На мраморном камине маленькие часики с колонками мелодично пробили час. Дювернуа, прыгая через две ступеньки, спустился с лестницы, у него было назначено свиданье с князем Н… в русском ресторане.
Князь уже был там, окруженный целым роем официантов в белых русских рубашках: «Здравствуйте, дорогой полковник, не извиняйтесь, я пришел раньше, чем было условлено…» Князь говорил по-французски без малейшего акцента, но он отличался колоссальным ростом, у него была почти белая грива волос, круглое лицо с черными выпуклыми глазами и черными мохнатыми бровями, двойной подбородок и тройной живот – словом, это была величественная фигура, какую не часто встретишь во Франции. Дювернуа сел напротив этого своеобразного Петра Великого, который занимал так много места на красной плюшевой банкетке, что рядом с ним сесть было негде. В довольно большом зале, красном с белым и кое-где с золотом, было мало народа. Грузин в мягких сапогах пронес к столику в глубине, где завтракали несколько мужчин, шашлык на шампурах, длинных, как шпаги. Князь сделал в направлении столика приветственный жест, как бы одобряя появление шашлыка. Американская супружеская пара просила разъяснить им меню… Какой-то человек, сидя в одиночестве, видимо, кого-то поджидал в компании графинчика водки. Прерванное приходом Дювернуа совещание между князем и официантами возобновилось, а тем временем на стол ставили запотевший графинчик водки, икру, лососину, маринованные грибы, селедку, копченого угря… все то, что само собой разумеется и чего не надо заказывать… «Я с вами не советуюсь, полковник, – сказал князь, – положитесь на меня». Наконец жребий был брошен, и официанты разбежались. Дювернуа забавлялся, он любил время от времени пойти в русский ресторан, не только из-за кухни, но и из-за атмосферы, из-за того, как вас там встречают, из-за сочувствия, с каким относятся к вашим вкусам, к испытываемому вами гастрономическому наслаждению и действию на вас водки и всего прочего. Можно даже сказать, что по мере воздействия на вас водки симпатия и благожелательное уважение к вам обслуживающих лиц все увеличиваются.
– Эти сукины дети на все способны, – сказал князь со вздохом, – за ними надо следить в оба. Во-первых, прежде чем есть рыбу, я хочу поглядеть ее живой! В прошлый раз мне подали черт знает что! Сюда ходит слишком много американцев, вот и начали подавать что попало…
Голос князя был плаксив и грустен. Но Дювернуа уже знал по опыту, что, когда с церемонией заказа будет покончено, князь станет приятнейшим собеседником, начнет говорить о том о сем, рассказывать, развлекать. И правда, покончив с гастрономическими заботами, князь начал во всех подробностях рассказывать, как он достал автограф письма Пушкина… Длинная история о том, как он посетил сначала того, потом другого… Князь говорил о Пушкине с такой осведомленностью, называя его запросто Александром Сергеевичем, будто был его закадычным другом. Но разговор принял желательный оборот только после гуся с яблоками.
– Как могу я быть заодно с теми, кто у меня все отнял, – говорил князь, – прошу вас, возьмите этот кусочек с поджаристой корочкой! Это было бы противоестественно, не по-человечески. Если вам рассказать об всем, что я потерял… Дворцы, заводы, шахты, тысячи гектаров… Но, представьте себе, полковник, больше всего мне жалко нашего старинного дома под Москвой, в ста километрах от Москвы – старая усадьба, вроде тех, о которых вы наверно читали в романах Тургенева… Большой деревянный дом с террасой… Громадный парк, тенистые аллеи, липы… березы… деревянные беседки с ветхими ступеньками, пруд с лилиями… Знаете, стоит мне только сосредоточиться, и, как будто это было вчера, я слышу шелест камыша с бархатными головками, когда в него врезается лодка… вижу большую соломенную шляпу моей невесты, ее пальцы в воде, ее мокрые пальцы в моей руке… Все это банально, как молодость, мой друг, но это ведь моя молодость… Как же мне от нее отказаться?… Крестьяне подожгли мой дом. Все сгорело – липы, березы… великолепная библиотека, редкая мебель, портреты моих предков… Они сожгли мою юность, запахи парка, ночи, проведенные под окном любимой… Они сожгли мои пейзажи, мои привычки, звук русской речи в моих ушах…
Князь говорил вполголоса, высоко подняв голову, подняв брови, чтобы поверх лысины Дювернуа не упускать из виду метрдотеля, который приготовлял что-то за столиком на колесиках. «Не кладите мне в салат слишком много уксуса!» – закричал князь.
