– Если веревка не имеет листьев – она имеет ствол.
– Кто из вас, господа, был когда-нибудь влюблен? – спросил неожиданно Подходцев.
Его дурак Эраст прищурился:
– Это вы почему спросили?
– Так просто, Эрастик.
– Нет, позвольте… нельзя так спрашивать… Ведь всякий вопрос должен же иметь под собой какую-нибудь почву?
– Господа! У нас получается сад! – вскричал Клинков.
– Почему сад? – презрительно спросил непоколебимый дурак Эраст.
– У нас есть почва, есть стволы, есть листья и есть корни…
– Зло сказано!! – восторженно взвизгнул Феодосий. – Тонко сострено!
Но сейчас же под тяжелым взглядом таможенного Эраста съежился Феодосий и сконфуженно зашептал что-то Петеньке.
– Мы сейчас говорили одно, а Подходцев о какой-то любви спрашивает. Был разговор о вещественности воздуха, атмосферы…
– Воздух и атмосфера не одно и то же, – встрепенулся Петенька.
– А какая же разница?
– Атмосфера одна, а воздуху много, – подсказал Громов.
– Да? Вы так думаете? – заскулил, вертя головой, ядовитый подходцевский дурак Эраст. – Вы так полагаете? Таково ваше мнение?
– Так его, Эраст, так! – зааплодировал Подходцев. – Хватай его за ноги.
– Вы полагаете – атмосфера одна, а воздуху много? Да? Так? Так я скажу вам, миленький, что иногда в одном паровом котле помещается двадцать атмосфер.
– Ай да ловко! – загрохотал Феодосий. – Ловко подцепили Громова! Молодец Эраст! Остроумно! Осадили Громчика с атмосферой.
– Это называется атмосферический осадок, – добродушно вставил Петенька.
– Зло сказано! – похвалил и его восторженный Феодосий.
III. Итоги
– А не довольно ли? – шепнул мне Подходцев. – Кажется, физиономии выяснились.
– Господа! – громко сказал я. – Пойдем в кабинет. Туда нам дадут кофе. Эраст, Петенька, Феодосий! Идите в кабинет, мы скоро придем – сейчас только кое-какие счеты нужно выяснить.
Дураки переглянулись, подмигнули друг другу и, взявшись под руку, послушно зашагали в кабинет. Мы остались одни.
– Ну-с, – сказал гордо Громов. – Теперь вам ясно превосходство моего веселого Феодосия? Надеюсь…
– Ну, уж твой Феодосий… Обратили вы внимание, господа, какой у меня умный рассудительный дурак Эрастик? Как он методически рассуждает?
– Что?! Да мой Петенька на голову выше. Он, правда, не веселый, не методичный, но ведь его разговор о корне веревки и воздуха – это все! Это Шекспир.
– Тссс!.. – приложил я палец к губам. – Хотите слышать, о чем говорят дураки на свободе? Пойдем в спальню. Оттуда все слышно.
В спальне было темно. Мы на цыпочках подкрались к полуоткрытым в кабинет дверям и заглянули…
– Господа! – возбужденно говорил Петенька. – По справедливости, приз принадлежит мне за моего дурака! За Громова. Вы заметили, что он ляпнул насчет атмосферы?Я в душе чуть не помер со смеху.
– Па-азвольте. Па-азвольте, – перебил Эраст. – По-мо– ему, мой Подходцев в тысячу раз глупee Громова. Его бестактный разговор о любви, когда его никто и не спрашивал…
– Это зло сказано! – захохотал Феодосий. – Но, братцы, прошу вас! Ей-богу! Пусть мой Клинков будет первым. Он самый веселый, остроумный дурак современности. А? Братцы!
– Па-азвольте! Я стою за своего Подходцева! Впрочем, спросим хозяина, как мы с ним и условились. Пусть он скажет.
В спальне произошла возня. Это Подходцев схватил меня за шиворот и вытащил в столовую.
– Говори, что это все значит?
Я нахально засмеялся.
– То и значит, что конкурс был двойной. Я уверил ваших дураков, что они умные, а вы – дураки и что забавно бы устроить насчет вас конкурс. Вы думаете, что это вы их привезли, а они думают, что они вас привезли. Вы состязались на них, а они на вас.
– Проклятый! Ты испортил наших дураков!
– Зачем ты это сделал? – сурово спросил Громов.
Я сделал умильное лицо и пропищал:
– Что ж, братцы… У вас небось были дураки, а у меня не было. Я и сделал себе… целых шесть сразу!
Мокрица
Когда я дочитал до конца свою новую повесть – все присутствующие сказали:
– Очень хорошо! Прекрасное произведение!
Я скромно поклонился. Сзади кто-то тронул меня за плечо:
– Послушайте… извините меня за беспокойство… послушайте…
Я обернулся. Передо мной стоял маленький человек средних лет, ординарной наружности. Глаза скрывались громадными синими очками, усы уныло опускались книзу, бороденка была плохая, наполовину как будто осыпавшаяся.
