Нет, постой, у меня прекрасная идея! Если Джек все еще здесь, посылай прессу к нему. А если уехал на ферму Лорел Крик, дай им телефон фермы. Он может побеседовать с ними не хуже, чем я.
С этими словами я ушла.
5
В спальне было тихо и спокойно, солнечный свет проникал сквозь многочисленные окна.
Открыв французскую дверь, я вышла на широкий балкон, изумляясь тому, как ласково утро: я задавалась вопросом: не посылает ли природа нам этот дивное бабье лето в дар, в утешение перед тем, как мы попадаем во власть суровых зимних ненастий, свойственных этим краям? С декабря до самой весны эти холмы будут покрыты снегом, по ним будут гулять пронзительные, свирепые ветры, и бывает, что снег не тает до конца апреля.
Но зимой меня здесь не будет. Я буду во Франции, в своем доме в Провансе. Я уже давно живу на старой мельнице, которую Себастьян перестроил несколько лет назад, и именно там я написала свои книги, – в основном, это биографии или другая не беллетристика.
Мы с Себастьяном нашли это поместье в первый год нашей совместной жизни, и он вручил его мне как свадебный подарок, потому что я до безумия влюбилась в эти места.
В день, когда мы натолкнулись на него, к старым полуразвалившимся воротам был прибит обрезок неотесанной доски, на которой кто-то написал черной краской «Vieux Moulin» – «Старая Мельница» – и мы сохранили это название. На той же грубой доске было написано, что мельница и земля продаются: и вот эти заброшенные земли превратились, в конце концов, в мои прекрасные сады.
Мы с Себастьяном вместе наслаждались, работая там, и в основу реставрации и всяческих новшеств легли, по большей части, его и мои идеи. «Vieux Moulin» и Риджхилл стал моими постоянными домами: один – потому что принадлежал моей семье не одну сотню лет, а другой – потому что был создан мной. Мне не приходилось заставлять себя относиться к ним одинаково поэтически, потому что я полюбила оба эти дома.
Я поделила свое время между ними: однокомнатная студия в Нью-Йорке была всего лишь pied-a-terre, местом, где можно повесить шляпу и поставить пишущую машинку, если мне нужно неделю провести в городе.
Я приехала в Коннектикут в августе, как делаю каждый год, и собиралась вернуться в Прованс в конце октября. Я и сейчас намереваюсь сделать это. Все упирается в результате вскрытия: я не могу уехать, не узнав правды. С другой стороны, полиция будет иметь дело с Джеком и Люцианой, ближайшими родственниками Себастьяна, а не со мной. Нет никакой причины оставаться здесь, кроме моего собственного беспокойства, моего желания узнать правду о его смерти. Интересно, что покажет вскрытие, какой приговор вынесет медицинская экспертиза. Холодная дрожь охватила меня, хотя было тепло, и я изо всех сил попыталась ухватиться за свою уверенность, что Себастьян умер своей смертью.
Отбросив тревожные размышления, я подошла к деревянным перилам и, облокотившись на них, огляделась. Деревья внизу, в саду, и те, что сбегали по склону холма к водам озера Варамауг, блестели ярче обычного, их ярко огненное оперение вырисовывалось на фоне прозрачного холодно-голубого неба. Кое-где листья уже начали падать – слишком рано, как я отметила, и я знала, что к середине месяца деревья станут голыми и сиротливыми. Именно такой, голой и сиротливой, я себя сейчас чувствую.
Неужели я – единственный человек, оплакивающий Себастьяна? Его дети, конечно, не испытывают горя: а что чувствует такой старый человек, как Сирес, никто не знает. В конце концов, ему девяносто лет, он впал в детство и сам стоит одной ногой в могиле. Он пережил троих своих детей: теперь умер последний. Наверное, это ужасно – пережить своих детей, похоронить их.
Себастьян долго был единственным оставшимся в живых отпрыском Сиреса Лока. Насколько нам было известно. Была у него сестра, которая пропала без вести несколько лет назад, и что с ней случилось – это осталось абсолютной тайной, тревожной для всех нас. Может быть, она еще жива, а может, и нет.
Себастьян был старшим сыном Сиреса от первой жены, которая умерла родами. От второй жены, Хильдегард Орбах Лок, у него было еще трое детей – две девочки и мальчик.
Гленда, единокровная сестра Себастьяна и самая близкая ему по возрасту, покончила жизнь самоубийством давным-давно. Его единокровный брат Малькольм утонул, катаясь на лодке по озеру Комо в Швейцарии, при невыясненных обстоятельствах. А Фиона, младшая, – это та самая, которая семь лет тому назад растворилась в воздухе, затерялась где-то в наркотическом аду, где томятся люди с дурными наклонностями, развращенные, ничтожные и бездомные. Живой труп – так называл ее Себастьян.
