А бесчестье… Несчастная, ока считала себя обесчещенной на веки веков.
С того самого дня, когда Ольга промахнулась в мимозовой аллее, она срывала все попытки князя как-то повлиять на ее жизнь. Начать с того, что она переделала фамилию Гельер, которую отец потребовал для нее, в еврейскую фамилию Геллер. Князь был уверен, что она хотела досадить именно ему – князю. А после смерти отца и матери она вышла замуж за того поляка, которого князь рекомендовал ее родителям в качестве учителя французского языка! – и таким образом избавилась от князя, своего законного опекуна. Ей было тогда шестнадцать лет. В семнадцать она уже развелась, вернула поляку его дворянское имя и, живя под фамилией Геллер, стала свободной и независимой. Когда князь попробовал ей угрожать, она рассмеялась ему в лицо: что бы он ни предпринял, у нее всегда оставался запасный выход – она могла лишить себя жизни. Он оставил ее в покое, и они больше не встречались. Да, все в этом деле было похоже на парадокс и принесло одни убытки, а в свое время князь лично вложил в него большие деньги – ведь отец Ольги был крупной фигурой, ему нельзя было предложить мелкий куш, с ним речь шла о миллионах. Князю хотелось вернуть хотя бы свое, и, как это бывает во всех азартных играх, он делал все более и более крупные ставки… Сперва он обхаживал отца, потом дочь. По правде говоря, он гораздо скорее перестал бы интересоваться Ольгой, если бы она была не так хороша собой.
Вот что всплывало между Ольгой и князем, стоявшими друг перед другом. Жизнь создает положения, куда более романические, чем творчество романиста. Случайно сказанная фраза Сюзи во время их совместной поездки, трагической для князя, – ведь возможно, что его ждало известие о смерти невестки, – эта случайная фраза заставила его вспомнить Ольгу… Несмотря на потрясение, князю доставлял удовольствие романтический характер их встречи. Он никогда не упускал случая насладиться романтизмом, драматизмом, необыкновенностью ситуации, невероятностью случайностей. Князь читал только мемуары, романы казались ему слишком пресными, действующие в них персонажи – вырезанными из бумаги; акварельная кровь и словесные муки были ему скучны. Только действительность создает потрясающее и грандиозное искусство. И вот Ольга явилась перед ним! Прошло двадцать три года, значит, ей уже под сорок… Она все еще хороша. По всей видимости, не нуждается. Он не успел спросить Сюзи, как обстоят дела Ольги. Сам он теперь уже старик, которого неожиданно, в самое сердце, поразило самоубийство невестки: ведь у нее ребенок, продолжатель рода, наследник имени. Разве его сын Федя, этот негодяй, сумеет воспитать ребенка; князь не хотел, чтобы повторилась его собственная неудача в отношении сына. Пускай внук растет французом, без каких-либо сложностей и комплексов. Позднее кровь скажется.
– Я счастлив, что вы так хороши, Оля, – сказал князь. – Я верю, ведь я знаю вас, что вы не покинете в несчастье женщину, близкую вам по убеждениям. Ведь вы тоже изведали горе…
Ольга отошла от камина, и князь сразу же замолчал. Она прошлась по комнате, остановилась у окна; обстановка гостиной Сюзи менялась, но за окном все оставалось неизменным с того самого времени, как Ольга сидела на стуле, который когда-то здесь стоял… Каштаны, высокая стена соседнего дома… Даже мальчишка, которого тащила за собой нагруженная покупками мать, и большая овчарка, которую прислуга вывела на прогулку, тоже, казалось, вынырнули из тех далеких времен… Тогдашний ребенок теперь, может быть, отбывает военную службу, а собака… от нее в земле, наверное, уже ничего не осталось. Сюзи, забившаяся в уголок, не проронила ни слова. Князь позвал тихонько:
– Оля…
– Да, – сказала она, – я пойду. Но без вас. Вы для меня слишком компрометантны.
Сюзи уже ничто не могло удивить. Мнение, которое она давно составила себе об Ольге… ведь у Сюзи Ольгу всегда третировали, и вот теперь она говорит свысока – даже и не свысока, а хуже того, неизвестно, как это назвать! – с князем, человеком, который задает тон даже в Довиле! – и он ей униженно отвечает.
– Я хотел бы доказать моей невестке, что я ей друг, союзник…
– Не рассчитывайте на мою помощь.
Князь не стал настаивать. Этот стоящий перед ним высеченный из белого мрамора ангел со сложенными крыльями… того и гляди раскроет их и улетит…
– Возьмите ее под свое белое крыло, Оля, – сказал он, – это все, чего я прошу, все, на что надеюсь.
