И хотя каждый ведет себя по-своему, каждый, как может, скрывает свои чувства, ощущение страха у них общее.
– А что-нибудь случилось? – Рябов вскинул кверху свои лохматые, кустистые брови, еще более выпячивая хищный горбатый нос.
– Вы же говорили про уши! – бросил реплику Чанышев.– Вся Москва гудит слухами. Завтра вас снимают…– последнее слово Чанышев произнес осторожно, боясь уколоть Рябова. Еще больше боясь, чтобы тот не подумал, будто он или они радуются такому невероятному исходу.
– Вот как? – Рябов вздохнул.– Потому и говорил про уши, что слухи всегда обгоняют истину. Истина – она баба медленная.– Он рубанул рукой воздух.– Я пока о снятии не знаю. Хотя разговор будет сложный.
– И что же вы намерены?– опять спросил Глотов, словно попугай.
– Не знаю, – откровенно признался Рябов. И от этого признания на душе у него стало легче, а в сознании как бы наступило просветление.– Не зна-а-ю…– еще раз протянул он.
– Зато мы знаем, – сказал Глотов. Парни еще раз переглянулись, ища поддержки друг у друга, и Глотов признался: – Решили всем кагалом завтра с утра заявиться на прием к председателю комитета. И сказать: или вы остаетесь, или мы не будем играть…
Наивность и в то же время искренность такого демарша привели Рябова в веселое настроение.
– Забастовка, значит? Сегодня вам Рябов нужен, и вы ставите ультиматум: или он, или мы не играем! Завтра Рябов вам не нужен – и вы опять ультиматум. Хорошенькое дельце! Будто в детском садике играетесь!
Парни не ожидали такого отпора.
А Рябов продолжал взвинчивать себя:
– Это что, мое личное дело или ваше? Это советский хоккей! Это национальное достояние! А вы хотите им крутить по своей прихоти!
– Но, Борис Александрович, вы ведь и сами…– Чанышев не закончил своей мысли, да, впрочем, этого и не требовалось. Рябов сразу же понял, что имел в виду Профессор – тот вечер, когда он в знак протеста против ошибочного судейства отказался вывести команду на поле.
«Вот она, расплата! За каждую ошибку, совершенную когда-то, рано или поздно придется платить!»
– Да, было такое! А я что, бог? Не имею права на ошибку? Но не имею права разрешать ошибаться вам.
Он встал и, подойдя к парням, взъерошил прически и Барабанову и Чанышеву:
– Так-то… Что будет завтра, это касается только меня. Вы же сделаете свое дело – вы выиграете у канадских профессионалов. И мы поставим точку на их спесивости.
– Но мы не выиграем без вас! – перебил Барабанов.
– Значит, меня надо было снять раньше! Если я не научил вас мастерству! Если вы без меня – ноль!
От слов Рябова попахивало демагогией.
Рябов кривил душой.
Он понимал, о чем говорят парни. Ему было приятно слышать их участливые слова, но, чтобы не удариться в умиление, он говорил нарочито резко и немножко не о том. По улыбке Глотова понял, что тот прекрасно понимает игру Рябова.
– Да, да! Разве с моей смертью закончится и советский хоккей? Ничего подобного! В таком случае я бы считал свою жизнь никчемной.
Ребята переглядывались, а Чанышев закатил глаза к потолку.
– А ты не строй глазки, не строй! – Рябов коршуном подлетел к Чанышеву и вперил в него свой толстый волосатый палец.
– Да не глазки мы строим, Борис Александрович. Ребята понимают, что к чему. Вы правильно говорите, что работали бы зря, если бы мы не понимали, что такое старший тренер Рябов… Я бы не сказал вам этого, – Чанышев смутился, – если бы не такой случай… Особенный.
– Ничего особенного, братцы! Просто мы с председателем находимся на разных сторонах одного и того же факта. Он прав по-своему. Я – по-своему.– Рябов снова сел в кресло, почувствовав, что волнение начинает сказываться и сердце заныло, словно в дурном предчувствии.– В жизни подобных моментов всегда немало. Борьба– это суть нашей жизни. Что такое хоккейный матч? Это все равно что пройти через радость рождения, муки мужания, сумбур жизни и агонию смерти, и все это за полтора часа, и все это сотни раз за короткую спортивную жизнь…– Рябов задохнулся, замер, прислушиваясь к собственному самочувствию. Потом махнул рукой.– Жизнь без борьбы нелепа…
– Но в борьбе можно зарезать золотую курицу, – трезво прервал его монолог Глотов.– С вашим уходом зачахнет сама идея встречи с канадцами на высшем уровне.
– Нет! – Рябов почамкал губами, как бы пробуя на вкус это горькое для него «нет».– Не погибнет. Не может погибнуть то, что движет жизнь вперед. Без поступательности не было бы прогресса. Придет новый Рябов…
– Но не будет Барабанова, – тихо вставил Чанышев.
