Увидев Сато, встречающего его у дверей своего дома, Николас сразу почувствовал, что этот, уже немолодой, человек нуждается в его дружбе и поддержке. Что бы ни стояло за убийствами у-син, для Сато было намного важнее обсудить объединение фирм, так оригинально спланированное Томкиным. Хотя страх ритуального наказания не был чужд ни ему, ни Нанги, верх брали деловая сметка и страсть к торговым сделкам.
Николас, привыкший анализировать каждую ситуацию, разлагая ее на составляющие элементы, увидел слабость позиции Сато. И поскольку он был единственным человеком, который предположительно мог прервать цепь наказаний у-син, это послужило отправной точкой для начала торга. Он не сомневался, что при любых обстоятельствах пойдет напролом в вопросах, касающихся “Тэндзи” — ему было крайне важно получить туда доступ.
— Фа! — воскликнул Сато, швырнул свою чашку на пол, привлекая к себе внимание Николаса. Он был одет в кимоно, окрашенное в пылающие краски осени. Одно из своих кимоно, с традиционным для театра “Но” угульным рисунком — то самое, в которое он был одет в ту ночь, когда Акико преподнесла ему последний перед свадьбой “подарок”, — он любезно предложил Николасу, и тот сейчас был в нем. Коричневатые остатки напитка вылились ему на рукав, украсив его замысловатым узором из капелек.
— Это виски никуда не годится. — Сато поднял на гостя покрасневшие от алкоголя глаза. — Линнер-сан, выбирайте, что будем пить.
— Спасибо, Сато-сан, — сказал с поклоном Николас. — Я предпочитаю сакэ. Горячее, если можно.
— Можно?! — завопил Сато. — Конечно, можно, только такое сакэ и пьют.
Он тяжело поднялся на ноги и направился в своих коротких белых носках к бару у длинной стены. Комната, в которой они находились, была неимоверно большой по японским стандартам — шестнадцать татами. Деревянный бар, инкрустированный черным металлом, был безраздельным владением хозяина дома. Женщины к нему никогда не прикасались.
Разогревая сакэ, Сато мурлыкал себе под нос старинную народную мелодию, которую оба-тяма тихонько напевала им, когда они с Готаро были еще детьми. И это, казалось, наполнило дом теплотой, как будто его посетил добрый “ками”.
Но когда Сато возвратился с сакэ к низкому лакированному столику, его лицо было чернее тучи.
— Боюсь, для нас настали недобрые времена, Линнер-сан, — сказал он, разливая напиток. — Это у-син... — Он помолчал. — Я и сам самурай, но это... это просто варварство. Я нисколько не удивлен тому, что оно пришло из Китая. Как неразборчивы мы, японцы: взяли у них с хорошим самое худшее. Якудза — не более чем всем известная Триада, и ниндзя берут свое происхождение там же.
Его лицо напряглось, будто он силился вспомнить что-то важное. Потом он беспомощно опустил голову.
— Простите меня, Линнер-сан. Язык старика болтает без умолку до поздней ночи.
Николас протестующе поднял левую руку, сбив при этом каймой рукава стоявший на краю стола изящный фарфоровый кувшин с сакэ. Тонко звякнув, он упал и разбился. Прозрачная жидкость потекла по столу.
Николас вскочил на ноги.
— Тысяча извинений, Сато-сан! Пожалуйста, простите мою западную неуклюжесть.
Сато молча смахнул жидкость и безразлично собрал осколки фарфора.
— Не за что вас винить, мой друг. Акико нет дома, чтобы накрыть стол как подобает. Этот кувшин был старый, и его было давно пора разбить. Только моя лень помешала мне избавиться от него самому.
Так Николасу удалось благоразумно устранить замешательство хозяина и, дав ему возможность спасти лицо, приобрести большой авторитет в глазах Сато.
Когда Сато вернулся с новой порцией сакэ, в его глазах светилось это новое уважение. Он с поклоном поставил на стол наполненный кувшин.
— Домо аригато. — Николас ответил ему таким же церемонным поклоном.
Прежде чем заговорить снова, Сато отпил сакэ.
— По моему мнению, Линнер-сан, у-син был направлен против нас — против Нанги-сан и меня — хотя бы потому, что три смерти серьезно подрывают эффективность концерна. Каждая из смертей весьма специфична, с каждой — Кагами-сан, Ёсида-сан, Иссии-сан — все ближе затрагивается сердцевина компании. Есть чему ужасаться.
Он уставился на свою пустую чашку, и Николас понял, что, выпив такое количество алкоголя, ему трудно говорить. Николасу оставалось хранить молчание.