Себастьян долго искал пропавшую Фиону, и, насколько мне известно, детективы при «Лок ИНдастриз» не прекращали поисков исчезнувшей женщины.
Если не считать древнего патриарха Сиреса Лока, из потомков этого рода остались только Джек и Люциана. И детей у них нет. Конечно, трагично, что династия Локов дошла до такого плачевного состояния: эта великая американская династия почти прекратилась. Ее основатель Малькольм Лайон Лок перевернулся бы в гробу, если бы узнал об этом. Интересно, что подумал бы он о своих потомках, будь он жив. Этот ловкий шотландец из Арбосета, отплывший в Америку из Данди в 1830 году и ставший миллионером к двадцати восьми годам, был бы страшно разочарован. И я его вполне понимаю.
Если Люциана будет по-прежнему отвергать самую мысль о детях и избегать зачатия, и если Джек не женится еще раз и не заведет ребенка, тогда семье Локов придет конец. Правда, не совсем. Есть еще какие-то двоюродные братья и сестра, внуки братьев Сиреса – Тревора и Джеймса, но это люди ничем не выдающиеся, просто пустые места, которые держатся в стороне и живут на не заработанные ими деньги.
В дверь постучались, и я услышала голос Джека:
– Можно войти, Вив?
– Можно, – ответила я, и пока я входила с спальню, дверь открылась и ворвался Джек. Вид у него был ликующий.
– Я все сделал! – воскликнул он. – Я переговорил с корнуэллским пастором. Заупокойная служба начнется в одиннадцать. Похороны – через сорок пять минут. На корнуэллском кладбище. Это прямо по дороге от церкви.
– Я знаю, где находится кладбище, – пробормотала я. – Думаю, Джек, нам нужно будет пригласить несколько человек на завтрак после похорон.
– На поминки? Ты это хочешь сказать? – он с любопытством глянул на меня.
– Нет, конечно, нет, – ответила я, решительно покачав головой. – Не поминки. Просто завтрак для нескольких близких друзей и членов семьи.
Он загоготал.
– Ну, насмешила! Какие такие члены семьи?
– Ты, Люциана. И я. И твой дед с Мадлен. Или ты думаешь отправить их в Мейн прямо с кладбища, даже не покормив? Я полагаю, что кто-то из твоих кузенов появится. И несколько друзей Себастьяна, кто-то из «Лок Индастриз», из «Фонда Лока».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
С этими словами я ушла.
5
В спальне было тихо и спокойно, солнечный свет проникал сквозь многочисленные окна.
Открыв французскую дверь, я вышла на широкий балкон, изумляясь тому, как ласково утро: я задавалась вопросом: не посылает ли природа нам этот дивное бабье лето в дар, в утешение перед тем, как мы попадаем во власть суровых зимних ненастий, свойственных этим краям? С декабря до самой весны эти холмы будут покрыты снегом, по ним будут гулять пронзительные, свирепые ветры, и бывает, что снег не тает до конца апреля.
Но зимой меня здесь не будет. Я буду во Франции, в своем доме в Провансе. Я уже давно живу на старой мельнице, которую Себастьян перестроил несколько лет назад, и именно там я написала свои книги, – в основном, это биографии или другая не беллетристика.
Мы с Себастьяном нашли это поместье в первый год нашей совместной жизни, и он вручил его мне как свадебный подарок, потому что я до безумия влюбилась в эти места.
В день, когда мы натолкнулись на него, к старым полуразвалившимся воротам был прибит обрезок неотесанной доски, на которой кто-то написал черной краской «Vieux Moulin» – «Старая Мельница» – и мы сохранили это название. На той же грубой доске было написано, что мельница и земля продаются: и вот эти заброшенные земли превратились, в конце концов, в мои прекрасные сады.
Мы с Себастьяном вместе наслаждались, работая там, и в основу реставрации и всяческих новшеств легли, по большей части, его и мои идеи. «Vieux Moulin» и Риджхилл стал моими постоянными домами: один – потому что принадлежал моей семье не одну сотню лет, а другой – потому что был создан мной. Мне не приходилось заставлять себя относиться к ним одинаково поэтически, потому что я полюбила оба эти дома.
Я поделила свое время между ними: однокомнатная студия в Нью-Йорке была всего лишь pied-a-terre, местом, где можно повесить шляпу и поставить пишущую машинку, если мне нужно неделю провести в городе.