Рябов даже вздрогнул от звуков его такого спокойного и такого убежденного голоса. К тому же мысль была обнажена до предела.
– Это правда. Новый игрок новой сборной будет носить иную фамилию.
– Но Барабанову от этого не легче, – упрямо повторил Чанышев.
– Я вам обещаю! – Рябов стиснул кулаки.– Сделаю все, чтобы матчи состоялись. Со мной или без меня, но состоялись!
– Лучше бы с вами, – вставил Глотов.
– Думаешь, мне не хочется? Но случается, что обстоятельства становятся сильнее нас. И тогда…
– И тогда «надо стать сильнее обстоятельств!» – учили вы нас! – подхватил Глотов.
Все дружно рассмеялись.
– У меня к вам просьба, личная и убедительная просьба! – Рябов уже знал, что скажет своим парням. И почти знал, как будет вести себя завтра на коллегии. Цель борьбы все точнее и точнее вырисовывалась перед ним, а средства… О, у него еще есть собственные силы, чтобы постоять за свои идеи! – Просьба к тому же простая. Ничего не предпринимать. Про мальчишество в виде демарша забудьте. Мое дело – это мое дело! Я буду счастлив, если мне удастся довести вас до победы. Нет – вы пойдете к ней сами! И придете. Во имя себя, во имя меня, во имя всего нашего советского хоккея! Я обещаю вам, что буду стоять за нашу общую идею, где бы ни был, кем бы ни был! До последнего дыхания! Клянусь!
Странно, но слова эти, прозвучавшие в сумеречной комнате, слова громкие, которые так не любили его парни, оказались, как никогда, искренними и убедительными.
– Мы ведь только хотели вам помочь, – вставил Барабанов и все испортил.
Рябов нахохлился:
– Я все сказал. Мне нечего добавить. Передайте мою просьбу команде. И если после коллегии все останется на своих местах, прошу вечером приготовиться к тренировке третьей степени. Чтобы не было времени думать о глупостях! За ваш приезд спасибо! Очень ценю ваше отношение ко мне. Я всегда считал человека думающего слишком великим для малого разговора и слишком маленьким для великого.
Галина, стоявшая за дверью, все не решалась войти, хотя самовар уже вскипел. Точно уловив момент, она ворвалась в комнату с горячим самоваром, из которого по комнате поплыл горьковатый дымок сосновых шишек.
– Хватит вам лопатить языками воздух – давайтека к столу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
– А что-нибудь случилось? – Рябов вскинул кверху свои лохматые, кустистые брови, еще более выпячивая хищный горбатый нос.
– Вы же говорили про уши! – бросил реплику Чанышев.– Вся Москва гудит слухами. Завтра вас снимают…– последнее слово Чанышев произнес осторожно, боясь уколоть Рябова. Еще больше боясь, чтобы тот не подумал, будто он или они радуются такому невероятному исходу.
– Вот как? – Рябов вздохнул.– Потому и говорил про уши, что слухи всегда обгоняют истину. Истина – она баба медленная.– Он рубанул рукой воздух.– Я пока о снятии не знаю. Хотя разговор будет сложный.
– И что же вы намерены?– опять спросил Глотов, словно попугай.
– Не знаю, – откровенно признался Рябов. И от этого признания на душе у него стало легче, а в сознании как бы наступило просветление.– Не зна-а-ю…– еще раз протянул он.
– Зато мы знаем, – сказал Глотов. Парни еще раз переглянулись, ища поддержки друг у друга, и Глотов признался: – Решили всем кагалом завтра с утра заявиться на прием к председателю комитета. И сказать: или вы остаетесь, или мы не будем играть…
Наивность и в то же время искренность такого демарша привели Рябова в веселое настроение.
– Забастовка, значит? Сегодня вам Рябов нужен, и вы ставите ультиматум: или он, или мы не играем! Завтра Рябов вам не нужен – и вы опять ультиматум. Хорошенькое дельце! Будто в детском садике играетесь!
Парни не ожидали такого отпора.
А Рябов продолжал взвинчивать себя:
– Это что, мое личное дело или ваше? Это советский хоккей! Это национальное достояние! А вы хотите им крутить по своей прихоти!
– Но, Борис Александрович, вы ведь и сами…– Чанышев не закончил своей мысли, да, впрочем, этого и не требовалось. Рябов сразу же понял, что имел в виду Профессор – тот вечер, когда он в знак протеста против ошибочного судейства отказался вывести команду на поле.
«Вот она, расплата! За каждую ошибку, совершенную когда-то, рано или поздно придется платить!»
– Да, было такое! А я что, бог? Не имею права на ошибку? Но не имею права разрешать ошибаться вам.