– Да, – сказал Дювернуа, – я вас понимаю, нельзя спорить, ваши чувства естественны, законны… Но с течением времени пора бы им притупиться… А тем временем развернулось ведь то, что можно противопоставить этим эксцессам…
Князь оторвался от салата и перенес свое внимание на Дювернуа.
– Да, – продолжал тот, – что вы об этом думаете? О том, что сделали большевики, с тех пор как они сожгли вашу библиотеку?… Вы же не будете отрицать, что в вашей отсталой стране совершились великие преобразования. Я говорю не о средствах, а о результатах.
Черные выпуклые глаза князя на мгновение встретились с глазами Дювернуа, рот его открылся в лукавой улыбке, обнажившей крепкие желтые зубы, напоминавшие о тех далеких временах, когда князь, как говорят, был неотразим. Он попытался перегнуться через стол настолько, насколько ему позволяли размеры живота, и сказал вполголоса:
– Почему это вы мне задаете такие каверзные вопросы, мой дорогой полковник? Может быть, вы собираетесь написать роман?… А? На какую тему? Или за этим кроется другое? Что?… – и князь продолжал нормальным голосом, выпрямившись и принимаясь за салат: – Видите ли, мой дорогой, они сожгли не только мою библиотеку… Они сожгли целую эпоху, вместе с ее романтизмом… Они взяли историю в свои мозолистые руки…
Дювернуа помрачнел, он почувствовал себя смешным. Романист, собирающий материалы! Но князь был слишком тонок, чтобы настаивать. Он уже говорил о другом… И обидчивому Дювернуа казалось, что князь говорит ему: «Как хочешь, дорогой мой, но не пробуй меня провести…», а князь в это время просто спрашивал, как поживает Кристина, очаровательная хозяйка Дювернуа, оценивал последние спектакли, говорил о «Вишневом саде», который Жан-Луи Барро собирается поставить, – конечно, это будет неплохо, но если бы Дювернуа видел «Вишневый сад» у Станиславского с Книппер-Чеховой в роли Раневской, знаете, эта сцена во втором акте, когда у нее из кошелька падают золотые монеты и она говорит: «Посыпались…» По-русски достаточно одного слова: «Посыпались…» Одно слово! А что оно выражает: «Презренный металл… источник забот… опять эти деньги… тем хуже, вот всегда так… что я могу поделать?» и так далее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Князь уже был там, окруженный целым роем официантов в белых русских рубашках: «Здравствуйте, дорогой полковник, не извиняйтесь, я пришел раньше, чем было условлено…» Князь говорил по-французски без малейшего акцента, но он отличался колоссальным ростом, у него была почти белая грива волос, круглое лицо с черными выпуклыми глазами и черными мохнатыми бровями, двойной подбородок и тройной живот – словом, это была величественная фигура, какую не часто встретишь во Франции. Дювернуа сел напротив этого своеобразного Петра Великого, который занимал так много места на красной плюшевой банкетке, что рядом с ним сесть было негде. В довольно большом зале, красном с белым и кое-где с золотом, было мало народа. Грузин в мягких сапогах пронес к столику в глубине, где завтракали несколько мужчин, шашлык на шампурах, длинных, как шпаги. Князь сделал в направлении столика приветственный жест, как бы одобряя появление шашлыка. Американская супружеская пара просила разъяснить им меню… Какой-то человек, сидя в одиночестве, видимо, кого-то поджидал в компании графинчика водки. Прерванное приходом Дювернуа совещание между князем и официантами возобновилось, а тем временем на стол ставили запотевший графинчик водки, икру, лососину, маринованные грибы, селедку, копченого угря… все то, что само собой разумеется и чего не надо заказывать… «Я с вами не советуюсь, полковник, – сказал князь, – положитесь на меня». Наконец жребий был брошен, и официанты разбежались. Дювернуа забавлялся, он любил время от времени пойти в русский ресторан, не только из-за кухни, но и из-за атмосферы, из-за того, как вас там встречают, из-за сочувствия, с каким относятся к вашим вкусам, к испытываемому вами гастрономическому наслаждению и действию на вас водки и всего прочего. Можно даже сказать, что по мере воздействия на вас водки симпатия и благожелательное уважение к вам обслуживающих лиц все увеличиваются.
