Тем чекистам, как и большевистской власти в Грузии, было семь-восемь лет от роду, им недоставало практики и опыта. Крики Горы, по всему, заставили их забыть о престиже карательных органов, и они улепетывали так суматошно, что возле входной двери возникла толкотня. Кстати, до советизации Грузии садовый нож имел единственное назначение подрезать лозу, и он подрезал ее. Потом участь его изменилась. Отринув свое прямое назначение, он стал метаться в хвосте кометы, рассек матрас под спящим ребенком и, кто знает, сколько еще грехов принял на себя впоследствии.
После этой истории до одиннадцати лет - поначалу раз в две-три недели, а потом реже - мальчику снился этот обыск, он выкрикивал всегда одну и ту же фразу и иногда, должно быть от страха, мочился в постель.
Выходит, жизнь Горы началась с акта насилия. Ничего не попишешь, провидению было угодно, чтобы Гора родился именно в эту пору. Общественные катаклизмы творят в изобилии удивительные случаи и биографии. И только малодушные находят в этом повод для жалоб и недовольства. Гора не ведал нытья. Я не встречал другого человека, всегда и всем столь доволь-ного; не встречал, не слыхал и даже в книгах - самых лживых - о таком не читал. В свое время кто-то назвал его "счастливчиком", однако у него уже было прозвище и второе не привилось.
Еще одно: Горе иногда случалось мочиться в постель и тогда, когда ему ничего не снилось и не мерещилось, и чтобы взрослые не журили его, он лгал, что видел "тех мужчин"! Думаю, что первые шаги в искусстве изворачиваться Гора сделал тогда, когда придумал этот ловкий ход.
О Горе можно сказать, что он прожил поразительно долгую жизнь, ибо помнил все, что происходило в лично его жизни и жизни вокруг. К тому же провидение даровало ему своеобразную способность видения. Потому именно его личность оказалась в поле моего вни-мания, ведь людей с таким же прошлым, как у Горы, я знаю немало: общественные катаклизмы оставляют по себе множество удивительных биографий.
Глава первая
Прекрасное было время, когда в каждом лагерном бараке на самом видном месте в рамке под стеклом, чтобы бумагу не засиживали мухи, висел отпечатанный крупным типографским шриф-том "Внутренний распорядок". Чуть помельче следовали "Права и обязанности" и далее текст в трех разделах: "Заключенному запрещено", "Заключенный обязан" и "Меры наказания". О правах не говорилось ни слова - заключенный никаких прав не имел, все было запрещено, а когда все запрещено, значит, все как бы и разрешено - потому и было то время прекрасным! Да и вообще разве кто-нибудь когда-нибудь жаловал кому бы то ни было по доброй воле права на что-нибудь? Можно добиваться прав, красть их, присваивать, отбирать силой или хитростью - человек в здравом уме не ждет их в подарок, поскольку история доказала, что ползающий на брюхе никогда не получит от восседающего в кресле ничего, кроме пинка. Такого рода взгляд выработался благодаря вышеупомянутому "Распорядку", поэтому в лагерях дозволялось решительно все, кроме эксплуатации человека человеком. На нее имели право лишь чекисты и воры в законе. Под "эксплуатацией" понимали использование заключенных на тяжелых работах и в качестве прислуги - домашней или на посылках, - то есть лакеев.
Но, к сожалению, искони известно, что всему приходит конец! Пришел конец и тому прекрасному времени, когда все дозволялось. Главное управление лагерями вознамерилось наделить зэков правами. Гора Мборгали уверяет, что зачинателем процесса был врач внутренней тюрьмы Министерства государственной безопасности Грузии альбинос Хазадзе, и случилось это в лично его, Горы Мборгали, присутствии и, ох, при невольном его участии. А дело было так.
Распахнулась дверь двухкоечной камеры, и надзиратель впустил Хазадзе и фельдшера с банками-склянками в непременном ящике. Камера мигом наполнилась ароматом спирта. В тюрьме тогда не было перебоев в снабжении медпункта дезинфицирующими средствами, и потому Хазадзе постоянно бывал румянее, чем это приличествует даже альбиносу.
- А-а-а, заходите, уважаемый доктор! Добро пожаловать! - зычно приветствовал его сокамерник Горы по фамилии Кунатадзе, тем самым грубо нарушив дисциплину: во внутренних тюрьмах разговор в полный голос и вообще какой-либо шум грозили заключенному штрафным изолятором, говорить позволялось только шепотом.
