XV
Они вернулись в августовский Париж. Париж иностранцев. Пустой Париж. И Ольга и Фрэнк вернулись каждый к своей жизни, как будто они никуда и не ездили.
Миссис Моссо была счастлива: вот он, ее муж, ее Фрэнк! Она так беспокоилась о нем, она была так одинока – ведь дети тоже уехали на каникулы. Она не спрашивала у Фрэнка, где он пропадал целых две недели, не подавая признаков жизни. Наверное, тут кроется что-нибудь, связанное с живописью, этой его открытой раной. Не надо ее касаться.
Фрэнк вернулся довольно мрачный, неразговорчивый, но он хорошо выглядит, загорел дочерна, глаза блестят. Она не хотела раздражать его вопросами. Покой, ему ведь нужен покой, сказал доктор. Несмотря ни на что, тот день, когда ранним утром Фрэнк переступил порог ее комнаты, был счастливым днем. Третье августа было счастливым днем! Пока Фрэнк принимал ванну, она, громко разговаривая, чтобы он мог слышать ее через открытую дверь ванной, готовила кофе. Сама она была еще в пижаме… За время каникул, проведенных среди американских детей, говорила она, девочка, может быть, почувствует ту американскую атмосферу, по которой она так тоскует.
– Кто-то ее настраивает, – донесся голос Фрэнка сквозь шум воды, – это неестественно, чтобы ребенок восьми лет, четыре года проживший во Франции, до сих пор оплакивал Голливуд.
Миссис Моссо возражала: девочка – настоящая американка, родина у нее в крови!
– Ну да, в крови, в крови, – донесся из ванной ворчливый голос Фрэнка, – по-моему, надо воспитывать их по-другому и отдать во французскую школу. Раз нам приходится жить во Франции, надо сделать из них настоящих французов. Они не должны отличаться от других детей ни произношением, ни одеждой, ни привычками, ни образом мыслей.
– Разве можно так говорить, Фрэнк, – он услышал из ванной, как захлопнулась дверца холодильника. – Да это и невозможно, никогда наша бедная девочка на это не пойдет. Джон, может быть, и согласится, а она – нет. И потом, мы ведь здесь все-таки не на всю жизнь. Не думаете же вы, что мы останемся здесь навсегда, вы ведь просто пошутили, Фрэнк?
Фрэнк появился в дверях кухни в купальном халате, босиком, его мокрые блестящие черные волосы прилипли к черепу. Бронзовая с красноватым оттенком кожа казалась еще темнее от белизны халата. Жена любовалась им… Он был красив, слишком красив для нее. Она разлила кофе и села напротив Фрэнка, который с явным удовольствием принялся за ледяной грейпфрут. Какие у него были усталые, провалившиеся глаза… Теперь, когда она его лучше разглядела, оказалось, что он не так уж хорошо выглядит. Миссис Моссо слегка отодвинула свой стул, поставила чашку на стол.
– Вы ведь просто пошутили, Фрэнк? – повторила она.
Фрэнк оторвался от своего грейпфрута: когда его жена не была накрашена, отчетливо выступала ее бескровная бледность, а неподведенные глаза были совсем белесые… Желтые зубы. Фрэнк представил себе Ольгу такой, какой он ее видел по утрам, в саду, пахнувшем нагретыми солнцем сливами и розами… Светящийся взгляд серых глаз под соболиными бровями, пепельная волна волос на шее… Четкий контур фигуры, туго завернутой в коричневый шелк кожи. Острая жалость сдавила Фрэнку горло: его жена, бедная его жена… Он вернется к вопросу о школе в другой раз, не стоит говорить об этом сейчас, сразу по возвращении… Да к тому же ей все равно никогда не понять.
– Мы, как и все, зависим от общей ситуации, не так ли? – Фрэнк взял сухие, с вздувшимися венами руки жены и поцеловал их. – Все это должно же когда-нибудь кончиться, моя дорогая… Одевайтесь, пойдемте погуляем по городу, как туристы, если только вы не возражаете…
Миссис Моссо пережила несколько счастливых дней. Фрэнк, заботливый, внимательный, как влюбленный, показывал ей Париж. Вот уже четыре года они в Париже, а она знала только бульвар Сюше, где они жили, гастрономические магазины на углу, Булонский лес, куда она водила детей, «Труа-Картье», куда она ходила за покупками, Елисейские поля, где они смотрели американские фильмы… И вот Фрэнк показывал ей Париж. Как он любил этот город! Никогда он так не говорил о Нью-Йорке, где он родился, и, уж конечно, никогда – о Голливуде! «Разумеется, – ответил он, когда она сказала ему это, – однако то, что я люблю Париж, не мешает мне любить Нью-Йорк… Нью-Йорк – это я сам, а себя я, разумеется, люблю! Париж же я люблю, как любят другого человека, как любят женщину, беспрестанно ею любуясь!…»
Он рассказывал своей жене о камнях Парижа, о парижской толпе, о его мостах, о его улицах, о его деревьях… Миссис Моссо воображала себя одной из туристок, тысячи которых бегают по улицам с фотоаппаратом на ремне, во все глаза разглядывая Париж. В Тюильри и на Монмартре огромные автобусы из Голландии, Скандинавии и других стран сверкали блестящим лаком и никелем, гиды висели на подножках, держась одной рукой за поручни, а другой яростно жестикулируя в пояснение своих разглагольствований. У миссис Моссо был свой личный гид. Фрэнк обещал свозить ее в Версаль и в Робинзон, покатать на лодке, показать Лувр, музей Гревен, Сакре-Кер и Пер-Лашез, покормить ее на Центральном рынке, на площади Тертр и в ресторанчиках, которые были известны ему одному. Казалось, судьба даровала миссис Моссо небольшую передышку. Как бы счастлива она была, если бы и впрямь оказалась туристкой, уверенной, что вернется на родину и там, вспоминая чудесное путешествие, ощутит всем существом, что все-таки нет ничего на свете лучше своего дома!… Но она охотно соглашалась с тем, что все, что ей показывает Фрэнк, прекрасно. От детей они каждый день получали открытки; они писали, что здоровы, поправляются, им весело. Миссис Моссо была счастлива, и если счастье ее продолжалось недолго, то не Фрэнк был в этом повинен.
Никто не ожидал Ольгу в отеле «Терминюс». Августовский Париж, Париж одиночества…
Когда будешь большая,
Отдадут тебя замуж
В деревню большую, в деревню чужую,
И утром там дождь, дождь,
И вечером дождь, дождь…
Стоя в своей комнате у стеклянной двери балкона, Ольга смотрела на Париж, большую чужую деревню, на дождь. Не превращать несчастья в систему… Они попробовали взять судьбу в свои руки, считать, что за гранью стоят остальные, а они – крошечная сердцевина громадного плода. Но можно ли за несколько дней превратиться в центр мирозданья, когда столько лет бродишь по его задворкам? Достаточно было ничтожного случая на автобусной остановке, чтобы снова оказаться за какой-то гранью, вне жизни всех остальных людей, ощутить себя в чем-то не такими, как все… Это было обидно и печально из-за Фрэнка, – ей так хотелось ему помочь, так от всего сердца хотелось помочь; что же касается ее самой… Отдых кончился. И все это потому, что в один прекрасный день ей вздумалось купить себе туфли на низком каблуке…
Телефон… Кто может ей звонить в опустевшем Париже?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110