– Игра, – сказала Ольга, – я люблю театр в театре. Дайте мне адрес клиники. Приемные часы?
– Вы можете пойти туда в любое время. Она в таком состоянии, что теперь все дозволено… Хотите, я вас подвезу?
Ольга не ответила и вышла, Сюзи поспешила за ней:
– Ольга! Что же мне делать с князем? – спросила Сюзи у выхода.
– Спустите его в нужник.
У Сюзи перехватило дыхание. Такая грубость со стороны Ольги, которая никогда не произносила неблагозвучных слов! Она дала Ольге адрес клиники и закрыла за ней дверь; на этот раз Сюзи была поистине возмущена
XVI
Голова Марты неподвижно лежала посредине подушки, как голова трупа. Белизна подушки подчеркивала желтизну лба, резко чернели брови и пряди волос. Плотные, прямые плечи под ночной рубашкой, на которой сохранились все заглаженные складочки, подчеркивавшие безжизненность тела… высокая, наверное, забинтованная грудь. Постель была не широкая, но стояла она посередине комнаты, а пустая розовая колыбель была отодвинута к розовой гладкой стене. Все в этой комнате было розовое и гладкое, и на блестящих стенах еще лежал отблеск уходящего дня небесно-розового цвета. Это была роскошная клиника, где принимали во внимание влияние окраски стен на настроение больных. Полная тишина, свежий воздух… И однако по руке Марты ползала муха, черная, неторопливая муха. Рука была неподвижна…
– Она умерла! – пробормотала Ольга.
– Нет, мадам, она выжила…
Белая монахиня склонила свой чепец над кроватью, муха улетела.
– Мадам, – прошептала монахиня, – ваша подруга…
Марта не шевельнулась. Монахиня направилась к двери, под ее длинной до земли юбкой не видно было ног, казалось, она скользит по блестящему полу на роликах. Хорошо смазанная дверь бесшумно закрылась. Ольга услышала тиканье часов. «Товарищ…» – сказала она тихонько, осторожно первое, что ей пришло в голову. Только это могла она противопоставить князю и тому несчастью, которое было сейчас распростерто перед ней. Наудачу… Марта открыла глаза, большие мутные глаза больной собаки. Они смотрели на Ольгу. Бескровные губы зашевелились:
– Неужели правда? – сказала она. – Неужели обо мне вспомнили?
Значит, Ольга правильно начала. Она медленно подошла к Марте, как подходят к птице, которую боятся спугнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
С того самого дня, когда Ольга промахнулась в мимозовой аллее, она срывала все попытки князя как-то повлиять на ее жизнь. Начать с того, что она переделала фамилию Гельер, которую отец потребовал для нее, в еврейскую фамилию Геллер. Князь был уверен, что она хотела досадить именно ему – князю. А после смерти отца и матери она вышла замуж за того поляка, которого князь рекомендовал ее родителям в качестве учителя французского языка! – и таким образом избавилась от князя, своего законного опекуна. Ей было тогда шестнадцать лет. В семнадцать она уже развелась, вернула поляку его дворянское имя и, живя под фамилией Геллер, стала свободной и независимой. Когда князь попробовал ей угрожать, она рассмеялась ему в лицо: что бы он ни предпринял, у нее всегда оставался запасный выход – она могла лишить себя жизни. Он оставил ее в покое, и они больше не встречались. Да, все в этом деле было похоже на парадокс и принесло одни убытки, а в свое время князь лично вложил в него большие деньги – ведь отец Ольги был крупной фигурой, ему нельзя было предложить мелкий куш, с ним речь шла о миллионах. Князю хотелось вернуть хотя бы свое, и, как это бывает во всех азартных играх, он делал все более и более крупные ставки… Сперва он обхаживал отца, потом дочь. По правде говоря, он гораздо скорее перестал бы интересоваться Ольгой, если бы она была не так хороша собой.
Вот что всплывало между Ольгой и князем, стоявшими друг перед другом. Жизнь создает положения, куда более романические, чем творчество романиста. Случайно сказанная фраза Сюзи во время их совместной поездки, трагической для князя, – ведь возможно, что его ждало известие о смерти невестки, – эта случайная фраза заставила его вспомнить Ольгу… Несмотря на потрясение, князю доставлял удовольствие романтический характер их встречи. Он никогда не упускал случая насладиться романтизмом, драматизмом, необыкновенностью ситуации, невероятностью случайностей. Князь читал только мемуары, романы казались ему слишком пресными, действующие в них персонажи – вырезанными из бумаги; акварельная кровь и словесные муки были ему скучны. Только действительность создает потрясающее и грандиозное искусство. И вот Ольга явилась перед ним! Прошло двадцать три года, значит, ей уже под сорок… Она все еще хороша. По всей видимости, не нуждается. Он не успел спросить Сюзи, как обстоят дела Ольги. Сам он теперь уже старик, которого неожиданно, в самое сердце, поразило самоубийство невестки: ведь у нее ребенок, продолжатель рода, наследник имени. Разве его сын Федя, этот негодяй, сумеет воспитать ребенка; князь не хотел, чтобы повторилась его собственная неудача в отношении сына. Пускай внук растет французом, без каких-либо сложностей и комплексов. Позднее кровь скажется.