— Я много думал об этих ритуальных наказаниях. — Сато поднял голову. — И сейчас я уверен, что это подкрадывается к нам наше прошлое. Можете ли вы это понять? Я думаю, можете. Именно вы и никто другой.
— Вы с Нанги-сан обсуждали возможное происхождение этих наказаний?
— Нет. Нанги-сан — сэмпай!
— Понятно.
— Кроме того, — добавил Сато, — Нанги-сан становится сам не свой, когда речь заходит о прошлом. Есть много вещей, которые он почти забыл, — некоторые, потому что они слишком ненавистны, другие — потому что они слишком волнительны. Вы, может, думаете, что Нанги-сан холоден и бесчувственен, но это не так. Напротив, он весьма чувствителен. Как он рыдал, когда умерла оба-тяма! Как он переживал, когда пришлось продать пару ее фамильных чашек эпохи династии Тан. Мы были вынуждены сделать это, чтобы переехать в Токио и начать карьеру. Это было сразу после войны. Те чашки, прозрачные, как горный поток, были чудесным творением гениальных китайских мастеров. Но помимо несомненной художественной ценности, Нанги-сан, я уверен, был привязан к ним из-за воспоминаний о тех страшных обстоятельствах, при которых оба-тяма их получила.
И он рассказал, как родственник его бабушки спасался бегством от бомбежек Токио.
— Мне кажется, что этот случай для Нанги-сан — самый наглядный пример бессмысленной жестокости войны. Теперь, я думаю, вы понимаете, почему он не любит говорить об этом. — Сато покачал головой. — Я боюсь, что мы не можем на него рассчитывать. Память — его несчастье. Он не пожелает говорить о прошлом даже со мной.
— Тогда все зависит от вас, Сато-сан.
— Конечно, — с горечью воскликнул хозяин дома. — Только я не помню ничего такого. Вы знаете, на что был похож Токио после войны? В то время все было таким необычным! Режимы приходили и уходили. Альянсы быстро создавались и также быстро распадались. Я знаю. Тогда у нас появилось много врагов... как, впрочем, и друзей. — Сато помолчал. — Те времена были очень насыщенными. Я часто думаю, что десятилетия тогда были спрессованы в года, а года — в месяцы. Мы достигли многого за короткое время: мы выбрались из хаоса поражения, вновь обрели независимость. Ведь по сути дела нам пришлось все начать сначала. Война как бы очистила нас от того худшего, которому мы позволили управлять нашим обществом.
Подобно тем, кто был на Ноевом ковчеге, мы ступили на берег на горе Арарат, чтобы построить новое общество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
Николас, привыкший анализировать каждую ситуацию, разлагая ее на составляющие элементы, увидел слабость позиции Сато. И поскольку он был единственным человеком, который предположительно мог прервать цепь наказаний у-син, это послужило отправной точкой для начала торга. Он не сомневался, что при любых обстоятельствах пойдет напролом в вопросах, касающихся “Тэндзи” — ему было крайне важно получить туда доступ.
— Фа! — воскликнул Сато, швырнул свою чашку на пол, привлекая к себе внимание Николаса. Он был одет в кимоно, окрашенное в пылающие краски осени. Одно из своих кимоно, с традиционным для театра “Но” угульным рисунком — то самое, в которое он был одет в ту ночь, когда Акико преподнесла ему последний перед свадьбой “подарок”, — он любезно предложил Николасу, и тот сейчас был в нем. Коричневатые остатки напитка вылились ему на рукав, украсив его замысловатым узором из капелек.
— Это виски никуда не годится. — Сато поднял на гостя покрасневшие от алкоголя глаза. — Линнер-сан, выбирайте, что будем пить.
— Спасибо, Сато-сан, — сказал с поклоном Николас. — Я предпочитаю сакэ. Горячее, если можно.
— Можно?! — завопил Сато. — Конечно, можно, только такое сакэ и пьют.
Он тяжело поднялся на ноги и направился в своих коротких белых носках к бару у длинной стены. Комната, в которой они находились, была неимоверно большой по японским стандартам — шестнадцать татами. Деревянный бар, инкрустированный черным металлом, был безраздельным владением хозяина дома. Женщины к нему никогда не прикасались.
Разогревая сакэ, Сато мурлыкал себе под нос старинную народную мелодию, которую оба-тяма тихонько напевала им, когда они с Готаро были еще детьми. И это, казалось, наполнило дом теплотой, как будто его посетил добрый “ками”.
Но когда Сато возвратился с сакэ к низкому лакированному столику, его лицо было чернее тучи.
