Должны же мы доказать, что это так?.. Должны!
Первым поутру в столовую шел бригадир - он согласовывал с заведующим кухней количество паек - кому, что и как полагается. Когда я впервые пришел в столовую, там уже стояли в очереди человек двадцать. Я пристроился в хвосте. Ждать пришлось довольно долго, и я был уже в середине очереди, как вдруг бригадиры все, как если бы раздалась армейская команда "нале-во!", повернули головы ко входу, подтянулись, и очередь тотчас перестроилась в каре. При этом бригадиры слаженно, в один голос, словно затверженную скороговорку, выпалили неслыханной затейливости мат. Оглянулся - идет небольшого росточка, приземи-стый, тщедушный мужичок. Пристроился рядом со мной, аккурат в середину очереди. Бригадиры бросились врассыпную. Пришелец постоял возле меня еще секунд десять, и вдруг в нос мне ударил такой смрад, что я, клянусь всем, что мне свято, покачнулся и, не стой я возле стены, непременно грянулся бы оземь. Мордобой среди политзаключенных - редкость, обычно конфликты разрешаются дипломатическим путем, но тут, надо полагать, сработал механизм самозащиты, и я изо всех сил двинул мужичка по челюсти. Он упал как подкошенный. Случились неподолеку надзиратели, они-то и препроводили меня в карцер. Как оказалось, я сделал то, что до меня делали другие. Мужичку по прозвищу Хорек удавалось таким способом продлевать свой сон на полчаса, не утомляя себя стоянием в очередях. Самое забавное, что и фамилия у него была Хоречко. Его привезли в лагерь месяц-полтора назад. Работал он, как и я, бригадиром. Свою уловку Хорек успешно применил в первый же день, но когда повторил ее на следующий, кто-то, озверев, двинул его в челюсть. Драчуна отправили в карцер - откуда мне было знать, что на такие случаи у администрации своя логика! Тебя обидели? Рукоприк-ладство запрещено, доложи - и мы накажем! Хоречко больной, страдает недер-жанием, как ему быть?.. Помнишь, кто-то возразил на это: если больной, лечите его! Ответили: это наше дело... Помню, как же. Теперь смотри, как действует Хоречко: те, кто знает, что следует за его приходом, отходят на безопасное расстояние, расчищая тем самым ему путь к раздаточному окошку; стало быть, подходить надо к тем, кто не знает о его хитрости, и известным способом удалять их со своего пути. Поэтому Хорек посвятил свой опус мне! Ничего не скажешь, он был порядочным человеком, за спиной козней не строил. Придет, демонстративно испортит воздух и уйдет...
Порой и от беды польза - в карцере я познакомился с неким Альфонсом. В жизни не встречал такого урода, он был похож на зверя. Лет примерно двадцати, низкорослый, большеголовый, с лицом, покрытым шишками величиной с лесной орех, толстый и, но всему, на редкость веснушчатый. Грамоте обучен не был, разве что подписываться умел. Работал Альфонс ночным сторожем в магазине, в одной из Богом забытых белорусских деревень. Как-то ночью магазин ограбили, Альфонса связали. Его обвинили в сговоре с ворами.
Альфонс был человеком молчаливым, сидел себе неподвижно, в полном значении этого слова, и только иногда, точнее, раз в три дня, после ужина, в одно и то же время, поворачивал голову ко мне, пристально всматривался и спрашивал: "А камунистия когда будет?" Именно так.
На воле он часто слышал слово "коммунист", в тюрьме все твердили об амнис-тии. В его сознании два эти слова слились в одно и стали означать "свободу". Альфонс уверовал, что не сегодня завтра обязательно будет объявлена камунис-тия... Ты не собираешься закончить эту историю с Хоречко?.. Это было в другом лагере... Ну и что, снова потом возвращаться? Рассказывай.
Да, в том лагере Озерлага я был новичком, когда на валенках отошла подметка. Нужно было подремонтировать обувку, и я направился в сапожную мастерскую. Сапожник сидел опустив голову и работал. Я доложил, что мне нужно. Он поднял голову... Хоречко!.. После того как я вмазал ему по челюсти, прошло не меньше пяти лет. Я не напомнил ему о нашем знакомстве. Да и Хоречко не стал напрягать память. Отложив работу, он предложил мне сесть и подождать, пока он позавтра-кает. Я сел. Чайник клокотал. Хоречко насыпал на какое-то подобие ложечки немного сахару, сунул его в печь, сжег, размешал в чайнике и объявил, что заварка готова. Достал из шкафа коробку, заменявшую ему масленку, и снял крышку. Налил чай, подсластил его, отрезал хлеб, мазнул о штанину сапожный нож с обеих сторон и намазал на хлеб масло, точно в палец толщиной. Намазывал тщательно, как бы лаская. Наложив аккуратный слой, он старательно соскоблил его тупой стороной ножа и положил обратно в масленку. Потом для верности провел еще раз ножом и счистил в масленку приставшие остатки масла. Хлеб был черный, пористый. Масло забилось в поры, и хлеб получился веснушчатым. Хоречко еще раз осмотрел кусок, перевернул его маслом вниз, откусил и запил чаем, то есть кипятком, подкрашенным жженым сахаром... Заплатив за работу трешку, я на прощание спросил его: "Понятно, почему ты соскоблил масло - из экономии, но почему перевернул хлеб маслом вниз?" Хоречко поднял на меня глаза и ответил: "Когда хлеб ешь перевернутым, масло попадает прямо на язык - вкусно!"
