..
В столовой, которую тут все почему-то зовут рестораном (может, оттого, что в ней можно беспрепятственно выпить принесенную в ведерке «гамыру»), подле шаткого дюралевого столика сидит карапуз лет пяти и с увлечением расшнуровывает ботинок обедающему степенному дяде. Дядя не замечает его. Рядом, заложив одну руку за спину, а другой прижимая к животу куклу, стоит девочка, закутанная в материнский платок.
Карапуз принялся уже за второй ботинок, когда его остановил грозный оклик:
— Мишка, Мишка-пащенок! Не хватай дядю за ногу, отойди,говорю, от человека!
Кричит женщина средних лет; она убирает со столиков грязную посуду. Жалуется нам:
— Куда их денешь? В детском садике места нет, вот и таскаешь за собой... Да одна я, что ли!
На кухне, меж кипящих котлов и кастрюль, по-мужичьи широко расставляя ноги, бродят еще несколько малышей, дети поваров и раздатчиц.Существует практика строительства дорог в веч-номерзлых грунтах: снимается верхний слой земли, вплоть до вечной мерзлоты, и эта своеобразная траншея доверху заполняется щебенкой и гравием. Мы опускаем некоторые детали, но принцип такой.
В Мирном дороги между кварталами сделаны насыпные, поэтому город оказался рассеченным высокими дамбами. Когда тает снег или идут дожди, воде стекать некуда. В каждом квартале — к радости мальчишек— рябит под ветерком громадная лужа.
— Венеция,— шутит один из нас.
Потянуло за город, к реке. Темнеет. Вода в Иреляхе кажется абсолютно черной. На берегу, на куче хвороста, сидит невзрачный мужичонка, удит рыбу, ругается:
— Нешто это рыба! Мелкопузь одна! С полдня сижу, даже на уху не наловил.— Плюет на червяка и добавляет: — Гнилая местность, не житье — мука...
— Так зачем же приехал-то?
— Приехал? — Мужичонка поднимает голову и долго смотрит на нас. Глазки у него с ехидненьким прищуром. Нос большой, мясистый, губы тонкие, нервные, а подбородок тоже мясистый, разваленный надвое глубокой бороздой. От этого несоответствия черт лицо его кажется маской. За ушами и на полной, изрезанной частыми морщинами шее торчат пучки рыжеватых волос.— А зачем все сюда приезжают? За деньгою. Во руки, видишь? — Он поднял громадную, похожую на краба, пятерню.— Я их продаю, а мне начальник деньги платит.
Он отвернулся, потеряв, видимо, интерес к нам. Поплавок не двигался, словно завяз в черной густой воде.Мы присели на хворост.
— Давно здесь-то?
— Третий год,— ответил он.
— Откуда?
— С Володимирщины.
— Из колхоза, что ли?
— Все мы колхозники, вся Расея — от земли...
Он опять помолчал и вдруг требовательно спросил:
— Закурить есть?
Закурили. Должно быть, считая себя обязанным за табак, мужичонка разговорился.
— У меня на Володимирщине дом-пятистенок, сад, огородишко, двое пацанов с бабкой. Дом я, конечно, на время под библиотеку сдал. А тут в палатке с бабой живу. Предлагали комнату — отказался, а почему?— Он ухмыльнулся.— Считайте сами: за воду плати— раз, за электричество — два, за площадь — три, за отопление — четыре, полы в коридоре мыть — пять, ну, это уже другой счет. Так вот и набрякает за месяц двадцать целковых (это новыми-то деньгами!). А в год? Двести сорок рублей! Арифметика. Договор на три года, я больше и жить не хочу. Соберу денег, чтобы парня женить старшего, дом ему купить, и уеду. Не-ет! Прямой мне расчет жить в палатке на полном государственном обеспечении. Да еще, ежли что, начальству сказать можно: прими, мол, во внимание — в палатке живу. А что холода—это я сдюжу. Мне много не надо, я и насчет жратвы строгий: вот каждый вечер рыбу таскаю — все ужин.
Один из нас несколько лет жил в Братске, в общежитии ИТР. В соседней комнате обитал старичок, старший инженер проектной конторы. Занятный был старик! На завтрак он съедал не больше двух картофелин, в обед — миску каши, а вечером выпивал стаканов десять чая — вот и весь рацион. Получал он три с лишним тысячи в месяц, родных у него не было. Откровенничал:
— Я сюда приехал, чтобы пенсию большую заслужить, да и с собой денег увезти. Север...
А Мишка Орлов и Лейконен? Тоже Север. Другой!
Мы уже собирались спать, когда в дверь постучали. Мягко ступая домашними шлепанцами, вошел Деловеров, первый секретарь горкома партии.
— Ну что, соседи, устроились?.. А я к вам перед сном, поболтать.