— Боюсь, для нас настали недобрые времена, Линнер-сан, — сказал он, разливая напиток. — Это у-син... — Он помолчал. — Я и сам самурай, но это... это просто варварство. Я нисколько не удивлен тому, что оно пришло из Китая. Как неразборчивы мы, японцы: взяли у них с хорошим самое худшее. Якудза — не более чем всем известная Триада, и ниндзя берут свое происхождение там же.
Его лицо напряглось, будто он силился вспомнить что-то важное. Потом он беспомощно опустил голову.
— Простите меня, Линнер-сан. Язык старика болтает без умолку до поздней ночи.
Николас протестующе поднял левую руку, сбив при этом каймой рукава стоявший на краю стола изящный фарфоровый кувшин с сакэ. Тонко звякнув, он упал и разбился. Прозрачная жидкость потекла по столу.
Николас вскочил на ноги.
— Тысяча извинений, Сато-сан! Пожалуйста, простите мою западную неуклюжесть.
Сато молча смахнул жидкость и безразлично собрал осколки фарфора.
— Не за что вас винить, мой друг. Акико нет дома, чтобы накрыть стол как подобает. Этот кувшин был старый, и его было давно пора разбить. Только моя лень помешала мне избавиться от него самому.
Так Николасу удалось благоразумно устранить замешательство хозяина и, дав ему возможность спасти лицо, приобрести большой авторитет в глазах Сато.
Когда Сато вернулся с новой порцией сакэ, в его глазах светилось это новое уважение. Он с поклоном поставил на стол наполненный кувшин.
— Домо аригато. — Николас ответил ему таким же церемонным поклоном.
Прежде чем заговорить снова, Сато отпил сакэ.
— По моему мнению, Линнер-сан, у-син был направлен против нас — против Нанги-сан и меня — хотя бы потому, что три смерти серьезно подрывают эффективность концерна. Каждая из смертей весьма специфична, с каждой — Кагами-сан, Ёсида-сан, Иссии-сан — все ближе затрагивается сердцевина компании. Есть чему ужасаться.
Он уставился на свою пустую чашку, и Николас понял, что, выпив такое количество алкоголя, ему трудно говорить. Николасу оставалось хранить молчание.
— Я много думал об этих ритуальных наказаниях. — Сато поднял голову. — И сейчас я уверен, что это подкрадывается к нам наше прошлое. Можете ли вы это понять? Я думаю, можете. Именно вы и никто другой.
— Вы с Нанги-сан обсуждали возможное происхождение этих наказаний?
— Нет. Нанги-сан — сэмпай!
— Понятно.
— Кроме того, — добавил Сато, — Нанги-сан становится сам не свой, когда речь заходит о прошлом. Есть много вещей, которые он почти забыл, — некоторые, потому что они слишком ненавистны, другие — потому что они слишком волнительны. Вы, может, думаете, что Нанги-сан холоден и бесчувственен, но это не так. Напротив, он весьма чувствителен. Как он рыдал, когда умерла оба-тяма! Как он переживал, когда пришлось продать пару ее фамильных чашек эпохи династии Тан. Мы были вынуждены сделать это, чтобы переехать в Токио и начать карьеру. Это было сразу после войны. Те чашки, прозрачные, как горный поток, были чудесным творением гениальных китайских мастеров. Но помимо несомненной художественной ценности, Нанги-сан, я уверен, был привязан к ним из-за воспоминаний о тех страшных обстоятельствах, при которых оба-тяма их получила.
И он рассказал, как родственник его бабушки спасался бегством от бомбежек Токио.
— Мне кажется, что этот случай для Нанги-сан — самый наглядный пример бессмысленной жестокости войны. Теперь, я думаю, вы понимаете, почему он не любит говорить об этом. — Сато покачал головой. — Я боюсь, что мы не можем на него рассчитывать. Память — его несчастье. Он не пожелает говорить о прошлом даже со мной.
— Тогда все зависит от вас, Сато-сан.
— Конечно, — с горечью воскликнул хозяин дома. — Только я не помню ничего такого. Вы знаете, на что был похож Токио после войны? В то время все было таким необычным! Режимы приходили и уходили. Альянсы быстро создавались и также быстро распадались. Я знаю. Тогда у нас появилось много врагов... как, впрочем, и друзей. — Сато помолчал. — Те времена были очень насыщенными. Я часто думаю, что десятилетия тогда были спрессованы в года, а года — в месяцы. Мы достигли многого за короткое время: мы выбрались из хаоса поражения, вновь обрели независимость. Ведь по сути дела нам пришлось все начать сначала. Война как бы очистила нас от того худшего, которому мы позволили управлять нашим обществом.
Подобно тем, кто был на Ноевом ковчеге, мы ступили на берег на горе Арарат, чтобы построить новое общество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181