они были строго запрещены. Однако имелось несколько принтеров, один из которых был установлен в его просторном кабинете. Две стены под пятиметровым потолком были покрыты огромными прямоугольными панелями, похожими на окна более, чем сами окна. Так было задумано. В действительности это были гигантские проекционные экраны, изготовленные из особого химического состава и способные так воспроизводить проецируемые голограммы, что создавался полный эффект реальности. Конечно, голограммы время от времени менялись, но в основном, как и сейчас, это были два вида Москвы: площадь Дзержинского или, точнее, большая открытая площадь, испещренная закутанными в каракуль пешеходами, а в глубине улицы — черный лимузин “ЗИЛ”, заснятый в тот момент, когда он въезжает в черное отверстие на фасаде внушающего страх здания, известного всему миру как ужасная Лубянка. Там — тюрьма и Управление КГБ.
А на другой стене висел иной вид этой же площади. Минк доподлинно знал, что окна некоторых камер на Лубянке выходят на это огромное здание, где за руку со своими родителями прохаживаются дети, еще слишком маленькие, чтобы осознать и постичь тот факт, как близко они находятся к истинному олицетворению зла на земле.
Сейчас Минк в раздумье рассматривал этот второй вид. Он попытался пробудить свои воспоминания, найти хоть какой-нибудь след той ненависти и страха, которые он когда-то испытывал, глядя на этот дом. Конечно, обзор был не такой уж большой: заменявшие окна щели во внешних камерах Лубянки не похожи на окна в отеле.
Минк вспоминал. Тогда была зима. Небо серело облаками, вытянутыми, как жилы. В этом громадном городе свет никогда не выключался, а ночь властвовала по восемнадцать часов. И повсюду городской шум заглушался все покрывающим снегом, превращавшим даже самые обычные городские звуки во что-то странное и нереальное, усиливая в Минке ощущение полной отрешенности от внешнего мира. Как же он стал ненавидеть этот снег, из-за которого его схватили и в наручниках доставили на Лубянку. Снег запорошил тогда ледяную дорожку, на которой он и поскользнулся. Если бы не это, он, без сомнения, ушел бы от них, ибо, как вся мелкая сошка в КГБ, эти люди, логически мыслящие, безукоризненно натренированные, были начисто лишены интуиции.
В мышлении Минка интуиция означала свободу. И его интуиция спасла бы его в ту пронизанную холодом ночь в Москве. Если бы не снег. На любом языке мира он ненавидел это слово.
Минк продолжал разглядывать здание, которое осталось для него последним видом Москвы перед тем, как его потащили из камеры и начали “брать интервью”. С тех пор его домом стала эта клетка фактически без окон площадью не более полутора квадратных метров с деревянной, откидывающейся к стене кроватью и отверстием для смыва отбросов. Вонь стояла такая же невыносимая, как и холод. Об отоплении в камерах и не слыхивали.
Незрячий, как крыса во тьме, Минк стремился уберечь в себе свои чувства от мер воздействия, число которых неумолимо росло. И, дойдя до этих воспоминаний, он представил себе тот самый вид из своей камеры — последний, как он тогда считал, проблеск того мира, который ему уже не суждено увидеть.
Наблюдая, как проходят молодые русские пары, как с трудом пробиваются люди сквозь круговерть метели, — голограммы обновлялись со сменой времени года — он ощутил внутри себя пустоту, догоревшие угольки той страстной ненависти и ужаса, которые заставили его когда-то, перед тем как пересечь границу и оказаться на нейтральной территории, остановиться и всерьез задуматься, а не вернуться ли обратно и не перебить ли их всех голыми руками.
И как разумный ковбой в сухой и пыльной прерии, Минк разбросал эти тлеющие угольки, подпитываемые ненавистью, имя которой “Проторов”. Он весь погрузился в изучение зубчатого здания на голограмме, которое стало для него значить даже больше, чем его зловещая родственница по противоположную сторону площади: московский “Детский мир”.
Он в задумчивости прикрыл глаза и нажал пальцем на одну из кнопок на левом подлокотнике кресла.
— Таня, — негромко сказал он в пустоту кабинета, — есть два распоряжения. Первое: соедини меня с доктором Киддом — как его там по имени? Тимоти? Если его нет в офисе на Парк-авеню, попробуй отыскать в госпитале “Маунт Синай”. Вытащи его откуда угодно.
