У них было так мало времени оценить священный дар — их дружбу.
Для скрытного, замкнутого Николаса такой случай был действительно редким. Теперь ему нравилось вспоминать время, проведенное вместе с другом, прокручивать мысленно разные эпизоды, словно кадры полюбившегося фильма.
Дойдя до верха лестницы, Николас обрел уверенность, что путь, избранный им, верен. Он не оставит смерть Кроукера неотмщенной. “Гири” связывало его: “гири” сильнее, чем сама жизнь.
* * *
Сэнсэй этого додзё сидел на камидза — возвышении, сделанном из нескольких соломенных татами, — для занятий айкидо. Это был человек неопределенных лет, с жестким лицом без малейших следов растительности и кошачьими глазами, мощными плечами и узкими бедрами.
Его звали Кэндзо. Кое-какую информацию о нем — вместе с рекомендательным письмом — дал Николасу Фукасиги — его сэнсэй в Нью-Йорке. “Он тяжелый человек, — сказал Фукасиги, — но я больше не знаю никого, кто подошел бы тебе для... э-э, необычного будзюцу”. Он знал также, что Николас ниндзя и что мог бы быть его сэнсэем, — “Кэндзо не узнает, кто ты, Николас, но оценит полноту твоих знаний и будет работать с тобой”.
За спиной Кэндзо Николас увидел возвышение, за которым перекрещивались два дай-катана семнадцатого века — самых длинных и смертоносных из мечей самураев; там же висел церемониальный барабан, а между ними — свиток из рисовой бумаги, на котором было начертано: “Все сущее появляется на свет, но мы не можем увидеть ворот, из которых оно пришло. Все люди думают, что они знают, но на самом деле они ничего не знают. Лишь те, кто склоняется перед лицом непознаваемого, по-настоящему знают”. Николас узнал слова Лао Цзы.
Разувшись, он ступил на татами, склонился перед сэнсэем в приветственном поклоне. Затем протянул письмо Фукасиги.
Кэндзо читал долго. Не взглянув на Николаса, он аккуратно сложил листы и положил их в конверт. Опустил руки на татами, изогнувшись в сидячем поклоне. Подобрав под себя ноги, Николас ответил таким же приветствием.
Но едва он наклонился, что-то мелькнуло перед глазами, и на него обрушилась короткая палка. Если бы он потерял бдительность хоть на мгновение, то наверняка удар пришелся бы в голову. Николас инстинктивно поднял правую руку, переместив одновременно корпус вправо, в направлении надвигающегося удара.
Палка задела его предплечье и, перевернувшись в воздухе, отлетела в сторону. Но Кэндзо ринулся на него, предвидя, что Николас перевернется влево, и использовал “сёмэн ути”, прямой удар в голову, пытаясь повалить его на мат. Для этого Кэндзо схватил себя за правое запястье, но Николас применил “ёнкё” — прием, парализующий врага, согнув запястье своей руки так, что ему теперь удалось завладеть левым предплечьем сэнсэя. Он глубоко вдавил большой палец руки в нервный центр на внутренней стороне руки Кэндзо. Но вместо того, чтобы откинуться назад под давлением, что позволило бы Николасу освободить распростертую руку, Кэндзо извернулся, жертвуя своей рукой, чтобы не проиграть сражение.
В другой руке появилась еще одна палка, и он с силой обрушил ее на плечо Николаса. Николас отказался от “ёнкё”, но не применил снова иммобилизацию, как того ожидал Кэндзо, а взял на вооружение “атеми”, прием из айкидо, использованный ранее сэнсэем.
Крепко сжатые кончики его пальцев впились в место под ключицей Кэндзо, нащупывая находящееся там нервное сплетение. Голова сэнсэя спастически дернулась вверх и в сторону, и Николас надавил сильнее.
Но теперь между их напряженными телами, где-то напротив грудной клетки Николаса, находилась палка, и Николас придвинулся еще ближе, опасаясь, как бы Кэндзо не согнул ее в дугу и не надавил на сердечную мышцу. Этого он не должен был допустить.
Он применил два быстрых спинных удара “воздушный змей”, прежде чем снова приступить к иммобилизации. Но ничего не вышло, и деревянная палка начала медленно сгибаться все ближе и ближе к левой стороне его груди. Силы покидали, и его центризм казался ему уже каким-то далеким и почти бесполезным.
Он проклинал себя, зная, что проиграл. Нехватка сна, разнобой во времени — все это не давало ему возможности сконцентрироваться. Оставшиеся в нем резервы быстро истощались под непрекращающимися атаками. Кровь шумела в его голове, и это было признаком уже наступающей дезориентации. Николас знал, что затем последует нарушение физической координации, если только он не сможет его предотвратить.