Часам к четырем поток прекратился - если можно назвать потоком десяток редких машин. Была зима, в этих широтах рано темнело. Горе нужно было подготовиться к дороге, он собрал пожитки, встал на лыжи, подвязал к поясу лямку и спустился с косогора - рассчитывал пройти по свежему следу полозьев, так было легче пересечь ледяную ширь. "Брод" был уже близко, когда послышался шум мотора. Гора залег и, попернувшись на звук, увидел силуэт машины - она шла прямо на него. Оглядевшись, Гора пополз на взгорок, вернее, на груду обломков льда, проверил, надежно ли скрыт от посторонних глаз, снял с саней балахон, накрылся им и замер.
Машина подошла к берегу, должна была выбраться на него, но почему-то остановилась. Это была белая "Нива", новехонькая. Гора смотрел из укрытия, стараясь понять, почему остановилась машина. Ему не удавалось разглядеть пассажиров, он не мог бы сказать, сколько их, - автомобиль был не так близко. Двигатель работал, то есть машина была на ходу и при желании могла выехать на берег. Прошло довольно много времени. Гора не понимал, что происходит, в какой-то миг ему захотелось унести ноги подальше от этого места, но двигаться было опасно, пассажиры могли заметить его - еще не совсем стемнело... Правая дверь откры-лась, из машины вышел мужчина, вытащил пистолет и крикнул, матерясь, водителю, чтобы тот вылезал. В ответ водитель послал его подальше и остался сидеть за рулем. Горе было слышно каждое слово. Они препирались довольно долго. Наконец, водитель смачно выругался трехэтаж-ным матом, вышел, достал револьвер и направился к пассажиру. Началась перебранка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
Первым поутру в столовую шел бригадир - он согласовывал с заведующим кухней количество паек - кому, что и как полагается. Когда я впервые пришел в столовую, там уже стояли в очереди человек двадцать. Я пристроился в хвосте. Ждать пришлось довольно долго, и я был уже в середине очереди, как вдруг бригадиры все, как если бы раздалась армейская команда "нале-во!", повернули головы ко входу, подтянулись, и очередь тотчас перестроилась в каре. При этом бригадиры слаженно, в один голос, словно затверженную скороговорку, выпалили неслыханной затейливости мат. Оглянулся - идет небольшого росточка, приземи-стый, тщедушный мужичок. Пристроился рядом со мной, аккурат в середину очереди. Бригадиры бросились врассыпную. Пришелец постоял возле меня еще секунд десять, и вдруг в нос мне ударил такой смрад, что я, клянусь всем, что мне свято, покачнулся и, не стой я возле стены, непременно грянулся бы оземь. Мордобой среди политзаключенных - редкость, обычно конфликты разрешаются дипломатическим путем, но тут, надо полагать, сработал механизм самозащиты, и я изо всех сил двинул мужичка по челюсти. Он упал как подкошенный. Случились неподолеку надзиратели, они-то и препроводили меня в карцер. Как оказалось, я сделал то, что до меня делали другие. Мужичку по прозвищу Хорек удавалось таким способом продлевать свой сон на полчаса, не утомляя себя стоянием в очередях. Самое забавное, что и фамилия у него была Хоречко. Его привезли в лагерь месяц-полтора назад. Работал он, как и я, бригадиром. Свою уловку Хорек успешно применил в первый же день, но когда повторил ее на следующий, кто-то, озверев, двинул его в челюсть. Драчуна отправили в карцер - откуда мне было знать, что на такие случаи у администрации своя логика! Тебя обидели? Рукоприк-ладство запрещено, доложи - и мы накажем! Хоречко больной, страдает недер-жанием, как ему быть?.. Помнишь, кто-то возразил на это: если больной, лечите его! Ответили: это наше дело... Помню, как же. Теперь смотри, как действует Хоречко: те, кто знает, что следует за его приходом, отходят на безопасное расстояние, расчищая тем самым ему путь к раздаточному окошку; стало быть, подходить надо к тем, кто не знает о его хитрости, и известным способом удалять их со своего пути. Поэтому Хорек посвятил свой опус мне! Ничего не скажешь, он был порядочным человеком, за спиной козней не строил. Придет, демонстративно испортит воздух и уйдет...
