.. Причем есть щи надо было с бешеной скоростью и стараясь загребать ложкой от краев тарелки, иначе, по краям, щи смерзались в лед.
Но и такая столовая появилась не сразу. Вообще в первое время, пока не пробили зимник от Мухтуи, с продуктами было плохо. Был хлеб, и было три вида консервов — муксун в масле, камбала и щука в томате. Каждое утро в палатке Орлова разыгрывались такие сценки:
— Ребята, а что я на ужин ел, не помните?
— Камбалу, что ли?
— Нет, муксун.
— Ох и надоел этот муксун!.. Киньте-ка мне щуку!
И тот, что поближе к углу, в котором стояли купленные на общие деньги три ящика с консервами, кидал ему «щуку»... А летом — комарье, топь. Ох и гиблое здесь место было! На стройплощадке гусеницы, шины, сапоги настолько размесили почву, что ездить здесь стало со-
всем невозможно. Приходилось таскать на себе доски за сотни метров. А попробуй протащи, когда и порожний-то, того и гляди, провалишься по пояс в «окно».Многие не выдерживали. Рассказывают, было так: придет в Мухтую пароход, и сколько сойдет с него народу на берег, столько же поднимется по трапу наверх. Убегали даже тогда, когда машины в Мирный не ходили — развезло. Уходили пешком. Лишь бы глаза не глядели на невзрачные домики в грязи, чахлые кривые березки, неуютное низкое небо, затянутое гарью лесных пожарищ. Ждать становилось невмоготу.
Таких и не удерживали. Только собирали группами человек по пять-шесть и чтобы хоть у одного из них было ружье: на тот случай, если вывалится из тайги медведь. И давали им единственный наказ: доберетесь до Мухтуи, непременно звоните сюда, чтобы не искать вас попусту в тайге. Наказ этот выполняли все, хоть и приходилось иным пропускать пароход, чтобы дозвониться в Мирный... Законы тайги. Они крепче всех иных законов. Им подчиняются даже люди, слабые духом.
Из бригады Орлова не убежал ни один человек... Иногда люди бывают мужественными, потому что они хотят быть такими и сами вырабатывают в себе упорство, терпение, решимость. Такое мужество тоже способно на подвиг. Но . оно — обязательно — многословно, слишком уж дорогой ценой достается, ценою жертв, отказов от привычного, и если человек не расскажет об этих своих жертвах, ему все кажется: не поймут... Но бывает мужество, приобретенное как бы
с молоком матери; человек не может быть не мужественным— и все тут. Для такого не надо слов, в крайнем случае — одна, брошенная вскользь, шутка. Зачем говорить о том, что само собой разумеется?
— Почему у вас никто не убежал?
Миша Орлов улыбнулся своей почти девической улыбкой.
— Так нам нельзя было: у нас ведь в бригаде все в начальниках ходили.
— Как так?
А так. Был «начпрод» (закупал на всю бригаду продукты, по утрам вставал на час раньше — готовить завтрак). Был «начфин» (все деньги ребята отдавали ему и без его разрешения не могли израсходовать ни рубля). Был «начтоп» (снабжал палатку дровами). Был «горводхоз» (снабжал палатку водой). Был «старшина» (обязанности старшины известны всем). Был «замполит» (это — Миша Лейконен). Был даже «начальник КГБ» (это владелец единственного ружья,— «надо же было ему какую-то должность придумать»). Все подчинялись друг другу неукоснительно, потому что знали: не послушаешься сейчас, в другой раз тебя не послушают. Ну, а в крайних случаях собирался «семейный совет». Впрочем, до этого доходило редко. Стоило пригрозить: «Смотри, потребую созыва семейного совета!» — и провинившийся мгновенно никнул.
Не то что побега, даже прогула ни одного не было в, бригаде. Впрочем, нет... Надо уж быть до конца правдивым: один прогул был. Не стоит называть имени этого человека... На первое мирненское Первое мая завезли сюда слишком уж большое количество спир-
та, должно быть, не меньше полубочонка на брата (греха нечего таить, в то время пили здесь много). Отгуляли орловцы положенные два дня, да, на беду, один не попал в ногу со всеми: он быстро хмелел, засыпал, а похмелье приходило ночью. Парень вставал, мучась, пытался разбудить хоть кого-нибудь, но все посылали его к черту. Тогда он наливал ровно столько стаканов спирта, сколько человек в бригаде, и пил:
— За Орлова, за орлиху и орлят... За начпрода, начпродиху, начпродят...
Словом, у этой «веселящейся единицы» похмелье, как говорят, превращалось каждый раз в пьянку самостоятельного значения. Очнулся он, кажется, только на шестой день, поднял с кровати голову (бригада только что вернулась из тайги) и спросил:
— Ребята, а на работу нам не пора?..
Ну, ясное дело: собрался семейный совет, и с тех пор орловцев пьяными не видели.
