.. Стихи были о фашистском концлагере, плене, вновь обретенной родине, о мужестве мертвых, о тупости и нежности живых, о маленькой дочке, о реках, лесах, освещенных нежарким северным солнцем, о жене, которая сейчас так же верно ждет мужа в долгие вечера одиночества, как и когда-то во время войны, о прошлом, которое живо сегодня, и о завтрашнем солнце, которое идет в ночи... Стихи были написаны и месяц, и много лет назад, а один — всего лишь вчера... Как же нелеп был наш вопрос: «На других стройках легче?» А когда ему было легко! Для него и нет жизни без трудностей. Но это — жизнь.
— Евгений Никанорович, мы вернемся в Мирный, и вы нам дадите переписать эти стихи. Или сами тут же, при нас, пошлете в любую редакцию. Они обязательно— понимаете? — обязательно должны быть опубликованы.
Он засмеялся.
— Не вы первые говорите мне это. Не могу. Представляете, рабочие узнают, что их начальник строительства пишет стихи,— да они же засмеют, слушаться перестанут!
— Ну хоть под псевдонимом.
— Нет, все равно вызнают... Да и потом писал-то я их для себя.
...Простите, Евгений Никанорович, что мы все-таки выдали вашу тайну. Но ведь все настоящие стихи пишут прежде всего «для себя». А потом — публикуют. Быть может, наше маленькое предательство послужит именно этому.
Насколько тяжелым было первое впечатление от Мирного, настолько радужным — от поселка Чернышевский.Полтора года назад на берегах Вилюя, если не считать трех первых палаток строителей, жили только изыскатели. Маленький поселок среди могучих сосен, невесть как забравшихся так далеко на север... Остановились мы в одном из домишек (впрочем, их здесь почему-то зовут «хатонами») изыскателей. Комната двух друзей, геолога и гидролога. Оба недавно кончили институт, первый раз в жизни «дают интервью» журналистам и страшно стесняются.
В углу — широкие горные лыжи, обитые жестью на сломах, рядом — отполированный кусок парафина {должно быть, служит вместо мази) и два подвесных лодочных мотора. Моторы вычищены до блеска. На стене, на двух гвоздях — «Зауэр» и помятый галстук,
на столе— пижама, тетради, два тюбика с сухими чернилами для авторучек, книжка Олдингтона «Все люди враги» и три порожних консервных банки («Пьем из них чай»). Пол щелястый, раскладушки стоят не на нем, а на столбиках полуметровой высоты («Так меньше дует»). Окошко заткнуто телогрейкой («Один футболист под Новый год был тут»).
Печка — круглая железная бочка из-под бензина — раскалена докрасна; обливаемся потом, но ребята говорят, к утру будет не теплее, чем на улице. Один из друзей ухитрился как-то во сне, на этой самой раскладушке, отморозить себе большой палец на ноге («Проснулся, а палец-то— че-орный!»).
А вообще-то разговор идет о высоких материях: о геологических свитах этого района, о расходах Вилюя и т. л... Было это, кажется, совсем недавно. А сейчас? Чернышевский встретил нас двумя просторными длинными улицами домов, рубленных из сосны. Стены так яростно желтели на солнце, что и сами, казалось, были сделаны из его света. Поселок чист, благоустроен; жить в нем, должно быть, куда лучше, чем в Мирном. И хорошо, что его назвали именем Чернышевског'о,— ведь где-то здесь, неподалеку, великий демократ отбывал ссылку.
А кругом встали прекрасные гаражи, которым позавидует любая автобаза на Западе, дизельная электростанция, кислородная, бетонный заводик, механические мастерские, склады... По всему чувствуется — сюда пришла уже большая жизнь.
На строительстве Иркутской ГЭС трагически погиб машинист шагающего экскаватора Виктор Шишкин. На руках жены Шишкина осталось двое детей и старушка — мать экскаваторщика. Женщине, не имеющей ни образования, ни специальности, пришлось весьма круто. Лишенная какой бы то ни было поддержки, она растерялась, впала в отчаяние. Но вовремя на помощь ей пришел коллектив шагающего экскаватора. Рабочие решили помочь Панне, так звали жену погибшего. Ее устроили слесарем-смазчиком на экскаватор, окружили добрым человеческим вниманием.
Эти обстоятельства послужили материалом Арбузову для создания пьесы «Иркутская история». Пьеса с успехом пошла на столичной и периферийной сцене. Больше того, многие строители Иркутской ГЭС узнали в ее героях своих товарищей-экскаваторщиков. Помнится, в Иркутске нам не раз приходилось встречаться с людьми, о которых местные руководители всегда говорили с гордостью — «литературный герой».