С Борисом Аайретдиновичем один из нас был знаком по первому приезду в Якутию. Он тогда работал на Индигирке секретарем райкома партии в Усть-Не-ре, золотопромышленном районе. Здесь Деловеров всего несколько дней — избрали его вместо Ивана Сергеевича Ладейщикова.
Разговор идет откровенный, как и положено промеж старых знакомых.
— Почему так плохо строится город? За полтора года почти ничего не изменилось. Мы-то думали: приедем — тут!..
— План по жилью в этом году едва на одну треть выполнили. Летом-то город совсем не строился.
— Почему?
— Не было материалов... Базы стройиндустрии еще нет, а весь завоз шел либо на Айхал, либо на створ Вилюйской ГЭС. Машин не давал в Мирный Тихонов...
Первые два года и строительство, и добычу алмазов в Мирном вела одна организация — трест «Якут-алмаз», в котором начальником — Виктор Илларионович Тихонов. 6 начале прошлого года, когда состоялось правительственное решение о сооружении Вилюйской ГЭС, сюда была переброшена часть коллектива строителей Иркутской ГЭС и организовалось управление «Вилюйгэсстроя» во главе с Евгением Ни-каноровичем Батенчуком. Все строительные работы передали ему. Но транспорт — громаднейшую автобазу в Мухтуе, чтобы не дробить,— оставили «Якуталма-зу». По договору трест должен был осуществлять все строительные перевозки.
В конце прошлого года невдалеке от Мирного было открыто новое месторождение — «Айхал» (в переводе с якутского — «слава»), которое уже в шестьдесят первом году начало осваиваться.
Материалы и оборудование на Айхал можно было завезти только по зимнику. И вот весь транспорт Тихонов бросил туда...
— Три месяца весь мирненский коллектив — несколько тысяч человек — был, по существу, без дела, — рассказывает Деловеров. — Все обрезки подобрали, заборы разломали — из них и строили...
Нам нравится его манера говорить. Невысокий, плотный, с тяжелой лобастой головой, одетый в простенькую пижаму, с неизменной трубкой в руке и неторопливыми жестами, он и говорит, медленно расставляя слова, и каждое из них ложится во фразу плотно, уверенно.
— Да как же он так мог, Тихонов-то? Самостийно? На свой страх и риск?
— Как будто поддерживал его совнархоз.
— А Ладейщиков? За что его сняли?
— Он по собственному желанию ушел.
— Иногда и «по собственному желанию» снимают. Так и Ладейщикова?
Борис Хайретдинович пожал плечами.
— На конференции критиковали его за администрирование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
В столовой, которую тут все почему-то зовут рестораном (может, оттого, что в ней можно беспрепятственно выпить принесенную в ведерке «гамыру»), подле шаткого дюралевого столика сидит карапуз лет пяти и с увлечением расшнуровывает ботинок обедающему степенному дяде. Дядя не замечает его. Рядом, заложив одну руку за спину, а другой прижимая к животу куклу, стоит девочка, закутанная в материнский платок.
Карапуз принялся уже за второй ботинок, когда его остановил грозный оклик:
— Мишка, Мишка-пащенок! Не хватай дядю за ногу, отойди,говорю, от человека!
Кричит женщина средних лет; она убирает со столиков грязную посуду. Жалуется нам:
— Куда их денешь? В детском садике места нет, вот и таскаешь за собой... Да одна я, что ли!
На кухне, меж кипящих котлов и кастрюль, по-мужичьи широко расставляя ноги, бродят еще несколько малышей, дети поваров и раздатчиц.Существует практика строительства дорог в веч-номерзлых грунтах: снимается верхний слой земли, вплоть до вечной мерзлоты, и эта своеобразная траншея доверху заполняется щебенкой и гравием. Мы опускаем некоторые детали, но принцип такой.
В Мирном дороги между кварталами сделаны насыпные, поэтому город оказался рассеченным высокими дамбами. Когда тает снег или идут дожди, воде стекать некуда. В каждом квартале — к радости мальчишек— рябит под ветерком громадная лужа.
— Венеция,— шутит один из нас.
Потянуло за город, к реке. Темнеет. Вода в Иреляхе кажется абсолютно черной. На берегу, на куче хвороста, сидит невзрачный мужичонка, удит рыбу, ругается:
— Нешто это рыба! Мелкопузь одна! С полдня сижу, даже на уху не наловил.— Плюет на червяка и добавляет: — Гнилая местность, не житье — мука...
— Так зачем же приехал-то?
— Приехал? — Мужичонка поднимает голову и долго смотрит на нас. Глазки у него с ехидненьким прищуром. Нос большой, мясистый, губы тонкие, нервные, а подбородок тоже мясистый, разваленный надвое глубокой бороздой. От этого несоответствия черт лицо его кажется маской. За ушами и на полной, изрезанной частыми морщинами шее торчат пучки рыжеватых волос.— А зачем все сюда приезжают? За деньгою. Во руки, видишь? — Он поднял громадную, похожую на краба, пятерню.— Я их продаю, а мне начальник деньги платит.