– Что вам угодно?
– А то мне угодно, милостивый государь мой, что повесть ваша совершенно неправильная! Уж я-то знаток этих вещей…
Он самодовольно засмеялся.
– Вы… что же, критик?
– Бухгалтер.
– А… так… – нерешительно протянул я. – Но вообще-то вы знаток литературы?
– Бухгалтерии! – упрямо сказал он, глядя на меня громадными стеклами. – Уж в бухгалтерии-то, батенька, меня не поймаешь!
Он поежился и кокетливо захохотал с таким видом, будто я собирался его ловить.
– Вам не нравится моя повесть?
– Нет, ничего. Повесть как повесть. Только неправильная.
Заинтригованный, я отвел его в угол, сунул ему в руку рукопись и сказал:
– Укажите мне неправильные места.
Такое доверие польстило ему. Он вспыхнул до корней волос, застенчиво перелистал рукопись и, найдя какое-то место, отчеркнул его ногтем.
– Вот! Это неправильно: «Корчагин не показывал виду, что знает о проделках жены, но втайне все ее вольности, все измены и оскорбления записывал ей в кредит. Дебет же ее, в который он решил записывать ее ласки и поцелуи, – был пуст». Вот!
– Вам не нравится это место?
– Присядем, – сказал маленький бухгалтер.
Мы сели.
– Видите ли… Я взял на себя смелость сделать вам замечание потому, что вы впали в громадную ошибку… Вы знакомы с двойной итальянской бухгалтерией?
– Н-нет…
– Двойная итальянская бухгалтерия изобретена несколько сот лет тому назад монахом Лукой Пачиоло. Принцип ее заключается в двойной записи каждого счета, чем достигается механическое контролирование правильности записи. Если баланс счетов не сходится в цифрах – это показатель неправильности в частных записях. Записи в счетовых книгах отмечаются на двух сторонах развернутой книги: на левой и правой. На левой стороне счета или лица записывается так называемый дебет – это счет или лицо должны владельцу книги; на правой стороне записывается так называемый кредит – это владелец книги состоит в долгу у лица или счета. Поняли?
– Да… пожалуй…
– Теперь ясно, что вы совершили колоссальную, непростительную ошибку: Корчагин должен был измены и оскорбления жены записать ей не в кредит, а в дебет! А ласки ее – наоборот – не в дебет, а в кредит!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180
– Кто из вас, господа, был когда-нибудь влюблен? – спросил неожиданно Подходцев.
Его дурак Эраст прищурился:
– Это вы почему спросили?
– Так просто, Эрастик.
– Нет, позвольте… нельзя так спрашивать… Ведь всякий вопрос должен же иметь под собой какую-нибудь почву?
– Господа! У нас получается сад! – вскричал Клинков.
– Почему сад? – презрительно спросил непоколебимый дурак Эраст.
– У нас есть почва, есть стволы, есть листья и есть корни…
– Зло сказано!! – восторженно взвизгнул Феодосий. – Тонко сострено!
Но сейчас же под тяжелым взглядом таможенного Эраста съежился Феодосий и сконфуженно зашептал что-то Петеньке.
– Мы сейчас говорили одно, а Подходцев о какой-то любви спрашивает. Был разговор о вещественности воздуха, атмосферы…
– Воздух и атмосфера не одно и то же, – встрепенулся Петенька.
– А какая же разница?
– Атмосфера одна, а воздуху много, – подсказал Громов.
– Да? Вы так думаете? – заскулил, вертя головой, ядовитый подходцевский дурак Эраст. – Вы так полагаете? Таково ваше мнение?
– Так его, Эраст, так! – зааплодировал Подходцев. – Хватай его за ноги.
– Вы полагаете – атмосфера одна, а воздуху много? Да? Так? Так я скажу вам, миленький, что иногда в одном паровом котле помещается двадцать атмосфер.
– Ай да ловко! – загрохотал Феодосий. – Ловко подцепили Громова! Молодец Эраст! Остроумно! Осадили Громчика с атмосферой.
– Это называется атмосферический осадок, – добродушно вставил Петенька.
– Зло сказано! – похвалил и его восторженный Феодосий.
III. Итоги
– А не довольно ли? – шепнул мне Подходцев. – Кажется, физиономии выяснились.
– Господа! – громко сказал я. – Пойдем в кабинет. Туда нам дадут кофе. Эраст, Петенька, Феодосий! Идите в кабинет, мы скоро придем – сейчас только кое-какие счеты нужно выяснить.
Дураки переглянулись, подмигнули друг другу и, взявшись под руку, послушно зашагали в кабинет. Мы остались одни.
– Ну-с, – сказал гордо Громов. – Теперь вам ясно превосходство моего веселого Феодосия? Надеюсь…
– Ну, уж твой Феодосий… Обратили вы внимание, господа, какой у меня умный рассудительный дурак Эрастик? Как он методически рассуждает?