- Ш-ша... - рассвирепел Хазадзе и едва слышно осведомился: - На что жалуетесь?
- На судьбу, уважаемый доктор, на судьбу! - все так же зычно ответствовал Кунатадзе.
Хазадзе, фельдшер с банками-склянками и надзиратель одновременно цыкнули на него.
- А вы? - обратился Хазадзе к Горе.
- Кашляю, уважаемый доктор, сильный кашель, - посетовал Гора в надежде заполучить лекарство, но Хазадзе, обернувшись к надзирателю, бросил:
- Этот пусть кашляет. Разрешаю! - Сказал и вышел.
Зэк получил право кашлять, то есть шуметь!
Так закончился еженедельный визит врача. Словно ничего и не было, но брошенная им фраза вызвала великие пересуды, препирательства и жаркие дискуссии. Дня три спустя от Берингова пролива до западных границ государства во всех тюрьмах и лагерях начался глубокий анализ этого поразительного события. Жгучесть интереса объяснялась значительностью темы, а скорость распространения - той общеизвестной истиной, что ни один государственный или частный источник информации не может обеспечить передачу сводки с оперативностью, каковой достигли места заключения. И сегодня во множестве найдутся примеры того, как событие еще не произо-шло, а тюрьме уже в подробностях известно, что, собственно, случилось. Наука оказалась бессильной истолковать причины такого оперативного распространения информации. Поэтому удовлетворимся простой констатацией факта. Словом, дискуссия вызвала сильное возбуждение вплоть до переполоха. Даже прошел слух, будто не то в Воркутинском, не то в Тайшетском лагере один бывший профессор якобы плюнул в лицо другому бывшему профессору - до того они доспорились. Слух этот, но счастью, оказался очередной парашей*.
* Ерундой, выдумкой (лаг. жарг.).
Предметом исследования с самого начала был вопрос: по своей ли инициативе Хазадзе допустил такое исключение или нет? К общему мнению пришли сравнительно легко - по своей не осмелился бы, выполнял указание. Когда это стало ясным, исследование пошло в другом направлении: что может за этим последовать. Мнения разделились. Скептики говорили - хуже будет; оптимисты утверждали - режим послабнет. Победу одержали скептики. За амнистией Хазадзе последовала смерть вождя; за смертью вождя - волнения, забастовки и бунты в системе лагерей. Новый вождь смекнул, что так дело дальше не пойдет, и усовершенствовал начатый Хазадзе процесс демократизации созданием в лагерях "советов актива".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
После этой истории до одиннадцати лет - поначалу раз в две-три недели, а потом реже - мальчику снился этот обыск, он выкрикивал всегда одну и ту же фразу и иногда, должно быть от страха, мочился в постель.
Выходит, жизнь Горы началась с акта насилия. Ничего не попишешь, провидению было угодно, чтобы Гора родился именно в эту пору. Общественные катаклизмы творят в изобилии удивительные случаи и биографии. И только малодушные находят в этом повод для жалоб и недовольства. Гора не ведал нытья. Я не встречал другого человека, всегда и всем столь доволь-ного; не встречал, не слыхал и даже в книгах - самых лживых - о таком не читал. В свое время кто-то назвал его "счастливчиком", однако у него уже было прозвище и второе не привилось.
Еще одно: Горе иногда случалось мочиться в постель и тогда, когда ему ничего не снилось и не мерещилось, и чтобы взрослые не журили его, он лгал, что видел "тех мужчин"! Думаю, что первые шаги в искусстве изворачиваться Гора сделал тогда, когда придумал этот ловкий ход.
О Горе можно сказать, что он прожил поразительно долгую жизнь, ибо помнил все, что происходило в лично его жизни и жизни вокруг. К тому же провидение даровало ему своеобразную способность видения. Потому именно его личность оказалась в поле моего вни-мания, ведь людей с таким же прошлым, как у Горы, я знаю немало: общественные катаклизмы оставляют по себе множество удивительных биографий.