— Поговорите обязательно с таким-то — он прообраз арбузовской «Иркутской истории»....И вот мы сидим на берегу Вилюя на громадных диабазовых валунах. Солнечный день. Небо над нами голубое, чистое, без единого облачка. Солнце косым многолучьем падает в реку, и порою кажется, что в стрежневых струях Вилюя бьются большие золотые рыбы, вспенивая темную воду.
Рядом с нами сидит невысокий человек, одетый в поношенную ватную робу. Мы курим. Дым от наших сигарет стелется белыми хлопьями и долго висит над землею, заглушая запах таежной листвы. Наш сосед после каждой глубокой затяжки машет плоской ладонью, взбучивая вокруг лица клубы дыма — привычка завзятого таежника, выработанная с годами. Так курит каждый, кто испытал «прелести» гудящей пестряди комарья.
Мы говорим о литературе. Иван Меринов, наш сосед,— экскаваторщик, прообраз одного из действующих лиц в пьесе «Иркутская история». Говорит он не спеша, обстоятельно. Ловишь себя на мысли, что в пьесах актеры наши, даже самые флегматичные, всегда немного торопятся в диалоге, часто где-то переступают ту грань внутренней собранности, которая так характерна для каждого рабочего человека.
— Похоронили мы Виктора и, как водится, собрались на поминки. Народу пришло много. Квартира у Шишкиных просторная, но и в ней места мало стало. Одних только наших, с экскаватора, — шестнадцать, да кроме того еще не счесть. Много друзей у Вити было. Душевный был парень! Любил людей. Но и люди его любили... Сели за столы. И хоть много народу, усмотрели мы — нет нашего начальника механизации Батенчука Евгения Никаноровича. Уважали мы его здорово, а тут, за горем-то, и пригласить забыли. Неудобно получилось. Время уже позднее, но все-таки решили его отыскать. Дома нет. Пустились по всей стройке разыскивать. Только часам к двум ночи нашли. И верите, все это время никто ни к вину, ни к закускам не притронулся. Очень уважал покойный Виктор нашего Батенчука, поэтому без него нельзя начинать. Евгений Никанорыч приехал усталый, с лица изменившийся,— на аварии где-то был.
Сели. И вот в разговорах с ним просим: дозволь, мы Панну на экскаватор к себе возьмем, надо выручать семью. А экскаватор наш, «ЭШ-10/75», — целый завод громадный. Двухэтажный, стрела — семьдесят пять метров. Преобразователь тока на экскаваторе, к примеру, на тысячу пятьсот киловатт,— это столько же, сколько потреблял в прошлом году весь Мирный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Евгений Никанорович, мы вернемся в Мирный, и вы нам дадите переписать эти стихи. Или сами тут же, при нас, пошлете в любую редакцию. Они обязательно— понимаете? — обязательно должны быть опубликованы.
Он засмеялся.
— Не вы первые говорите мне это. Не могу. Представляете, рабочие узнают, что их начальник строительства пишет стихи,— да они же засмеют, слушаться перестанут!
— Ну хоть под псевдонимом.
— Нет, все равно вызнают... Да и потом писал-то я их для себя.
...Простите, Евгений Никанорович, что мы все-таки выдали вашу тайну. Но ведь все настоящие стихи пишут прежде всего «для себя». А потом — публикуют. Быть может, наше маленькое предательство послужит именно этому.
Насколько тяжелым было первое впечатление от Мирного, настолько радужным — от поселка Чернышевский.Полтора года назад на берегах Вилюя, если не считать трех первых палаток строителей, жили только изыскатели. Маленький поселок среди могучих сосен, невесть как забравшихся так далеко на север... Остановились мы в одном из домишек (впрочем, их здесь почему-то зовут «хатонами») изыскателей. Комната двух друзей, геолога и гидролога. Оба недавно кончили институт, первый раз в жизни «дают интервью» журналистам и страшно стесняются.
В углу — широкие горные лыжи, обитые жестью на сломах, рядом — отполированный кусок парафина {должно быть, служит вместо мази) и два подвесных лодочных мотора. Моторы вычищены до блеска. На стене, на двух гвоздях — «Зауэр» и помятый галстук,
на столе— пижама, тетради, два тюбика с сухими чернилами для авторучек, книжка Олдингтона «Все люди враги» и три порожних консервных банки («Пьем из них чай»). Пол щелястый, раскладушки стоят не на нем, а на столбиках полуметровой высоты («Так меньше дует»). Окошко заткнуто телогрейкой («Один футболист под Новый год был тут»).