— Под каким псевдонимом мы будем сегодня работать? — Исходивший из скрытого динамика голос был хриплым, с легким иностранным акцентом.
— А почему бы нам не пошутить, а? Назовись департаментом международных экспортных тарифов.
— Очень хорошо.
— Второе, — произнес Минк. — Чтобы не тратить время, свяжись с ARRTS и закажи досье на Линнера Н. М. Н. Николаса.
* * *
Это был первый рабочий день Жюстин, и она чувствовала себя неуютно, как котенок на раскаленной крыше. Более трех лет она более или менее приятно провела в своей собственной компании, поставляя рекламу небольшим фирмам. Она не разбогатела, но ее талантов оказалось достаточно, чтобы даже в условиях нестабильной экономики совсем неплохо зарабатывать. Конечно, время от времени ей поступали предложения войти в штат того или иного агентства, однако удобства работы только для себя всегда превышали те блага, которые она имела бы, работая на кого-то еще.
Но встреча с Риком Милларом все перевернула. Примерно шесть недель назад Жюстин позвонила Мери Кейт Симс, которой срочно требовался дизайнер для одного проекта. Мери Кейт работала в фирме “Миллар, Соумс и Робертс”, имевшей высокую профессиональную репутацию и еще более высокий годовой доход. Двое из ее лучших дизайнеров слегли с простудой, и не смогла бы дорогая Жюстин заняться заказом “Америкэн Эйрлайнз”? Работа срочная, но Мери Кейт твердо пообещала весьма приличную премию за выполнение заказа в срок.
Жюстин взялась за проект и почти неделю работала по восемнадцать часов в сутки. Но через десять дней закопалась в своих собственных трех или четырех заказах — один из которых давал ей средства к существованию, — и она совершенно забыла о Мери Кейт и “Америкэн Эйрлайнз”. Забыла до тех пор, пока не раздался звонок Рика Миллара, руководителя той конторы. Совершенно очевидно, что идея Жюстин настолько пришлась по душе заказчикам, что они решили превратить начатую кампанию из региональной нью-йоркской в общенациональную. Фирма “Миллар, Соумс и Роберте” заработала приличные деньги и долгосрочный контракт с “Америкэн”.
Рик заявил, что предложение Жюстин понравилось ему еще до того, как агентство отправило его на рассмотрение в “Америкэн”. Жюстин не знала, верить этому или нет. Он пригласил ее пообедать.
На следующей неделе они встретились в “Бискайском заливе”, чудесном французском ресторане, о котором Жюстин не раз читала в “Гурмане”, но в котором ни разу не была.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
А на другой стене висел иной вид этой же площади. Минк доподлинно знал, что окна некоторых камер на Лубянке выходят на это огромное здание, где за руку со своими родителями прохаживаются дети, еще слишком маленькие, чтобы осознать и постичь тот факт, как близко они находятся к истинному олицетворению зла на земле.
Сейчас Минк в раздумье рассматривал этот второй вид. Он попытался пробудить свои воспоминания, найти хоть какой-нибудь след той ненависти и страха, которые он когда-то испытывал, глядя на этот дом. Конечно, обзор был не такой уж большой: заменявшие окна щели во внешних камерах Лубянки не похожи на окна в отеле.
Минк вспоминал. Тогда была зима. Небо серело облаками, вытянутыми, как жилы. В этом громадном городе свет никогда не выключался, а ночь властвовала по восемнадцать часов. И повсюду городской шум заглушался все покрывающим снегом, превращавшим даже самые обычные городские звуки во что-то странное и нереальное, усиливая в Минке ощущение полной отрешенности от внешнего мира. Как же он стал ненавидеть этот снег, из-за которого его схватили и в наручниках доставили на Лубянку. Снег запорошил тогда ледяную дорожку, на которой он и поскользнулся. Если бы не это, он, без сомнения, ушел бы от них, ибо, как вся мелкая сошка в КГБ, эти люди, логически мыслящие, безукоризненно натренированные, были начисто лишены интуиции.
В мышлении Минка интуиция означала свободу. И его интуиция спасла бы его в ту пронизанную холодом ночь в Москве. Если бы не снег. На любом языке мира он ненавидел это слово.