— Понимаете, хоть и трудно было, но жили мы весело,— рассказывал Орлов,— пожалуй, даже веселей, чем потом, когда попривезли семьи, по квартирам разъехались...
А что же было потом?.. Какое бы ни нашлось трудное дело — орловцам. Они монтировали все обогатительные фабрики, которые сейчас работают в Мирном. Они первыми осваивали и сам процесс обогащения... А в шестидесятом году Орлову присвоили звание Героя Социалистического Труда, Лейконена наградили орденом Ленина,— это мы знали из газет. Забегая вперед, скажем: Орлов был делегатом XXII съезда нашей партии...
Вот так все начиналось... Мы вспоминали это, когда ехали в автобусе из аэропорта в город. Осень. По обочинам — невзрачная мирненская тайга. В бледной зелени лиственниц неярко горят огненными языками березы. Мелькают в чащобе озерки болот.
Четвертый час, но солнца уже нет. Небо низкое, бледное, словно смотришь на него сквозь кисею. И поэтому, наверно, дощатые корпуса фабрик, мачты подъемных кранов, вставшие впереди, кажутся слишком уж высокими.
Строится Мирный... Дорога разбитая, и автобус — с виду почти новый— трясется, скрипит всеми своими суставами. В ритм его движению — и мысли, неторопливые, прыгающие... Оба мы любим возвращаться на старые, известные нам места.То ли потому что везде, где ни бываешь, оставляешь частицу своей души,— ведь почти о каждой поездке пишешь. То ли по другой причине. Когда приезжаешь в первый раз, впечатления обычно бывают плоскими, как на фотографии, что ли: грубо говоря, чувствуешь лишь то, что видишь. А сейчас? Поле аэродрома, и шахматная будка, и тайга, точно такая же, какой она была в пятьдесят седьмом году, и высокие краны в дымчатом небе — будущее Мирного. Сплетение времен... Впечатление, обогащаясь воспоминаниями, обретают двойную, тройную силу. Поток сознания; рай позначный потоку времени...
Слева тянется поселок «Нахаловка». Подслеповатые, покосившиеся домушки стоят чуть ли не вплоткую друг к другу. Такие поселки есть на каждой стройке, хоть называют их по-разному: «Нахаловка», «Самострой», «Разбойничий»... Строятся они самостийно, по вечерам, в самых неожиданных местах, как правило — из ворованных материалов, потому что поселяются в них, в основном, люди с психологией стародавнего мужичка:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Но и такая столовая появилась не сразу. Вообще в первое время, пока не пробили зимник от Мухтуи, с продуктами было плохо. Был хлеб, и было три вида консервов — муксун в масле, камбала и щука в томате. Каждое утро в палатке Орлова разыгрывались такие сценки:
— Ребята, а что я на ужин ел, не помните?
— Камбалу, что ли?
— Нет, муксун.
— Ох и надоел этот муксун!.. Киньте-ка мне щуку!
И тот, что поближе к углу, в котором стояли купленные на общие деньги три ящика с консервами, кидал ему «щуку»... А летом — комарье, топь. Ох и гиблое здесь место было! На стройплощадке гусеницы, шины, сапоги настолько размесили почву, что ездить здесь стало со-
всем невозможно. Приходилось таскать на себе доски за сотни метров. А попробуй протащи, когда и порожний-то, того и гляди, провалишься по пояс в «окно».Многие не выдерживали. Рассказывают, было так: придет в Мухтую пароход, и сколько сойдет с него народу на берег, столько же поднимется по трапу наверх. Убегали даже тогда, когда машины в Мирный не ходили — развезло. Уходили пешком. Лишь бы глаза не глядели на невзрачные домики в грязи, чахлые кривые березки, неуютное низкое небо, затянутое гарью лесных пожарищ. Ждать становилось невмоготу.
Таких и не удерживали. Только собирали группами человек по пять-шесть и чтобы хоть у одного из них было ружье: на тот случай, если вывалится из тайги медведь. И давали им единственный наказ: доберетесь до Мухтуи, непременно звоните сюда, чтобы не искать вас попусту в тайге. Наказ этот выполняли все, хоть и приходилось иным пропускать пароход, чтобы дозвониться в Мирный... Законы тайги. Они крепче всех иных законов. Им подчиняются даже люди, слабые духом.
Из бригады Орлова не убежал ни один человек... Иногда люди бывают мужественными, потому что они хотят быть такими и сами вырабатывают в себе упорство, терпение, решимость. Такое мужество тоже способно на подвиг. Но . оно — обязательно — многословно, слишком уж дорогой ценой достается, ценою жертв, отказов от привычного, и если человек не расскажет об этих своих жертвах, ему все кажется: не поймут... Но бывает мужество, приобретенное как бы
с молоком матери; человек не может быть не мужественным— и все тут. Для такого не надо слов, в крайнем случае — одна, брошенная вскользь, шутка. Зачем говорить о том, что само собой разумеется?