Печка — круглая железная бочка из-под бензина — раскалена докрасна; обливаемся потом, но ребята говорят, к утру будет не теплее, чем на улице. Один из друзей ухитрился как-то во сне, на этой самой раскладушке, отморозить себе большой палец на ноге («Проснулся, а палец-то— че-орный!»).
А вообще-то разговор идет о высоких материях: о геологических свитах этого района, о расходах Вилюя и т. л... Было это, кажется, совсем недавно. А сейчас? Чернышевский встретил нас двумя просторными длинными улицами домов, рубленных из сосны. Стены так яростно желтели на солнце, что и сами, казалось, были сделаны из его света. Поселок чист, благоустроен; жить в нем, должно быть, куда лучше, чем в Мирном. И хорошо, что его назвали именем Чернышевског'о,— ведь где-то здесь, неподалеку, великий демократ отбывал ссылку.
А кругом встали прекрасные гаражи, которым позавидует любая автобаза на Западе, дизельная электростанция, кислородная, бетонный заводик, механические мастерские, склады... По всему чувствуется — сюда пришла уже большая жизнь.
На строительстве Иркутской ГЭС трагически погиб машинист шагающего экскаватора Виктор Шишкин. На руках жены Шишкина осталось двое детей и старушка — мать экскаваторщика. Женщине, не имеющей ни образования, ни специальности, пришлось весьма круто. Лишенная какой бы то ни было поддержки, она растерялась, впала в отчаяние. Но вовремя на помощь ей пришел коллектив шагающего экскаватора. Рабочие решили помочь Панне, так звали жену погибшего. Ее устроили слесарем-смазчиком на экскаватор, окружили добрым человеческим вниманием.
Эти обстоятельства послужили материалом Арбузову для создания пьесы «Иркутская история». Пьеса с успехом пошла на столичной и периферийной сцене. Больше того, многие строители Иркутской ГЭС узнали в ее героях своих товарищей-экскаваторщиков. Помнится, в Иркутске нам не раз приходилось встречаться с людьми, о которых местные руководители всегда говорили с гордостью — «литературный герой».
— Поговорите обязательно с таким-то — он прообраз арбузовской «Иркутской истории»....И вот мы сидим на берегу Вилюя на громадных диабазовых валунах. Солнечный день. Небо над нами голубое, чистое, без единого облачка. Солнце косым многолучьем падает в реку, и порою кажется, что в стрежневых струях Вилюя бьются большие золотые рыбы, вспенивая темную воду.
Рядом с нами сидит невысокий человек, одетый в поношенную ватную робу. Мы курим. Дым от наших сигарет стелется белыми хлопьями и долго висит над землею, заглушая запах таежной листвы. Наш сосед после каждой глубокой затяжки машет плоской ладонью, взбучивая вокруг лица клубы дыма — привычка завзятого таежника, выработанная с годами. Так курит каждый, кто испытал «прелести» гудящей пестряди комарья.
Мы говорим о литературе. Иван Меринов, наш сосед,— экскаваторщик, прообраз одного из действующих лиц в пьесе «Иркутская история». Говорит он не спеша, обстоятельно. Ловишь себя на мысли, что в пьесах актеры наши, даже самые флегматичные, всегда немного торопятся в диалоге, часто где-то переступают ту грань внутренней собранности, которая так характерна для каждого рабочего человека.
— Похоронили мы Виктора и, как водится, собрались на поминки. Народу пришло много. Квартира у Шишкиных просторная, но и в ней места мало стало. Одних только наших, с экскаватора, — шестнадцать, да кроме того еще не счесть. Много друзей у Вити было. Душевный был парень! Любил людей. Но и люди его любили... Сели за столы. И хоть много народу, усмотрели мы — нет нашего начальника механизации Батенчука Евгения Никаноровича. Уважали мы его здорово, а тут, за горем-то, и пригласить забыли. Неудобно получилось. Время уже позднее, но все-таки решили его отыскать. Дома нет. Пустились по всей стройке разыскивать. Только часам к двум ночи нашли. И верите, все это время никто ни к вину, ни к закускам не притронулся. Очень уважал покойный Виктор нашего Батенчука, поэтому без него нельзя начинать. Евгений Никанорыч приехал усталый, с лица изменившийся,— на аварии где-то был.
Сели. И вот в разговорах с ним просим: дозволь, мы Панну на экскаватор к себе возьмем, надо выручать семью. А экскаватор наш, «ЭШ-10/75», — целый завод громадный. Двухэтажный, стрела — семьдесят пять метров. Преобразователь тока на экскаваторе, к примеру, на тысячу пятьсот киловатт,— это столько же, сколько потреблял в прошлом году весь Мирный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27