Тогда же при дальнейшем разговоре царица Прасковья узнала, что в ближайшие дни царь Петр на длительный срок за границу хочет поехать, а его благоверная с князем Меншиковым поедут его проводить.
Услыхала царица Прасковья об этом и словно крылья за спиной обрела. Дождалась их отъезда, пожелав счастливой дороги, и самовольно стала собираться в свой путь. Катеринка с Парашкой не захотели столичную жизнь покидать, – ну и пускай с полученной новой карлицей забавляются, отдохнет мать без них. Призвала бывшую верховую боярыню Секлетею Хлудову, поручила ей за царевнами приглядывать и верховодить в поместье, а сама, наспех собравшись, с дворецким Юшковым в Москву отбыла. За ее крытой кибиткой небольшой обоз из двенадцати подвод шел, на коих ехала вооруженная пищалями стража, чтобы в пути охрана была. И так-то легко вздохнулось царице Прасковье: пропади он пропадом, парадиз этот! Чтоб ему воистину пусто было. Ни дна ему ни покрышки… Ой, нет: Катеринка с Парашкой там. Пускай уж нерушимым стоит Петербург.
Быстро мчались по накатанной зимней дороге. На ямских подворьях только успевали лошадей менять. Но как ни скорой была езда, а в пути было немало времени, чтобы царице Прасковье на дорожном досуге передумать разные думы, оглядываясь на свою прошлую жизнь. Что греха таить, было в Петербурге этом такое, что явным грехом назвать можно, а грех, каким бы малым он ни был, все равно от бога не утаится. Только и надежды, что можно будет чистосердечно покаяться и отпущение тех грехов получить. Смилуется бог на то, что во многом не по своей охоте, а по невольному принуждению приходилось ей греховодницей быть. Ничего не поделать. Хотя она и царица по званию, но все равно подвластна царю Петру, а он как вздумает, так по-своему и повернет, и ты, голубушка, подчиняйся ему, не ропщи, ежели хочешь по-прежнему в приближении к нему и в его покровительстве пребывать, а не в злую опалу впасть.
Случалось, отстояв в церкви всенощную или обедню, она по озорному царскому зову облекалась в шутовские наряды с дурацким колпаком на голове и вместе с придворными девками принимала участие в потешных шествиях, возглавляемых князь-папой, и называлось такое сборище всешутейным собором, будто бы с архиереями и митрополитами в рогожном облачении да в мантиях из мешковины. Веселился царь со своими приспешниками, и веселилась с ними она, царица Прасковья, вызывая их одобрение. Угождала царю-деверю и его приближенным, памятуя об их силе и влиянии на те или иные дела. Случится попойка ради какого-нибудь торжества, вроде корабельного спуска, – и она тут как тут. Затеется маскарад, на коем полагалось в звериных либо еще в каких страховидных харях быть, – напяливала харю на себя и она. О господи, владыка живота!.. Не так давно шутовскую свадьбу из ума выжившего старика Никиты Зотова играли. Гуляла на той свадьбе и она, царица Прасковья. Ну, не грех ли это?.. Бывало ведь, преодолевая недуги, не считалась с тем, что от слабости ноги подкашивались, и если не шла, то ехала поприсутствовать на веселом гулянье да с показным усердием осушала чарку, чтобы опять же услышать царскую похвалу. В платье смирного, не то что старушечьего, но темного вдовьего цвета, сшитом старинным покроем, выделялась она среди расфранченных на немецко-голландский манер господ придворных. О-ох-ти-и!..
Но зато и все жизненные блага предоставлены были ей. Любой будничный день всегда как бы престольным праздником оборачивался. И деревнями и другими имениями государь не забывал наделять. Совсем недавно вот в Петергофе близ самого моря хорошую мызу ей подарил. Да что говорить, Анну в герцогини определил, настоящей курляндской властительницей там живет, надо полагать, и Катеринка с Парашкой не окажутся обездоленными, а самыми что ни на есть завидными королевнами станут. Да и сестру Настасью, княгиню-кесаршу Ромодановскую, царь Петр своей милостью не оставлял. Тоже и она в почетной родне у него. Понятно, что и Настасья старалась во всем ему угодить. Нравилось Петру, как она умела из себя древнюю московскую царицу изображать, облекаясь в пышные парчовые одеяния, да со всей старомодной важностью воздаваемые ей смешные почести принимала. Она для Петра была в таком виде вроде бы личиной всей старины и завсегда громкий смех у него вызывала. Ну что ж, пускай и смеялся на свое доброе здоровье, никому убытка от того не было, и Настасья большой греховницей себя не считала. У нее в монастырях были вклады вложены, и все архимандриты да архиереи находились у Ромодановских в послушании, каждодневно молились за них. Чего ж было бы не грешить, когда грехи все замаливались даже хоть наперед, покамест еще не содеянные.
Ох, бывало, нагуляются, напотешатся, от трубокурного дыма не продохнуть, и глядь, один с устатку голову на стол положил, захрапел; другой, третий под столом примостились. Чаще всего у светлейшего князя такие гульбища собирались. Притомится и сам царь-государь, удалится в другой покой, где потише, чтобы малость соснуть, а часовым строго прикажет никого из застолья не выпускать. Вот тем часом и сиди подле государыни Катерины Алексеевны, дожидайся обратного царева прихода да старайся какой-нибудь забавной беседой дорогую невестушку занимать, чтобы скука ее не томила. А вернется Петр, разом встряхнется, и для опохмелки чарки опять зазвенят да танцы пойдут. Хлопнет в ладоши царь, крикнет: «А ну, Прасковья Федоровна, прикажи дочерям каблучками постучать!» Катеринка – та с великой охотой подскочит, а Парашку приходилось силком подталкивать, чтобы танцами потешила дяденьку с тетенькой, пресветлые их величества. И Настасья, платочком помахивая, царственной павой на подмогу племянницам плясать выходила.
Было… Все хорошо и у Ромодановских было, да стало теперь то хорошее быльем зарастать. Овдовела Настасьюшка, покончил свои земные дела любезный ее супруг князюшко Федор Юрьевич, и осиротел без него пытошный Преображенский приказ. Сказывают, что там былого порядка не стало и мало страху теперь у людей. Всю Москву, слышь, опять нищие наводнили, да их и в Петербурге немало. Иные – на хлеб, на пропитание, а есть и такие, из молодых баб да девок, что копейку себе на румяна выпрашивают.
По всему видать, что со смертью Федора Юрьевича большой урон царь понес. Москва, сказывают, ровно вертеп разбойничий, и в ней только одни тати множатся. Надо бы их побольше да почаще казнить, как велось то при Федоре Юрьевиче. Хоть бы вот, примерно, Василия к пытошному делу поставили, он бы сразу порядок навел, – и любовно, ласково посмотрела Прасковья на своего верного дворецкого, прихрапывающего в углу кибитки.
Ровно через две недели со дня выезда из Петербурга послышался им звон московских колоколов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241