Я обойдусь, Эвери мне оставил немного песка, я думаю, его хватит до весны. В любом случае, если я буду жить у Ли Хуа, то с голоду не умру.
– Но, Корри… – Он хотел было возразить, но передумал и сказал: – Ладно. Я отвезу тебя в Доусон, как только прекратятся дожди.
Корри коснулась его рукава.
– Мэйсон, я хочу, чтобы ты знал: я в неоплатном долгу перед тобой. Ты сделал для меня такое…
– Не надо, Корри.
– Но это правда. Мэйсон, я хочу… назвать своего сына в честь тебя. Мы ведь так и не дали ему имя, бедняжке. По-моему, пора это сделать. И еще, давай поставим крест на его могилке.
Они покинули участок через пять дней, морозным ясным утром. Снег скрипел под полозьями саней, колючий ветер щипал щеки и нос, так что пришлось завернуться в шерстяные шарфы по самые глаза.
Они поставили на снежном холмике деревянный крест, на котором Мэйсон вырезал ножом надпись: «Мэйсон Эдвардс Курран, родился 11-21-98, умер 11-21-98». Он хотел добавить что-нибудь еще, но Корри воспротивилась.
– Слова не важны. Важно то, что в наших сердцах. Я всегда буду помнить своего ребенка… и тебя тоже, Мэйсон.
* * *
Доусон Сити оказался неуютным и холодным. Вдоль тротуаров тянулись грязные сугробы. Под ногами хлюпала снежная жижа. Повсюду возвышались строительные леса, люди восстанавливали свое жилище после пожара. Прямо посреди улицы были свалены кучи дров. В воздухе висел туман, в котором с дымом печных труб смешивался пар от дыхания людей и животных.
Прежде чем отправиться своей дорогой, Мэйсон привез Корри к Ли Хуа. Они в изумлении стояли перед фасадом маленького барака, который недавно был салоном дамских причесок.
Он изменился до неузнаваемости. Чуть ниже прежней вывески висела другая, написанная маслом. На ней была изображена фривольная молодая дама, одетая по последней моде. Талия ее была неправдоподобно узкой, а бюст – невероятно пышным. Однако самой замечательной деталью её облика были волосы: медно-рыжая копна, уложенная в высокую роскошную прическу, была увенчана бриллиантовой диадемой, каждый камень которой художник выписал с необыкновенной тщательностью. Вывеска была огромной, по крайней мере четыре на шесть футов, и подчеркивала более чем скромные размеры фасада.
Были еще и другие новшества. Справа от входа в салон «Цветущий персик», где раньше была полуразвалившаяся пристройка, теперь располагалось двухэтажное строение с не менее поразительной вывеской: «Принцесса Дансинг», самые прекрасные девушки Юкона, бара нет».
Корри на мгновение онемела перед дверью, чувствуя себя подавленно и угнетенно. Ее мысли были далеко от этого места: они стремились к тому заснеженному холмику, который стал последним пристанищем для ее маленького сына. С трудом превозмогая сердечную боль, Корри постучала в дверь.
– Входите, открыто, – раздался голос изнутри.
Она толкнула дверь и вошла внутрь. В маленькой комнатке было полным-полно девушек, которые, весело щебеча и смеясь, толпились вокруг стола, перебирая гребни и украшения, в беспорядке разложенные на нем. Они жеманно крутились перед зеркалами, обсуждая новые фасоны шляпок и платьев.
На одной девушке была черная шелковая кофточка со множеством сборок и кружевным воротничком. На другой – красный сатиновый сарафан с оборками и тесьмой. Третья была одета в строгое вечернее платье. Корри была поражена роскошью их нарядов, доставка которых пароходом сначала по океану, а потом в глубь материка по реке должна была стоить немало.
Перед ней мелькали напудренные лица, накрашенные губы, подведенные глаза: нарисованные карандашом, удивленно приподнятые ниточки бровей. А их волосы! Замысловатые сочетания кудряшек, локонов, чубчиков и челок, разукрашенные атласными лентами, гребнями, и стразовыми заколками.
Корри поняла, что это и есть танцовщицы дансинга Ли Хуа, благодаря мастерству которой даже самые несимпатичные из них казались красавицами.
Скоро Корри заметила и саму хозяйку. Она сидела на стуле среди всей этой кутерьмы в белой блузке и простой черной юбке. Гипса на ноге уже не было, Ли Хуа носила изящные кожаные сапожки. Волосы, как обычно, были забраны в высокую прическу, которая подчеркивала фарфоровую бледность ее лица.
– Ли Хуа…
Ли Хуа оторвалась от связки бус, которую она показывала девушкам, и увидела свою подругу.
– Корри!
Не обращая внимания на любопытные взгляды девиц, забыв обо всем на свете, Корри бросилась к Ли Хуа и разрыдалась, уткнувшись лицом в хрустящий шелк ее блузки.
– Ли Хуа… мой ребенок… он умер, Эвери бросил меня, и мне… мне некуда идти.