Минк продолжал разглядывать здание, которое осталось для него последним видом Москвы перед тем, как его потащили из камеры и начали “брать интервью”. С тех пор его домом стала эта клетка фактически без окон площадью не более полутора квадратных метров с деревянной, откидывающейся к стене кроватью и отверстием для смыва отбросов. Вонь стояла такая же невыносимая, как и холод. Об отоплении в камерах и не слыхивали.
Незрячий, как крыса во тьме, Минк стремился уберечь в себе свои чувства от мер воздействия, число которых неумолимо росло. И, дойдя до этих воспоминаний, он представил себе тот самый вид из своей камеры — последний, как он тогда считал, проблеск того мира, который ему уже не суждено увидеть.
Наблюдая, как проходят молодые русские пары, как с трудом пробиваются люди сквозь круговерть метели, — голограммы обновлялись со сменой времени года — он ощутил внутри себя пустоту, догоревшие угольки той страстной ненависти и ужаса, которые заставили его когда-то, перед тем как пересечь границу и оказаться на нейтральной территории, остановиться и всерьез задуматься, а не вернуться ли обратно и не перебить ли их всех голыми руками.
И как разумный ковбой в сухой и пыльной прерии, Минк разбросал эти тлеющие угольки, подпитываемые ненавистью, имя которой “Проторов”. Он весь погрузился в изучение зубчатого здания на голограмме, которое стало для него значить даже больше, чем его зловещая родственница по противоположную сторону площади: московский “Детский мир”.
Он в задумчивости прикрыл глаза и нажал пальцем на одну из кнопок на левом подлокотнике кресла.
— Таня, — негромко сказал он в пустоту кабинета, — есть два распоряжения. Первое: соедини меня с доктором Киддом — как его там по имени? Тимоти? Если его нет в офисе на Парк-авеню, попробуй отыскать в госпитале “Маунт Синай”. Вытащи его откуда угодно.
— Под каким псевдонимом мы будем сегодня работать? — Исходивший из скрытого динамика голос был хриплым, с легким иностранным акцентом.
— А почему бы нам не пошутить, а? Назовись департаментом международных экспортных тарифов.
— Очень хорошо.
— Второе, — произнес Минк. — Чтобы не тратить время, свяжись с ARRTS и закажи досье на Линнера Н. М. Н. Николаса.
* * *
Это был первый рабочий день Жюстин, и она чувствовала себя неуютно, как котенок на раскаленной крыше. Более трех лет она более или менее приятно провела в своей собственной компании, поставляя рекламу небольшим фирмам. Она не разбогатела, но ее талантов оказалось достаточно, чтобы даже в условиях нестабильной экономики совсем неплохо зарабатывать. Конечно, время от времени ей поступали предложения войти в штат того или иного агентства, однако удобства работы только для себя всегда превышали те блага, которые она имела бы, работая на кого-то еще.
Но встреча с Риком Милларом все перевернула. Примерно шесть недель назад Жюстин позвонила Мери Кейт Симс, которой срочно требовался дизайнер для одного проекта. Мери Кейт работала в фирме “Миллар, Соумс и Робертс”, имевшей высокую профессиональную репутацию и еще более высокий годовой доход. Двое из ее лучших дизайнеров слегли с простудой, и не смогла бы дорогая Жюстин заняться заказом “Америкэн Эйрлайнз”? Работа срочная, но Мери Кейт твердо пообещала весьма приличную премию за выполнение заказа в срок.
Жюстин взялась за проект и почти неделю работала по восемнадцать часов в сутки. Но через десять дней закопалась в своих собственных трех или четырех заказах — один из которых давал ей средства к существованию, — и она совершенно забыла о Мери Кейт и “Америкэн Эйрлайнз”. Забыла до тех пор, пока не раздался звонок Рика Миллара, руководителя той конторы. Совершенно очевидно, что идея Жюстин настолько пришлась по душе заказчикам, что они решили превратить начатую кампанию из региональной нью-йоркской в общенациональную. Фирма “Миллар, Соумс и Роберте” заработала приличные деньги и долгосрочный контракт с “Америкэн”.
Рик заявил, что предложение Жюстин понравилось ему еще до того, как агентство отправило его на рассмотрение в “Америкэн”. Жюстин не знала, верить этому или нет. Он пригласил ее пообедать.
На следующей неделе они встретились в “Бискайском заливе”, чудесном французском ресторане, о котором Жюстин не раз читала в “Гурмане”, но в котором ни разу не была.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181