– Эти сукины дети на все способны, – сказал князь со вздохом, – за ними надо следить в оба. Во-первых, прежде чем есть рыбу, я хочу поглядеть ее живой! В прошлый раз мне подали черт знает что! Сюда ходит слишком много американцев, вот и начали подавать что попало…
Голос князя был плаксив и грустен. Но Дювернуа уже знал по опыту, что, когда с церемонией заказа будет покончено, князь станет приятнейшим собеседником, начнет говорить о том о сем, рассказывать, развлекать. И правда, покончив с гастрономическими заботами, князь начал во всех подробностях рассказывать, как он достал автограф письма Пушкина… Длинная история о том, как он посетил сначала того, потом другого… Князь говорил о Пушкине с такой осведомленностью, называя его запросто Александром Сергеевичем, будто был его закадычным другом. Но разговор принял желательный оборот только после гуся с яблоками.
– Как могу я быть заодно с теми, кто у меня все отнял, – говорил князь, – прошу вас, возьмите этот кусочек с поджаристой корочкой! Это было бы противоестественно, не по-человечески. Если вам рассказать об всем, что я потерял… Дворцы, заводы, шахты, тысячи гектаров… Но, представьте себе, полковник, больше всего мне жалко нашего старинного дома под Москвой, в ста километрах от Москвы – старая усадьба, вроде тех, о которых вы наверно читали в романах Тургенева… Большой деревянный дом с террасой… Громадный парк, тенистые аллеи, липы… березы… деревянные беседки с ветхими ступеньками, пруд с лилиями… Знаете, стоит мне только сосредоточиться, и, как будто это было вчера, я слышу шелест камыша с бархатными головками, когда в него врезается лодка… вижу большую соломенную шляпу моей невесты, ее пальцы в воде, ее мокрые пальцы в моей руке… Все это банально, как молодость, мой друг, но это ведь моя молодость… Как же мне от нее отказаться?… Крестьяне подожгли мой дом. Все сгорело – липы, березы… великолепная библиотека, редкая мебель, портреты моих предков… Они сожгли мою юность, запахи парка, ночи, проведенные под окном любимой… Они сожгли мои пейзажи, мои привычки, звук русской речи в моих ушах…
Князь говорил вполголоса, высоко подняв голову, подняв брови, чтобы поверх лысины Дювернуа не упускать из виду метрдотеля, который приготовлял что-то за столиком на колесиках. «Не кладите мне в салат слишком много уксуса!» – закричал князь.
– Да, – сказал Дювернуа, – я вас понимаю, нельзя спорить, ваши чувства естественны, законны… Но с течением времени пора бы им притупиться… А тем временем развернулось ведь то, что можно противопоставить этим эксцессам…
Князь оторвался от салата и перенес свое внимание на Дювернуа.
– Да, – продолжал тот, – что вы об этом думаете? О том, что сделали большевики, с тех пор как они сожгли вашу библиотеку?… Вы же не будете отрицать, что в вашей отсталой стране совершились великие преобразования. Я говорю не о средствах, а о результатах.
Черные выпуклые глаза князя на мгновение встретились с глазами Дювернуа, рот его открылся в лукавой улыбке, обнажившей крепкие желтые зубы, напоминавшие о тех далеких временах, когда князь, как говорят, был неотразим. Он попытался перегнуться через стол настолько, насколько ему позволяли размеры живота, и сказал вполголоса:
– Почему это вы мне задаете такие каверзные вопросы, мой дорогой полковник? Может быть, вы собираетесь написать роман?… А? На какую тему? Или за этим кроется другое? Что?… – и князь продолжал нормальным голосом, выпрямившись и принимаясь за салат: – Видите ли, мой дорогой, они сожгли не только мою библиотеку… Они сожгли целую эпоху, вместе с ее романтизмом… Они взяли историю в свои мозолистые руки…
Дювернуа помрачнел, он почувствовал себя смешным. Романист, собирающий материалы! Но князь был слишком тонок, чтобы настаивать. Он уже говорил о другом… И обидчивому Дювернуа казалось, что князь говорит ему: «Как хочешь, дорогой мой, но не пробуй меня провести…», а князь в это время просто спрашивал, как поживает Кристина, очаровательная хозяйка Дювернуа, оценивал последние спектакли, говорил о «Вишневом саде», который Жан-Луи Барро собирается поставить, – конечно, это будет неплохо, но если бы Дювернуа видел «Вишневый сад» у Станиславского с Книппер-Чеховой в роли Раневской, знаете, эта сцена во втором акте, когда у нее из кошелька падают золотые монеты и она говорит: «Посыпались…» По-русски достаточно одного слова: «Посыпались…» Одно слово! А что оно выражает: «Презренный металл… источник забот… опять эти деньги… тем хуже, вот всегда так… что я могу поделать?» и так далее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110