Ли Хуа обняла ее и крепко прижала к груди. Потом хлопнула в ладоши, и девушки послушно вышли из комнаты, сдержанно хихикая и распространяя запах одеколона.
– Ну вот. Они ушли. Теперь мы можем поговорить. Корри, неужели твой ребенок умер? Какой ужас! Я часто думала о тебе, пыталась что-нибудь узнать…
Через час Ли Хуа уже знала все о жизни Корри с тех пор, как они расстались: и про встречу с Куайдом на ковре из диких роз, и про маниакальное стремление Эвери к богатству, и про его постыдное бегство, и, наконец, про рождение и смерть несчастного маленького Мэйсона.
– О, Корри, как мне горько все это слышать! Конечно, ты можешь остаться у меня и жить сколько будет нужно.
– Я молилась, Ли Хуа. Я умоляла Бога спасти его, не забирать его жизнь. Неважно, что у него не было рук. Я бы и таким его любила. И вот теперь он лежит в земле, и только деревянный крест…
Тень набежала на лицо Ли Хуа, и Корри вспомнила, что бедная девушка тоже лишилась всех своих родных.
– Но ты ведь будешь помнить о нем, Корри. Он будет жить в твоей памяти. Ты очень сильная, гораздо сильнее, чем сама думаешь. Это горе надо пережить. Я знаю, ты сможешь.
Ли Хуа заварила крепкий чай, и подруги продолжили разговор.
– Ли Хуа, а что это за дверь рядом с входом в салон. Эвери рассказывал мне что-то о дансинге.
– Это дверь в «Принцессу Дансинг». Я его хозяйка. Ну, скажем, он наполовину мой.
– Твой?
– Я купила его на деньги Марти, которые у меня остались после покупки салона. Дансинг пока недостроен, там еще многое надо сделать. Я хочу купить хрустальные канделябры и соорудить новую сцену с бархатным занавесом. Но все это терпит до весны.
– Сцена! Канделябры! Эта вывеска!
– Кстати, как она тебе понравилась? Я ее заказала у местного художника. На ней изображена сама Принцесса. По-моему, получилось великолепно. Сразу бросается в глаза, мимо нее нельзя пройти, не заметив. Уиллу Себастьяну она очень нравится. Он говорит, что ее автор, парень из Чикаго, когда-нибудь по-настоящему прославится.
Ли Хуа улыбалась. Корри не могла оторвать от нее глаз. Никогда прежде китаянка не выглядела так обворожительно: ее лицо лучилось спокойной, уверенной красотой, тяжелая прическа подчеркивала хрупкость и грацию ее фигуры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
– Но, Корри… – Он хотел было возразить, но передумал и сказал: – Ладно. Я отвезу тебя в Доусон, как только прекратятся дожди.
Корри коснулась его рукава.
– Мэйсон, я хочу, чтобы ты знал: я в неоплатном долгу перед тобой. Ты сделал для меня такое…
– Не надо, Корри.
– Но это правда. Мэйсон, я хочу… назвать своего сына в честь тебя. Мы ведь так и не дали ему имя, бедняжке. По-моему, пора это сделать. И еще, давай поставим крест на его могилке.
Они покинули участок через пять дней, морозным ясным утром. Снег скрипел под полозьями саней, колючий ветер щипал щеки и нос, так что пришлось завернуться в шерстяные шарфы по самые глаза.
Они поставили на снежном холмике деревянный крест, на котором Мэйсон вырезал ножом надпись: «Мэйсон Эдвардс Курран, родился 11-21-98, умер 11-21-98». Он хотел добавить что-нибудь еще, но Корри воспротивилась.
– Слова не важны. Важно то, что в наших сердцах. Я всегда буду помнить своего ребенка… и тебя тоже, Мэйсон.
* * *
Доусон Сити оказался неуютным и холодным. Вдоль тротуаров тянулись грязные сугробы. Под ногами хлюпала снежная жижа. Повсюду возвышались строительные леса, люди восстанавливали свое жилище после пожара. Прямо посреди улицы были свалены кучи дров. В воздухе висел туман, в котором с дымом печных труб смешивался пар от дыхания людей и животных.
Прежде чем отправиться своей дорогой, Мэйсон привез Корри к Ли Хуа. Они в изумлении стояли перед фасадом маленького барака, который недавно был салоном дамских причесок.
Он изменился до неузнаваемости. Чуть ниже прежней вывески висела другая, написанная маслом. На ней была изображена фривольная молодая дама, одетая по последней моде. Талия ее была неправдоподобно узкой, а бюст – невероятно пышным. Однако самой замечательной деталью её облика были волосы: медно-рыжая копна, уложенная в высокую роскошную прическу, была увенчана бриллиантовой диадемой, каждый камень которой художник выписал с необыкновенной тщательностью. Вывеска была огромной, по крайней мере четыре на шесть футов, и подчеркивала более чем скромные размеры фасада.