Он встал и, подойдя к парням, взъерошил прически и Барабанову и Чанышеву:
– Так-то… Что будет завтра, это касается только меня. Вы же сделаете свое дело – вы выиграете у канадских профессионалов. И мы поставим точку на их спесивости.
– Но мы не выиграем без вас! – перебил Барабанов.
– Значит, меня надо было снять раньше! Если я не научил вас мастерству! Если вы без меня – ноль!
От слов Рябова попахивало демагогией.
Рябов кривил душой.
Он понимал, о чем говорят парни. Ему было приятно слышать их участливые слова, но, чтобы не удариться в умиление, он говорил нарочито резко и немножко не о том. По улыбке Глотова понял, что тот прекрасно понимает игру Рябова.
– Да, да! Разве с моей смертью закончится и советский хоккей? Ничего подобного! В таком случае я бы считал свою жизнь никчемной.
Ребята переглядывались, а Чанышев закатил глаза к потолку.
– А ты не строй глазки, не строй! – Рябов коршуном подлетел к Чанышеву и вперил в него свой толстый волосатый палец.
– Да не глазки мы строим, Борис Александрович. Ребята понимают, что к чему. Вы правильно говорите, что работали бы зря, если бы мы не понимали, что такое старший тренер Рябов… Я бы не сказал вам этого, – Чанышев смутился, – если бы не такой случай… Особенный.
– Ничего особенного, братцы! Просто мы с председателем находимся на разных сторонах одного и того же факта. Он прав по-своему. Я – по-своему.– Рябов снова сел в кресло, почувствовав, что волнение начинает сказываться и сердце заныло, словно в дурном предчувствии.– В жизни подобных моментов всегда немало. Борьба– это суть нашей жизни. Что такое хоккейный матч? Это все равно что пройти через радость рождения, муки мужания, сумбур жизни и агонию смерти, и все это за полтора часа, и все это сотни раз за короткую спортивную жизнь…– Рябов задохнулся, замер, прислушиваясь к собственному самочувствию. Потом махнул рукой.– Жизнь без борьбы нелепа…
– Но в борьбе можно зарезать золотую курицу, – трезво прервал его монолог Глотов.– С вашим уходом зачахнет сама идея встречи с канадцами на высшем уровне.
– Нет! – Рябов почамкал губами, как бы пробуя на вкус это горькое для него «нет».– Не погибнет. Не может погибнуть то, что движет жизнь вперед. Без поступательности не было бы прогресса. Придет новый Рябов…
– Но не будет Барабанова, – тихо вставил Чанышев.
Рябов даже вздрогнул от звуков его такого спокойного и такого убежденного голоса. К тому же мысль была обнажена до предела.
– Это правда. Новый игрок новой сборной будет носить иную фамилию.
– Но Барабанову от этого не легче, – упрямо повторил Чанышев.
– Я вам обещаю! – Рябов стиснул кулаки.– Сделаю все, чтобы матчи состоялись. Со мной или без меня, но состоялись!
– Лучше бы с вами, – вставил Глотов.
– Думаешь, мне не хочется? Но случается, что обстоятельства становятся сильнее нас. И тогда…
– И тогда «надо стать сильнее обстоятельств!» – учили вы нас! – подхватил Глотов.
Все дружно рассмеялись.
– У меня к вам просьба, личная и убедительная просьба! – Рябов уже знал, что скажет своим парням. И почти знал, как будет вести себя завтра на коллегии. Цель борьбы все точнее и точнее вырисовывалась перед ним, а средства… О, у него еще есть собственные силы, чтобы постоять за свои идеи! – Просьба к тому же простая. Ничего не предпринимать. Про мальчишество в виде демарша забудьте. Мое дело – это мое дело! Я буду счастлив, если мне удастся довести вас до победы. Нет – вы пойдете к ней сами! И придете. Во имя себя, во имя меня, во имя всего нашего советского хоккея! Я обещаю вам, что буду стоять за нашу общую идею, где бы ни был, кем бы ни был! До последнего дыхания! Клянусь!
Странно, но слова эти, прозвучавшие в сумеречной комнате, слова громкие, которые так не любили его парни, оказались, как никогда, искренними и убедительными.
– Мы ведь только хотели вам помочь, – вставил Барабанов и все испортил.
Рябов нахохлился:
– Я все сказал. Мне нечего добавить. Передайте мою просьбу команде. И если после коллегии все останется на своих местах, прошу вечером приготовиться к тренировке третьей степени. Чтобы не было времени думать о глупостях! За ваш приезд спасибо! Очень ценю ваше отношение ко мне. Я всегда считал человека думающего слишком великим для малого разговора и слишком маленьким для великого.
Галина, стоявшая за дверью, все не решалась войти, хотя самовар уже вскипел. Точно уловив момент, она ворвалась в комнату с горячим самоваром, из которого по комнате поплыл горьковатый дымок сосновых шишек.
– Хватит вам лопатить языками воздух – давайтека к столу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89