– Что?! Да мой Петенька на голову выше. Он, правда, не веселый, не методичный, но ведь его разговор о корне веревки и воздуха – это все! Это Шекспир.
– Тссс!.. – приложил я палец к губам. – Хотите слышать, о чем говорят дураки на свободе? Пойдем в спальню. Оттуда все слышно.
В спальне было темно. Мы на цыпочках подкрались к полуоткрытым в кабинет дверям и заглянули…
– Господа! – возбужденно говорил Петенька. – По справедливости, приз принадлежит мне за моего дурака! За Громова. Вы заметили, что он ляпнул насчет атмосферы?Я в душе чуть не помер со смеху.
– Па-азвольте. Па-азвольте, – перебил Эраст. – По-мо– ему, мой Подходцев в тысячу раз глупee Громова. Его бестактный разговор о любви, когда его никто и не спрашивал…
– Это зло сказано! – захохотал Феодосий. – Но, братцы, прошу вас! Ей-богу! Пусть мой Клинков будет первым. Он самый веселый, остроумный дурак современности. А? Братцы!
– Па-азвольте! Я стою за своего Подходцева! Впрочем, спросим хозяина, как мы с ним и условились. Пусть он скажет.
В спальне произошла возня. Это Подходцев схватил меня за шиворот и вытащил в столовую.
– Говори, что это все значит?
Я нахально засмеялся.
– То и значит, что конкурс был двойной. Я уверил ваших дураков, что они умные, а вы – дураки и что забавно бы устроить насчет вас конкурс. Вы думаете, что это вы их привезли, а они думают, что они вас привезли. Вы состязались на них, а они на вас.
– Проклятый! Ты испортил наших дураков!
– Зачем ты это сделал? – сурово спросил Громов.
Я сделал умильное лицо и пропищал:
– Что ж, братцы… У вас небось были дураки, а у меня не было. Я и сделал себе… целых шесть сразу!
Мокрица
Когда я дочитал до конца свою новую повесть – все присутствующие сказали:
– Очень хорошо! Прекрасное произведение!
Я скромно поклонился. Сзади кто-то тронул меня за плечо:
– Послушайте… извините меня за беспокойство… послушайте…
Я обернулся. Передо мной стоял маленький человек средних лет, ординарной наружности. Глаза скрывались громадными синими очками, усы уныло опускались книзу, бороденка была плохая, наполовину как будто осыпавшаяся.
– Что вам угодно?
– А то мне угодно, милостивый государь мой, что повесть ваша совершенно неправильная! Уж я-то знаток этих вещей…
Он самодовольно засмеялся.
– Вы… что же, критик?
– Бухгалтер.
– А… так… – нерешительно протянул я. – Но вообще-то вы знаток литературы?
– Бухгалтерии! – упрямо сказал он, глядя на меня громадными стеклами. – Уж в бухгалтерии-то, батенька, меня не поймаешь!
Он поежился и кокетливо захохотал с таким видом, будто я собирался его ловить.
– Вам не нравится моя повесть?
– Нет, ничего. Повесть как повесть. Только неправильная.
Заинтригованный, я отвел его в угол, сунул ему в руку рукопись и сказал:
– Укажите мне неправильные места.
Такое доверие польстило ему. Он вспыхнул до корней волос, застенчиво перелистал рукопись и, найдя какое-то место, отчеркнул его ногтем.
– Вот! Это неправильно: «Корчагин не показывал виду, что знает о проделках жены, но втайне все ее вольности, все измены и оскорбления записывал ей в кредит. Дебет же ее, в который он решил записывать ее ласки и поцелуи, – был пуст». Вот!
– Вам не нравится это место?
– Присядем, – сказал маленький бухгалтер.
Мы сели.
– Видите ли… Я взял на себя смелость сделать вам замечание потому, что вы впали в громадную ошибку… Вы знакомы с двойной итальянской бухгалтерией?
– Н-нет…
– Двойная итальянская бухгалтерия изобретена несколько сот лет тому назад монахом Лукой Пачиоло. Принцип ее заключается в двойной записи каждого счета, чем достигается механическое контролирование правильности записи. Если баланс счетов не сходится в цифрах – это показатель неправильности в частных записях. Записи в счетовых книгах отмечаются на двух сторонах развернутой книги: на левой и правой. На левой стороне счета или лица записывается так называемый дебет – это счет или лицо должны владельцу книги; на правой стороне записывается так называемый кредит – это владелец книги состоит в долгу у лица или счета. Поняли?
– Да… пожалуй…
– Теперь ясно, что вы совершили колоссальную, непростительную ошибку: Корчагин должен был измены и оскорбления жены записать ей не в кредит, а в дебет! А ласки ее – наоборот – не в дебет, а в кредит!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180