Глава первая
Прекрасное было время, когда в каждом лагерном бараке на самом видном месте в рамке под стеклом, чтобы бумагу не засиживали мухи, висел отпечатанный крупным типографским шриф-том "Внутренний распорядок". Чуть помельче следовали "Права и обязанности" и далее текст в трех разделах: "Заключенному запрещено", "Заключенный обязан" и "Меры наказания". О правах не говорилось ни слова - заключенный никаких прав не имел, все было запрещено, а когда все запрещено, значит, все как бы и разрешено - потому и было то время прекрасным! Да и вообще разве кто-нибудь когда-нибудь жаловал кому бы то ни было по доброй воле права на что-нибудь? Можно добиваться прав, красть их, присваивать, отбирать силой или хитростью - человек в здравом уме не ждет их в подарок, поскольку история доказала, что ползающий на брюхе никогда не получит от восседающего в кресле ничего, кроме пинка. Такого рода взгляд выработался благодаря вышеупомянутому "Распорядку", поэтому в лагерях дозволялось решительно все, кроме эксплуатации человека человеком. На нее имели право лишь чекисты и воры в законе. Под "эксплуатацией" понимали использование заключенных на тяжелых работах и в качестве прислуги - домашней или на посылках, - то есть лакеев.
Но, к сожалению, искони известно, что всему приходит конец! Пришел конец и тому прекрасному времени, когда все дозволялось. Главное управление лагерями вознамерилось наделить зэков правами. Гора Мборгали уверяет, что зачинателем процесса был врач внутренней тюрьмы Министерства государственной безопасности Грузии альбинос Хазадзе, и случилось это в лично его, Горы Мборгали, присутствии и, ох, при невольном его участии. А дело было так.
Распахнулась дверь двухкоечной камеры, и надзиратель впустил Хазадзе и фельдшера с банками-склянками в непременном ящике. Камера мигом наполнилась ароматом спирта. В тюрьме тогда не было перебоев в снабжении медпункта дезинфицирующими средствами, и потому Хазадзе постоянно бывал румянее, чем это приличествует даже альбиносу.
- А-а-а, заходите, уважаемый доктор! Добро пожаловать! - зычно приветствовал его сокамерник Горы по фамилии Кунатадзе, тем самым грубо нарушив дисциплину: во внутренних тюрьмах разговор в полный голос и вообще какой-либо шум грозили заключенному штрафным изолятором, говорить позволялось только шепотом.
- Ш-ша... - рассвирепел Хазадзе и едва слышно осведомился: - На что жалуетесь?
- На судьбу, уважаемый доктор, на судьбу! - все так же зычно ответствовал Кунатадзе.
Хазадзе, фельдшер с банками-склянками и надзиратель одновременно цыкнули на него.
- А вы? - обратился Хазадзе к Горе.
- Кашляю, уважаемый доктор, сильный кашель, - посетовал Гора в надежде заполучить лекарство, но Хазадзе, обернувшись к надзирателю, бросил:
- Этот пусть кашляет. Разрешаю! - Сказал и вышел.
Зэк получил право кашлять, то есть шуметь!
Так закончился еженедельный визит врача. Словно ничего и не было, но брошенная им фраза вызвала великие пересуды, препирательства и жаркие дискуссии. Дня три спустя от Берингова пролива до западных границ государства во всех тюрьмах и лагерях начался глубокий анализ этого поразительного события. Жгучесть интереса объяснялась значительностью темы, а скорость распространения - той общеизвестной истиной, что ни один государственный или частный источник информации не может обеспечить передачу сводки с оперативностью, каковой достигли места заключения. И сегодня во множестве найдутся примеры того, как событие еще не произо-шло, а тюрьме уже в подробностях известно, что, собственно, случилось. Наука оказалась бессильной истолковать причины такого оперативного распространения информации. Поэтому удовлетворимся простой констатацией факта. Словом, дискуссия вызвала сильное возбуждение вплоть до переполоха. Даже прошел слух, будто не то в Воркутинском, не то в Тайшетском лагере один бывший профессор якобы плюнул в лицо другому бывшему профессору - до того они доспорились. Слух этот, но счастью, оказался очередной парашей*.
* Ерундой, выдумкой (лаг. жарг.).
Предметом исследования с самого начала был вопрос: по своей ли инициативе Хазадзе допустил такое исключение или нет? К общему мнению пришли сравнительно легко - по своей не осмелился бы, выполнял указание. Когда это стало ясным, исследование пошло в другом направлении: что может за этим последовать. Мнения разделились. Скептики говорили - хуже будет; оптимисты утверждали - режим послабнет. Победу одержали скептики. За амнистией Хазадзе последовала смерть вождя; за смертью вождя - волнения, забастовки и бунты в системе лагерей. Новый вождь смекнул, что так дело дальше не пойдет, и усовершенствовал начатый Хазадзе процесс демократизации созданием в лагерях "советов актива".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156