Я приехала в Коннектикут в августе, как делаю каждый год, и собиралась вернуться в Прованс в конце октября. Я и сейчас намереваюсь сделать это. Все упирается в результате вскрытия: я не могу уехать, не узнав правды. С другой стороны, полиция будет иметь дело с Джеком и Люцианой, ближайшими родственниками Себастьяна, а не со мной. Нет никакой причины оставаться здесь, кроме моего собственного беспокойства, моего желания узнать правду о его смерти. Интересно, что покажет вскрытие, какой приговор вынесет медицинская экспертиза. Холодная дрожь охватила меня, хотя было тепло, и я изо всех сил попыталась ухватиться за свою уверенность, что Себастьян умер своей смертью.
Отбросив тревожные размышления, я подошла к деревянным перилам и, облокотившись на них, огляделась. Деревья внизу, в саду, и те, что сбегали по склону холма к водам озера Варамауг, блестели ярче обычного, их ярко огненное оперение вырисовывалось на фоне прозрачного холодно-голубого неба. Кое-где листья уже начали падать – слишком рано, как я отметила, и я знала, что к середине месяца деревья станут голыми и сиротливыми. Именно такой, голой и сиротливой, я себя сейчас чувствую.
Неужели я – единственный человек, оплакивающий Себастьяна? Его дети, конечно, не испытывают горя: а что чувствует такой старый человек, как Сирес, никто не знает. В конце концов, ему девяносто лет, он впал в детство и сам стоит одной ногой в могиле. Он пережил троих своих детей: теперь умер последний. Наверное, это ужасно – пережить своих детей, похоронить их.
Себастьян долго был единственным оставшимся в живых отпрыском Сиреса Лока. Насколько нам было известно. Была у него сестра, которая пропала без вести несколько лет назад, и что с ней случилось – это осталось абсолютной тайной, тревожной для всех нас. Может быть, она еще жива, а может, и нет.
Себастьян был старшим сыном Сиреса от первой жены, которая умерла родами. От второй жены, Хильдегард Орбах Лок, у него было еще трое детей – две девочки и мальчик.
Гленда, единокровная сестра Себастьяна и самая близкая ему по возрасту, покончила жизнь самоубийством давным-давно. Его единокровный брат Малькольм утонул, катаясь на лодке по озеру Комо в Швейцарии, при невыясненных обстоятельствах. А Фиона, младшая, – это та самая, которая семь лет тому назад растворилась в воздухе, затерялась где-то в наркотическом аду, где томятся люди с дурными наклонностями, развращенные, ничтожные и бездомные. Живой труп – так называл ее Себастьян.
Себастьян долго искал пропавшую Фиону, и, насколько мне известно, детективы при «Лок ИНдастриз» не прекращали поисков исчезнувшей женщины.
Если не считать древнего патриарха Сиреса Лока, из потомков этого рода остались только Джек и Люциана. И детей у них нет. Конечно, трагично, что династия Локов дошла до такого плачевного состояния: эта великая американская династия почти прекратилась. Ее основатель Малькольм Лайон Лок перевернулся бы в гробу, если бы узнал об этом. Интересно, что подумал бы он о своих потомках, будь он жив. Этот ловкий шотландец из Арбосета, отплывший в Америку из Данди в 1830 году и ставший миллионером к двадцати восьми годам, был бы страшно разочарован. И я его вполне понимаю.
Если Люциана будет по-прежнему отвергать самую мысль о детях и избегать зачатия, и если Джек не женится еще раз и не заведет ребенка, тогда семье Локов придет конец. Правда, не совсем. Есть еще какие-то двоюродные братья и сестра, внуки братьев Сиреса – Тревора и Джеймса, но это люди ничем не выдающиеся, просто пустые места, которые держатся в стороне и живут на не заработанные ими деньги.
В дверь постучались, и я услышала голос Джека:
– Можно войти, Вив?
– Можно, – ответила я, и пока я входила с спальню, дверь открылась и ворвался Джек. Вид у него был ликующий.
– Я все сделал! – воскликнул он. – Я переговорил с корнуэллским пастором. Заупокойная служба начнется в одиннадцать. Похороны – через сорок пять минут. На корнуэллском кладбище. Это прямо по дороге от церкви.
– Я знаю, где находится кладбище, – пробормотала я. – Думаю, Джек, нам нужно будет пригласить несколько человек на завтрак после похорон.
– На поминки? Ты это хочешь сказать? – он с любопытством глянул на меня.
– Нет, конечно, нет, – ответила я, решительно покачав головой. – Не поминки. Просто завтрак для нескольких близких друзей и членов семьи.
Он загоготал.
– Ну, насмешила! Какие такие члены семьи?
– Ты, Люциана. И я. И твой дед с Мадлен. Или ты думаешь отправить их в Мейн прямо с кладбища, даже не покормив? Я полагаю, что кто-то из твоих кузенов появится. И несколько друзей Себастьяна, кто-то из «Лок Индастриз», из «Фонда Лока».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74