Порой и от беды польза - в карцере я познакомился с неким Альфонсом. В жизни не встречал такого урода, он был похож на зверя. Лет примерно двадцати, низкорослый, большеголовый, с лицом, покрытым шишками величиной с лесной орех, толстый и, но всему, на редкость веснушчатый. Грамоте обучен не был, разве что подписываться умел. Работал Альфонс ночным сторожем в магазине, в одной из Богом забытых белорусских деревень. Как-то ночью магазин ограбили, Альфонса связали. Его обвинили в сговоре с ворами.
Альфонс был человеком молчаливым, сидел себе неподвижно, в полном значении этого слова, и только иногда, точнее, раз в три дня, после ужина, в одно и то же время, поворачивал голову ко мне, пристально всматривался и спрашивал: "А камунистия когда будет?" Именно так.
На воле он часто слышал слово "коммунист", в тюрьме все твердили об амнис-тии. В его сознании два эти слова слились в одно и стали означать "свободу". Альфонс уверовал, что не сегодня завтра обязательно будет объявлена камунис-тия... Ты не собираешься закончить эту историю с Хоречко?.. Это было в другом лагере... Ну и что, снова потом возвращаться? Рассказывай.
Да, в том лагере Озерлага я был новичком, когда на валенках отошла подметка. Нужно было подремонтировать обувку, и я направился в сапожную мастерскую. Сапожник сидел опустив голову и работал. Я доложил, что мне нужно. Он поднял голову... Хоречко!.. После того как я вмазал ему по челюсти, прошло не меньше пяти лет. Я не напомнил ему о нашем знакомстве. Да и Хоречко не стал напрягать память. Отложив работу, он предложил мне сесть и подождать, пока он позавтра-кает. Я сел. Чайник клокотал. Хоречко насыпал на какое-то подобие ложечки немного сахару, сунул его в печь, сжег, размешал в чайнике и объявил, что заварка готова. Достал из шкафа коробку, заменявшую ему масленку, и снял крышку. Налил чай, подсластил его, отрезал хлеб, мазнул о штанину сапожный нож с обеих сторон и намазал на хлеб масло, точно в палец толщиной. Намазывал тщательно, как бы лаская. Наложив аккуратный слой, он старательно соскоблил его тупой стороной ножа и положил обратно в масленку. Потом для верности провел еще раз ножом и счистил в масленку приставшие остатки масла. Хлеб был черный, пористый. Масло забилось в поры, и хлеб получился веснушчатым. Хоречко еще раз осмотрел кусок, перевернул его маслом вниз, откусил и запил чаем, то есть кипятком, подкрашенным жженым сахаром... Заплатив за работу трешку, я на прощание спросил его: "Понятно, почему ты соскоблил масло - из экономии, но почему перевернул хлеб маслом вниз?" Хоречко поднял на меня глаза и ответил: "Когда хлеб ешь перевернутым, масло попадает прямо на язык - вкусно!"
Часам к четырем поток прекратился - если можно назвать потоком десяток редких машин. Была зима, в этих широтах рано темнело. Горе нужно было подготовиться к дороге, он собрал пожитки, встал на лыжи, подвязал к поясу лямку и спустился с косогора - рассчитывал пройти по свежему следу полозьев, так было легче пересечь ледяную ширь. "Брод" был уже близко, когда послышался шум мотора. Гора залег и, попернувшись на звук, увидел силуэт машины - она шла прямо на него. Оглядевшись, Гора пополз на взгорок, вернее, на груду обломков льда, проверил, надежно ли скрыт от посторонних глаз, снял с саней балахон, накрылся им и замер.
Машина подошла к берегу, должна была выбраться на него, но почему-то остановилась. Это была белая "Нива", новехонькая. Гора смотрел из укрытия, стараясь понять, почему остановилась машина. Ему не удавалось разглядеть пассажиров, он не мог бы сказать, сколько их, - автомобиль был не так близко. Двигатель работал, то есть машина была на ходу и при желании могла выехать на берег. Прошло довольно много времени. Гора не понимал, что происходит, в какой-то миг ему захотелось унести ноги подальше от этого места, но двигаться было опасно, пассажиры могли заметить его - еще не совсем стемнело... Правая дверь откры-лась, из машины вышел мужчина, вытащил пистолет и крикнул, матерясь, водителю, чтобы тот вылезал. В ответ водитель послал его подальше и остался сидеть за рулем. Горе было слышно каждое слово. Они препирались довольно долго. Наконец, водитель смачно выругался трехэтаж-ным матом, вышел, достал револьвер и направился к пассажиру. Началась перебранка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156