— Почему у вас никто не убежал?
Миша Орлов улыбнулся своей почти девической улыбкой.
— Так нам нельзя было: у нас ведь в бригаде все в начальниках ходили.
— Как так?
А так. Был «начпрод» (закупал на всю бригаду продукты, по утрам вставал на час раньше — готовить завтрак). Был «начфин» (все деньги ребята отдавали ему и без его разрешения не могли израсходовать ни рубля). Был «начтоп» (снабжал палатку дровами). Был «горводхоз» (снабжал палатку водой). Был «старшина» (обязанности старшины известны всем). Был «замполит» (это — Миша Лейконен). Был даже «начальник КГБ» (это владелец единственного ружья,— «надо же было ему какую-то должность придумать»). Все подчинялись друг другу неукоснительно, потому что знали: не послушаешься сейчас, в другой раз тебя не послушают. Ну, а в крайних случаях собирался «семейный совет». Впрочем, до этого доходило редко. Стоило пригрозить: «Смотри, потребую созыва семейного совета!» — и провинившийся мгновенно никнул.
Не то что побега, даже прогула ни одного не было в, бригаде. Впрочем, нет... Надо уж быть до конца правдивым: один прогул был. Не стоит называть имени этого человека... На первое мирненское Первое мая завезли сюда слишком уж большое количество спир-
та, должно быть, не меньше полубочонка на брата (греха нечего таить, в то время пили здесь много). Отгуляли орловцы положенные два дня, да, на беду, один не попал в ногу со всеми: он быстро хмелел, засыпал, а похмелье приходило ночью. Парень вставал, мучась, пытался разбудить хоть кого-нибудь, но все посылали его к черту. Тогда он наливал ровно столько стаканов спирта, сколько человек в бригаде, и пил:
— За Орлова, за орлиху и орлят... За начпрода, начпродиху, начпродят...
Словом, у этой «веселящейся единицы» похмелье, как говорят, превращалось каждый раз в пьянку самостоятельного значения. Очнулся он, кажется, только на шестой день, поднял с кровати голову (бригада только что вернулась из тайги) и спросил:
— Ребята, а на работу нам не пора?..
Ну, ясное дело: собрался семейный совет, и с тех пор орловцев пьяными не видели.
— Понимаете, хоть и трудно было, но жили мы весело,— рассказывал Орлов,— пожалуй, даже веселей, чем потом, когда попривезли семьи, по квартирам разъехались...
А что же было потом?.. Какое бы ни нашлось трудное дело — орловцам. Они монтировали все обогатительные фабрики, которые сейчас работают в Мирном. Они первыми осваивали и сам процесс обогащения... А в шестидесятом году Орлову присвоили звание Героя Социалистического Труда, Лейконена наградили орденом Ленина,— это мы знали из газет. Забегая вперед, скажем: Орлов был делегатом XXII съезда нашей партии...
Вот так все начиналось... Мы вспоминали это, когда ехали в автобусе из аэропорта в город. Осень. По обочинам — невзрачная мирненская тайга. В бледной зелени лиственниц неярко горят огненными языками березы. Мелькают в чащобе озерки болот.
Четвертый час, но солнца уже нет. Небо низкое, бледное, словно смотришь на него сквозь кисею. И поэтому, наверно, дощатые корпуса фабрик, мачты подъемных кранов, вставшие впереди, кажутся слишком уж высокими.
Строится Мирный... Дорога разбитая, и автобус — с виду почти новый— трясется, скрипит всеми своими суставами. В ритм его движению — и мысли, неторопливые, прыгающие... Оба мы любим возвращаться на старые, известные нам места.То ли потому что везде, где ни бываешь, оставляешь частицу своей души,— ведь почти о каждой поездке пишешь. То ли по другой причине. Когда приезжаешь в первый раз, впечатления обычно бывают плоскими, как на фотографии, что ли: грубо говоря, чувствуешь лишь то, что видишь. А сейчас? Поле аэродрома, и шахматная будка, и тайга, точно такая же, какой она была в пятьдесят седьмом году, и высокие краны в дымчатом небе — будущее Мирного. Сплетение времен... Впечатление, обогащаясь воспоминаниями, обретают двойную, тройную силу. Поток сознания; рай позначный потоку времени...
Слева тянется поселок «Нахаловка». Подслеповатые, покосившиеся домушки стоят чуть ли не вплоткую друг к другу. Такие поселки есть на каждой стройке, хоть называют их по-разному: «Нахаловка», «Самострой», «Разбойничий»... Строятся они самостийно, по вечерам, в самых неожиданных местах, как правило — из ворованных материалов, потому что поселяются в них, в основном, люди с психологией стародавнего мужичка:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27