Вдруг в памяти всплыл урок в кэндо, и, вспоминая “Срезанные Красные Листья” Мусаши, он настроил весь свой дух на то, чтобы обрести контроль над палкой Кэндзо.
Вместо того чтобы защищаться, он совершенно освободил руки и бросился навстречу ударам. Словно в тумане, Николас схватился за маленький скользкий цилиндр, рванул его вниз и влево, освобождаясь от мертвой хватки пальцев сэнсэя, но в то же время его собственная энергия ослабилась настолько, что неожиданно он получил жестокий удар в печень.
Кэндзо откинулся назад, на колени. Николас потянулся вслед за ним, но снова столкнулся с могучей силой железного кулака сэнсэя. Острая боль пронзила его, и он стиснул зубы, вцепившись одной рукой в плечо сэнсэя, а другой пытаясь уронить его.
В тот момент, когда плечо сэнсэя коснулось татами, Николас прекратил дальнейшие действия. Он обливался потом, сердце бешено колотилось, а каждый вздох отзывался нестерпимой болью.
Он подумал о том, как близок был к поражению.
* * *
Итиро Кагами был в скверном расположении духа. Необычайно уравновешенный человек, он отличался достоинством, которое обеспечило ему должность вице-президента по финансовым вопросам в “Сато петрокемиклз”.
Но сегодня он не мог ни на чем сосредоточиться, просто разрываясь между этим “кобуном” и американской компанией по изготовлению микросхем. Поэтому он был очень благодарен Сато, когда он подал ответственным исполнителям знак расходиться, а то бы все заметили его рассеянность.
Битый час он просидел, уставившись на дождь, рисующий на окне узоры, и решил, что с него довольно. Повернувшись в кресле, он нажал на кнопку селектора и попросил секретаршу отменить все встречи, назначенные на остаток дня, не забыв сообщить ей, где его можно будет найти, если что-нибудь непредвиденное вынудит Сато быстро с ним связаться.
Затем он встал. Токио выглядел серым и тоскливым. Все веселье ханами, господствующее в городе последние несколько дней, словно улетучилось; Даже вид цветущей сакуры не доставил Кагами удовольствия этой весной.
Его лицо походило на мрачную маску, когда он выходил из своего офиса. Ни мягкие огни, ни прекрасные гравюры “укиё-э” не могли поднять настроения. Он отворил обитую железом дверь и прошел в раздевалку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
Для скрытного, замкнутого Николаса такой случай был действительно редким. Теперь ему нравилось вспоминать время, проведенное вместе с другом, прокручивать мысленно разные эпизоды, словно кадры полюбившегося фильма.
Дойдя до верха лестницы, Николас обрел уверенность, что путь, избранный им, верен. Он не оставит смерть Кроукера неотмщенной. “Гири” связывало его: “гири” сильнее, чем сама жизнь.
* * *
Сэнсэй этого додзё сидел на камидза — возвышении, сделанном из нескольких соломенных татами, — для занятий айкидо. Это был человек неопределенных лет, с жестким лицом без малейших следов растительности и кошачьими глазами, мощными плечами и узкими бедрами.
Его звали Кэндзо. Кое-какую информацию о нем — вместе с рекомендательным письмом — дал Николасу Фукасиги — его сэнсэй в Нью-Йорке. “Он тяжелый человек, — сказал Фукасиги, — но я больше не знаю никого, кто подошел бы тебе для... э-э, необычного будзюцу”. Он знал также, что Николас ниндзя и что мог бы быть его сэнсэем, — “Кэндзо не узнает, кто ты, Николас, но оценит полноту твоих знаний и будет работать с тобой”.
За спиной Кэндзо Николас увидел возвышение, за которым перекрещивались два дай-катана семнадцатого века — самых длинных и смертоносных из мечей самураев; там же висел церемониальный барабан, а между ними — свиток из рисовой бумаги, на котором было начертано: “Все сущее появляется на свет, но мы не можем увидеть ворот, из которых оно пришло. Все люди думают, что они знают, но на самом деле они ничего не знают. Лишь те, кто склоняется перед лицом непознаваемого, по-настоящему знают”. Николас узнал слова Лао Цзы.
Разувшись, он ступил на татами, склонился перед сэнсэем в приветственном поклоне. Затем протянул письмо Фукасиги.
Кэндзо читал долго. Не взглянув на Николаса, он аккуратно сложил листы и положил их в конверт. Опустил руки на татами, изогнувшись в сидячем поклоне. Подобрав под себя ноги, Николас ответил таким же приветствием.
Но едва он наклонился, что-то мелькнуло перед глазами, и на него обрушилась короткая палка. Если бы он потерял бдительность хоть на мгновение, то наверняка удар пришелся бы в голову. Николас инстинктивно поднял правую руку, переместив одновременно корпус вправо, в направлении надвигающегося удара.
