Третий день она посвятила размышлениям об этом, уже не отказываясь немного перекусить, если ей предлагали, но по-прежнему не желая никого видеть. А потом зажгла благовония, помолилась великому Будде, прося наставить на путь истинный, и сказала, что хочет видеть своего ребенка.
— Мы еще не подобрали имени этой малютке, госпожа, — сказала старуха, которая стряпала для ойран и ухаживала за ними, когда те болели. — Вот незадача, — без всякой нужды добавила она, вкладывая крохотный сверток в дрожащие руки Икан.
Икан опустила глаза и взглянула на маленькое личико своей дочери — еще красное и сморщенное.
— Ее нянчила Рэйко, одна из камуро, не сдавших экзамены, — тихо сказала старуха, задрав голову и разглядывая лицо своей госпожи. — Малышка проголодалась.
Старуха захихикала, надеясь разрядить гнетущую атмосферу, которую она ощутила, когда вошла в комнату. Икан рассеянно кивнула. Какая, в сущности, разница, кто именно нянчил ребенка: ведь ей-то все равно не разрешили бы этого делать.
— Я разожгла много благовонных палочек, — продолжала старуха. — Я сделала все, что могла, чтобы защитить этого невинного младенца от плохой кармы. Только уж вы не обессудьте, госпожа, но у нее должно быть какое-то имя.
Икан слышала старуху, но при этом в ее сознании творилось что-то непонятное. Чувство было такое, словно она живет в коконе из своей вины. И теперь, лицом к лицу с крошечным созданием, которое она родила, зная, на какую долю обрекла эту малютку своей опрометчивостью, она почувствовала тоску.
Ее бледные губы приоткрылись, и Икан прошептала:
— Да-да, бабушка. Имя... Я дам ей какое-нибудь имя.
Послышался какой-то вздох, словно осенний ветер снаружи каким-то образом проник в щель меж оконными рамами и теперь гулял по комнате. Глаза Икан наполнились слезами, крохотное личико подернулось туманом, утратив четкость очертаний. Она еле слышно прошептала:
— Назову ее Акико.
Она оказалась исключительно здоровым ребенком, сильным и резвым, как мальчик. Она встала на ножки и пошла рано, словно каким-то образом даже в столь юном возрасте понимала, что сумеет выжить, лишь полагаясь на собственные силы. И при том, что Икан все больше любила своего ребенка, внешне она не выказывала к нему почти никаких чувств. Напротив, она отдала малышку на попечение старой стряпухи и остальных девушек, которые все до единой были очарованы новорожденной.
Икан держалась поодаль, словно боясь своего ребенка, особенно в дни, когда содержатели фуядзё собирались в комнате девочки и подкладывали под бочок спящей малютке принесенные дары.
Симада все так же часто приходил в “замок, не ведавший ночи” и по-прежнему проводил с Икан долгие ночи, полные истомы, но она неизменно отказывалась показать ему дочь, позволить взять ее на руки, впервые обратиться к ней, дать понять, что он — ее отец.
Икан испытывала огромное наслаждение от того, что не подпускала его к Акико. Внешне она была внимательна, исполняла все его желания, часто понимая Симаду без слов и предвосхищая его просьбы. В конце концов, в этом заключалось высшее искусство гейши. Но при этом в глубине души торжествовала, видя, какую нечеловеческую боль причиняет ему, и это еще больше привязывало их друг к другу подобно узам, соединяющим садиста и мазохиста, или, во всяком случае, приближало каждого к пониманию сущности другого.
Акико помнила только одну встречу со своим отцом; она произошла не по сезону теплым весенним днем, когда девочке исполнилось ровно три с половиной года. Поиграв с Юми, старой стряпухой, она, как обычно, заглянула в комнату своей матери, что неизменно делала в один и тот же час, но вместо матери, которая обычно ждала дочь, чтобы расчесать ей волосы, девочка увидела мужчину в костюме цвета шоколада, с чуть сутулыми плечами, крупными чертами лица, тонкими, как карандашная черточка, седоватыми усами и густыми жесткими бровями, похожими на тучи. Он улыбнулся, когда увидел ее, и Акико заметила его чуть желтоватые зубы.
— Акико-тян, — с поклоном сказал он.
Она тоже поклонилась. Девочка стояла достаточно близко и чувствовала запах сигаретного дыма, ореолом окутавший его. Она наморщила нос и потерла его пальчиком.
— Я принес тебе подарок, Акико-тян.
Он наклонился к ней и протянул руку. В его ладони пряталась изящная резная нэцкэ, изображающая лошадку со склоненной головой; ее передние ноги были подняты, словно для прыжка или для отпора невидимому обидчику. Фигурка была вырезана из тюльпанного дерева. Акико уставилась на нее, но не пошевелилась, чтобы взять ее в руки.
— Это тебе. Ты что, не хочешь ее?
— Хочу, — прошептала она.
И тогда он потянулся к ней и вложил нэцкэ в ее маленький кулачок, загнув пальчики девочки так, что они сомкнулись вокруг прохладной фигурки.
— Теперь это строго между нами. Наша тайна.
Она кивнула.
— Большое спасибо.
Он улыбнулся, глядя на нее сверху вниз, и взял девочку за вторую руку.
— Мы можем побыть вместе целый день.
Было время ханами, и он отвез ее на поезде в небольшой парк на окраине города, разбитый на пологом склоне, где рядами росли старые деревья сакуры.
Она помнила, что в поезде пахло всевозможными закусками, и через много лет все еще ощущала себя в замкнутом пространстве, стиснутой со всех сторон множеством людей. Симада крепко держал ее руку, но она все-таки чувствовала себя неуютно и беззвучно плакала, пока он не поднял ее на руки и не прижал к груди, покачиваясь в такт движению поезда.
А в парке они остановились перед какой-то тележкой, с которой торговали сладким тофу, и Симада купил им обоим маленькие бумажные кулечки, полные этих сладостей. Небо было ясным и ярким, оно так сверкало, что напоминало Акико о кусочке зеленого стекла, который она нашла на морском берегу. Его края были закруглены и отшлифованы прибоем.
Симада показал рукой вверх, и она увидела оранжево-зеленого воздушного змея в форме коробочки с нарисованной на ней грозной тигриной мордой. Акико хохотала, глядя, как змей то падает, то взмывает ввысь, влекомый ветром. Она жадно ела сладости, а Симада вытирал ей щеки своим белоснежным и очень мягким носовым платком.
Но больше всего ей запомнилось цветение сакуры. В парке было так тихо, что Акико показалось, будто она слышит, как парят легкие розовые лепестки в чистом воздухе. И она, и Симада как бы застыли во времени, все движения замедлились, мир словно подстраивался под дрожь колышущихся лепестков.
Она поднимала голову и громко смеялась от восторга, убегая от Симады и снова возвращаясь к нему, цепляясь за его штанины и увлекая за собой, неосознанно приглашая к танцу.
Она никогда больше не видела Симаду, и прошло много времени, прежде чем она поняла почему. Пока она была с ним, Акико даже не подозревала, что он был ее отцом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181