Были еще и другие новшества. Справа от входа в салон «Цветущий персик», где раньше была полуразвалившаяся пристройка, теперь располагалось двухэтажное строение с не менее поразительной вывеской: «Принцесса Дансинг», самые прекрасные девушки Юкона, бара нет».
Корри на мгновение онемела перед дверью, чувствуя себя подавленно и угнетенно. Ее мысли были далеко от этого места: они стремились к тому заснеженному холмику, который стал последним пристанищем для ее маленького сына. С трудом превозмогая сердечную боль, Корри постучала в дверь.
– Входите, открыто, – раздался голос изнутри.
Она толкнула дверь и вошла внутрь. В маленькой комнатке было полным-полно девушек, которые, весело щебеча и смеясь, толпились вокруг стола, перебирая гребни и украшения, в беспорядке разложенные на нем. Они жеманно крутились перед зеркалами, обсуждая новые фасоны шляпок и платьев.
На одной девушке была черная шелковая кофточка со множеством сборок и кружевным воротничком. На другой – красный сатиновый сарафан с оборками и тесьмой. Третья была одета в строгое вечернее платье. Корри была поражена роскошью их нарядов, доставка которых пароходом сначала по океану, а потом в глубь материка по реке должна была стоить немало.
Перед ней мелькали напудренные лица, накрашенные губы, подведенные глаза: нарисованные карандашом, удивленно приподнятые ниточки бровей. А их волосы! Замысловатые сочетания кудряшек, локонов, чубчиков и челок, разукрашенные атласными лентами, гребнями, и стразовыми заколками.
Корри поняла, что это и есть танцовщицы дансинга Ли Хуа, благодаря мастерству которой даже самые несимпатичные из них казались красавицами.
Скоро Корри заметила и саму хозяйку. Она сидела на стуле среди всей этой кутерьмы в белой блузке и простой черной юбке. Гипса на ноге уже не было, Ли Хуа носила изящные кожаные сапожки. Волосы, как обычно, были забраны в высокую прическу, которая подчеркивала фарфоровую бледность ее лица.
– Ли Хуа…
Ли Хуа оторвалась от связки бус, которую она показывала девушкам, и увидела свою подругу.
– Корри!
Не обращая внимания на любопытные взгляды девиц, забыв обо всем на свете, Корри бросилась к Ли Хуа и разрыдалась, уткнувшись лицом в хрустящий шелк ее блузки.
– Ли Хуа… мой ребенок… он умер, Эвери бросил меня, и мне… мне некуда идти.
Ли Хуа обняла ее и крепко прижала к груди. Потом хлопнула в ладоши, и девушки послушно вышли из комнаты, сдержанно хихикая и распространяя запах одеколона.
– Ну вот. Они ушли. Теперь мы можем поговорить. Корри, неужели твой ребенок умер? Какой ужас! Я часто думала о тебе, пыталась что-нибудь узнать…
Через час Ли Хуа уже знала все о жизни Корри с тех пор, как они расстались: и про встречу с Куайдом на ковре из диких роз, и про маниакальное стремление Эвери к богатству, и про его постыдное бегство, и, наконец, про рождение и смерть несчастного маленького Мэйсона.
– О, Корри, как мне горько все это слышать! Конечно, ты можешь остаться у меня и жить сколько будет нужно.
– Я молилась, Ли Хуа. Я умоляла Бога спасти его, не забирать его жизнь. Неважно, что у него не было рук. Я бы и таким его любила. И вот теперь он лежит в земле, и только деревянный крест…
Тень набежала на лицо Ли Хуа, и Корри вспомнила, что бедная девушка тоже лишилась всех своих родных.
– Но ты ведь будешь помнить о нем, Корри. Он будет жить в твоей памяти. Ты очень сильная, гораздо сильнее, чем сама думаешь. Это горе надо пережить. Я знаю, ты сможешь.
Ли Хуа заварила крепкий чай, и подруги продолжили разговор.
– Ли Хуа, а что это за дверь рядом с входом в салон. Эвери рассказывал мне что-то о дансинге.
– Это дверь в «Принцессу Дансинг». Я его хозяйка. Ну, скажем, он наполовину мой.
– Твой?
– Я купила его на деньги Марти, которые у меня остались после покупки салона. Дансинг пока недостроен, там еще многое надо сделать. Я хочу купить хрустальные канделябры и соорудить новую сцену с бархатным занавесом. Но все это терпит до весны.
– Сцена! Канделябры! Эта вывеска!
– Кстати, как она тебе понравилась? Я ее заказала у местного художника. На ней изображена сама Принцесса. По-моему, получилось великолепно. Сразу бросается в глаза, мимо нее нельзя пройти, не заметив. Уиллу Себастьяну она очень нравится. Он говорит, что ее автор, парень из Чикаго, когда-нибудь по-настоящему прославится.
Ли Хуа улыбалась. Корри не могла оторвать от нее глаз. Никогда прежде китаянка не выглядела так обворожительно: ее лицо лучилось спокойной, уверенной красотой, тяжелая прическа подчеркивала хрупкость и грацию ее фигуры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115