Палка задела его предплечье и, перевернувшись в воздухе, отлетела в сторону. Но Кэндзо ринулся на него, предвидя, что Николас перевернется влево, и использовал “сёмэн ути”, прямой удар в голову, пытаясь повалить его на мат. Для этого Кэндзо схватил себя за правое запястье, но Николас применил “ёнкё” — прием, парализующий врага, согнув запястье своей руки так, что ему теперь удалось завладеть левым предплечьем сэнсэя. Он глубоко вдавил большой палец руки в нервный центр на внутренней стороне руки Кэндзо. Но вместо того, чтобы откинуться назад под давлением, что позволило бы Николасу освободить распростертую руку, Кэндзо извернулся, жертвуя своей рукой, чтобы не проиграть сражение.
В другой руке появилась еще одна палка, и он с силой обрушил ее на плечо Николаса. Николас отказался от “ёнкё”, но не применил снова иммобилизацию, как того ожидал Кэндзо, а взял на вооружение “атеми”, прием из айкидо, использованный ранее сэнсэем.
Крепко сжатые кончики его пальцев впились в место под ключицей Кэндзо, нащупывая находящееся там нервное сплетение. Голова сэнсэя спастически дернулась вверх и в сторону, и Николас надавил сильнее.
Но теперь между их напряженными телами, где-то напротив грудной клетки Николаса, находилась палка, и Николас придвинулся еще ближе, опасаясь, как бы Кэндзо не согнул ее в дугу и не надавил на сердечную мышцу. Этого он не должен был допустить.
Он применил два быстрых спинных удара “воздушный змей”, прежде чем снова приступить к иммобилизации. Но ничего не вышло, и деревянная палка начала медленно сгибаться все ближе и ближе к левой стороне его груди. Силы покидали, и его центризм казался ему уже каким-то далеким и почти бесполезным.
Он проклинал себя, зная, что проиграл. Нехватка сна, разнобой во времени — все это не давало ему возможности сконцентрироваться. Оставшиеся в нем резервы быстро истощались под непрекращающимися атаками. Кровь шумела в его голове, и это было признаком уже наступающей дезориентации. Николас знал, что затем последует нарушение физической координации, если только он не сможет его предотвратить.
Вдруг в памяти всплыл урок в кэндо, и, вспоминая “Срезанные Красные Листья” Мусаши, он настроил весь свой дух на то, чтобы обрести контроль над палкой Кэндзо.
Вместо того чтобы защищаться, он совершенно освободил руки и бросился навстречу ударам. Словно в тумане, Николас схватился за маленький скользкий цилиндр, рванул его вниз и влево, освобождаясь от мертвой хватки пальцев сэнсэя, но в то же время его собственная энергия ослабилась настолько, что неожиданно он получил жестокий удар в печень.
Кэндзо откинулся назад, на колени. Николас потянулся вслед за ним, но снова столкнулся с могучей силой железного кулака сэнсэя. Острая боль пронзила его, и он стиснул зубы, вцепившись одной рукой в плечо сэнсэя, а другой пытаясь уронить его.
В тот момент, когда плечо сэнсэя коснулось татами, Николас прекратил дальнейшие действия. Он обливался потом, сердце бешено колотилось, а каждый вздох отзывался нестерпимой болью.
Он подумал о том, как близок был к поражению.
* * *
Итиро Кагами был в скверном расположении духа. Необычайно уравновешенный человек, он отличался достоинством, которое обеспечило ему должность вице-президента по финансовым вопросам в “Сато петрокемиклз”.
Но сегодня он не мог ни на чем сосредоточиться, просто разрываясь между этим “кобуном” и американской компанией по изготовлению микросхем. Поэтому он был очень благодарен Сато, когда он подал ответственным исполнителям знак расходиться, а то бы все заметили его рассеянность.
Битый час он просидел, уставившись на дождь, рисующий на окне узоры, и решил, что с него довольно. Повернувшись в кресле, он нажал на кнопку селектора и попросил секретаршу отменить все встречи, назначенные на остаток дня, не забыв сообщить ей, где его можно будет найти, если что-нибудь непредвиденное вынудит Сато быстро с ним связаться.
Затем он встал. Токио выглядел серым и тоскливым. Все веселье ханами, господствующее в городе последние несколько дней, словно улетучилось; Даже вид цветущей сакуры не доставил Кагами удовольствия этой весной.
Его лицо походило на мрачную маску, когда он выходил из своего офиса. Ни мягкие огни, ни прекрасные гравюры “укиё-э” не могли поднять настроения. Он отворил обитую железом дверь и прошел в раздевалку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181