Он отвернулся, потеряв, видимо, интерес к нам. Поплавок не двигался, словно завяз в черной густой воде.Мы присели на хворост.
— Давно здесь-то?
— Третий год,— ответил он.
— Откуда?
— С Володимирщины.
— Из колхоза, что ли?
— Все мы колхозники, вся Расея — от земли...
Он опять помолчал и вдруг требовательно спросил:
— Закурить есть?
Закурили. Должно быть, считая себя обязанным за табак, мужичонка разговорился.
— У меня на Володимирщине дом-пятистенок, сад, огородишко, двое пацанов с бабкой. Дом я, конечно, на время под библиотеку сдал. А тут в палатке с бабой живу. Предлагали комнату — отказался, а почему?— Он ухмыльнулся.— Считайте сами: за воду плати— раз, за электричество — два, за площадь — три, за отопление — четыре, полы в коридоре мыть — пять, ну, это уже другой счет. Так вот и набрякает за месяц двадцать целковых (это новыми-то деньгами!). А в год? Двести сорок рублей! Арифметика. Договор на три года, я больше и жить не хочу. Соберу денег, чтобы парня женить старшего, дом ему купить, и уеду. Не-ет! Прямой мне расчет жить в палатке на полном государственном обеспечении. Да еще, ежли что, начальству сказать можно: прими, мол, во внимание — в палатке живу. А что холода—это я сдюжу. Мне много не надо, я и насчет жратвы строгий: вот каждый вечер рыбу таскаю — все ужин.
Один из нас несколько лет жил в Братске, в общежитии ИТР. В соседней комнате обитал старичок, старший инженер проектной конторы. Занятный был старик! На завтрак он съедал не больше двух картофелин, в обед — миску каши, а вечером выпивал стаканов десять чая — вот и весь рацион. Получал он три с лишним тысячи в месяц, родных у него не было. Откровенничал:
— Я сюда приехал, чтобы пенсию большую заслужить, да и с собой денег увезти. Север...
А Мишка Орлов и Лейконен? Тоже Север. Другой!
Мы уже собирались спать, когда в дверь постучали. Мягко ступая домашними шлепанцами, вошел Деловеров, первый секретарь горкома партии.
— Ну что, соседи, устроились?.. А я к вам перед сном, поболтать.
С Борисом Аайретдиновичем один из нас был знаком по первому приезду в Якутию. Он тогда работал на Индигирке секретарем райкома партии в Усть-Не-ре, золотопромышленном районе. Здесь Деловеров всего несколько дней — избрали его вместо Ивана Сергеевича Ладейщикова.
Разговор идет откровенный, как и положено промеж старых знакомых.
— Почему так плохо строится город? За полтора года почти ничего не изменилось. Мы-то думали: приедем — тут!..
— План по жилью в этом году едва на одну треть выполнили. Летом-то город совсем не строился.
— Почему?
— Не было материалов... Базы стройиндустрии еще нет, а весь завоз шел либо на Айхал, либо на створ Вилюйской ГЭС. Машин не давал в Мирный Тихонов...
Первые два года и строительство, и добычу алмазов в Мирном вела одна организация — трест «Якут-алмаз», в котором начальником — Виктор Илларионович Тихонов. 6 начале прошлого года, когда состоялось правительственное решение о сооружении Вилюйской ГЭС, сюда была переброшена часть коллектива строителей Иркутской ГЭС и организовалось управление «Вилюйгэсстроя» во главе с Евгением Ни-каноровичем Батенчуком. Все строительные работы передали ему. Но транспорт — громаднейшую автобазу в Мухтуе, чтобы не дробить,— оставили «Якуталма-зу». По договору трест должен был осуществлять все строительные перевозки.
В конце прошлого года невдалеке от Мирного было открыто новое месторождение — «Айхал» (в переводе с якутского — «слава»), которое уже в шестьдесят первом году начало осваиваться.
Материалы и оборудование на Айхал можно было завезти только по зимнику. И вот весь транспорт Тихонов бросил туда...
— Три месяца весь мирненский коллектив — несколько тысяч человек — был, по существу, без дела, — рассказывает Деловеров. — Все обрезки подобрали, заборы разломали — из них и строили...
Нам нравится его манера говорить. Невысокий, плотный, с тяжелой лобастой головой, одетый в простенькую пижаму, с неизменной трубкой в руке и неторопливыми жестами, он и говорит, медленно расставляя слова, и каждое из них ложится во фразу плотно, уверенно.
— Да как же он так мог, Тихонов-то? Самостийно? На свой страх и риск?
— Как будто поддерживал его совнархоз.
— А Ладейщиков? За что его сняли?
— Он по собственному желанию ушел.
— Иногда и «по собственному желанию» снимают. Так и Ладейщикова?
Борис Хайретдинович пожал плечами.
— На конференции критиковали его за администрирование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27