– Я счастлив, что вы так хороши, Оля, – сказал князь. – Я верю, ведь я знаю вас, что вы не покинете в несчастье женщину, близкую вам по убеждениям. Ведь вы тоже изведали горе…
Ольга отошла от камина, и князь сразу же замолчал. Она прошлась по комнате, остановилась у окна; обстановка гостиной Сюзи менялась, но за окном все оставалось неизменным с того самого времени, как Ольга сидела на стуле, который когда-то здесь стоял… Каштаны, высокая стена соседнего дома… Даже мальчишка, которого тащила за собой нагруженная покупками мать, и большая овчарка, которую прислуга вывела на прогулку, тоже, казалось, вынырнули из тех далеких времен… Тогдашний ребенок теперь, может быть, отбывает военную службу, а собака… от нее в земле, наверное, уже ничего не осталось. Сюзи, забившаяся в уголок, не проронила ни слова. Князь позвал тихонько:
– Оля…
– Да, – сказала она, – я пойду. Но без вас. Вы для меня слишком компрометантны.
Сюзи уже ничто не могло удивить. Мнение, которое она давно составила себе об Ольге… ведь у Сюзи Ольгу всегда третировали, и вот теперь она говорит свысока – даже и не свысока, а хуже того, неизвестно, как это назвать! – с князем, человеком, который задает тон даже в Довиле! – и он ей униженно отвечает.
– Я хотел бы доказать моей невестке, что я ей друг, союзник…
– Не рассчитывайте на мою помощь.
Князь не стал настаивать. Этот стоящий перед ним высеченный из белого мрамора ангел со сложенными крыльями… того и гляди раскроет их и улетит…
– Возьмите ее под свое белое крыло, Оля, – сказал он, – это все, чего я прошу, все, на что надеюсь.
– Игра, – сказала Ольга, – я люблю театр в театре. Дайте мне адрес клиники. Приемные часы?
– Вы можете пойти туда в любое время. Она в таком состоянии, что теперь все дозволено… Хотите, я вас подвезу?
Ольга не ответила и вышла, Сюзи поспешила за ней:
– Ольга! Что же мне делать с князем? – спросила Сюзи у выхода.
– Спустите его в нужник.
У Сюзи перехватило дыхание. Такая грубость со стороны Ольги, которая никогда не произносила неблагозвучных слов! Она дала Ольге адрес клиники и закрыла за ней дверь; на этот раз Сюзи была поистине возмущена
XVI
Голова Марты неподвижно лежала посредине подушки, как голова трупа. Белизна подушки подчеркивала желтизну лба, резко чернели брови и пряди волос. Плотные, прямые плечи под ночной рубашкой, на которой сохранились все заглаженные складочки, подчеркивавшие безжизненность тела… высокая, наверное, забинтованная грудь. Постель была не широкая, но стояла она посередине комнаты, а пустая розовая колыбель была отодвинута к розовой гладкой стене. Все в этой комнате было розовое и гладкое, и на блестящих стенах еще лежал отблеск уходящего дня небесно-розового цвета. Это была роскошная клиника, где принимали во внимание влияние окраски стен на настроение больных. Полная тишина, свежий воздух… И однако по руке Марты ползала муха, черная, неторопливая муха. Рука была неподвижна…
– Она умерла! – пробормотала Ольга.
– Нет, мадам, она выжила…
Белая монахиня склонила свой чепец над кроватью, муха улетела.
– Мадам, – прошептала монахиня, – ваша подруга…
Марта не шевельнулась. Монахиня направилась к двери, под ее длинной до земли юбкой не видно было ног, казалось, она скользит по блестящему полу на роликах. Хорошо смазанная дверь бесшумно закрылась. Ольга услышала тиканье часов. «Товарищ…» – сказала она тихонько, осторожно первое, что ей пришло в голову. Только это могла она противопоставить князю и тому несчастью, которое было сейчас распростерто перед ней. Наудачу… Марта открыла глаза, большие мутные глаза больной собаки. Они смотрели на Ольгу. Бескровные губы зашевелились:
– Неужели правда? – сказала она. – Неужели обо мне вспомнили?
Значит, Ольга правильно начала. Она медленно подошла к Марте, как подходят к птице, которую боятся спугнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110