Девочке нет еще одиннадцати лет, но это не помеха. Маркиз в давнишней тесной дружбе с герцогом Аркосом, любимцем кардинала Портокарреро, а тот – всемогущ при дворе, так что это все как-то устроится. Можешь уверить в этом герцогиню.
Но погоди еще, любезный пасынок: не думай, будто я не узнал в тебе мальчишку-нищего с паперти святого Роха. Но ты был тогда не в ладах со святой инквизицией, а я не испытываю любопытства к делам, связанным с этим судом. А теперь всего доброго, до свиданья!
Бускерос ушел, а я убедился, что он все такой же проныра и нахал, с той только разницей, что его услугами пользуются в высших сферах.
На другой день я обедал со своими друзьями и передал им вчерашний разговор. Он произвел на слушателей гораздо более сильное впечатление, чем я предполагал. Толедо, уже не такой красавец и волокита, как прежде, охотно попытался бы удовлетворить свое честолюбие, но, к несчастью, министр, на поддержку которого он рассчитывал – граф Оропеса, – ушел в отставку. И кавалеру приходилось подумать о выборе другого пути. Возвращенье герцога Аркоса и милость, в которой тот был у кардинала, нисколько его не радовали.
Герцогиня Сидония, видимо, с ужасом думала о том времени, когда ей придется довольствоваться лишь пожизненной рентой. А герцогиня Авила всякий раз, как шла речь о дворе или королевской милости, принимала неприступный вид. В такие минуты мне становилось ясно, что неравенство положений дает себя чувствовать даже при наличии самой искренней дружбы.
Через несколько дней после этого во время обеда у герцогини Сидонии конюший герцога Веласкеса возвестил нам о прибытии своего господина. Герцог находился в расцвете лет. Он был красив, одевался по французской моде, никогда от нее не отступая, и это ему очень шло. Общительностью он тоже отличался от испанцев, которые обычно мало говорят и, видимо, поэтому прибегают к гитаре и сигарам. Веласкес, наоборот, свободно переходил от одного предмета к другому и всегда умел сказать нашим дамам какую-нибудь любезность.
Толедо был, конечно, умней, но ум проявляется только время от времени, разговорчивость же неисчерпаема. Беседовать с Веласкесом нам очень нравилось, он даже сам заметил, что его слушают с интересом. Тогда, обращаясь к герцогине Сидонии, он с громким смехом заметил:
– В самом деле, это было бы восхитительно!
– Что именно? – спросила она.
– Да, сеньора, – продолжал он, – красота, молодость – эти достоинства ты разделяешь со многими женщинами. А вот тещей ты была бы самой молодой и красивой на свете!
Герцогиня до сих пор никогда об этом не задумывалась. Ей было двадцать восемь лет. Было очень много молодых женщин моложе ее, и это был новый способ омолодиться.
– Уверяю тебя, сеньора, – продолжал Веласкес, – я говорю чистую правду. Король поручил мне просить руки твоей дочери для молодого маркиза Медины. Его королевское величество очень желает, чтобы ваш знатный род не угас. Все гранды высоко ценят эту заботливость. Что же касается тебя, сеньора, то что может быть прелестней, как видеть тебя напутствующей свою дочь к алтарю. Общее внимание, конечно, разделится надвое. На твоем месте я появился бы в наряде, точь-в-точь как платье дочери: белом атласном с серебряным шитьем. Материю советую выписать из Парижа, – укажу тебе самые лучшие магазины. Я уже обещал одеть жениха – на французский лад, он будет в светлом парике. А теперь откланяюсь: Портокарреро намерен пользоваться моими услугами, и я бы очень хотел, чтобы они всегда были столь приятны, как эта.
С этими словами Веласкес взглянул на каждую из дам, давая каждой из них понять, что она произвела на него более сильное впечатление, чем другая, отвесил несколько поклонов, повернулся на каблуках и ушел. Это называлось тогда во Франции светскими манерами.
После его ухода наступило долгое молчанье. Женщины размышляли о платьях с серебряным шитьем, а Толедо вспомнил о положении страны и воскликнул:
– Как? Неужели ему не на кого больше опереться, кроме Аркосов де Веласкесов, самых легкомысленных людей во всей Испании? Если сторонники Франции так понимают дело, надо будет обратиться к Австрии.
В самом деле Толедо тотчас же пошел к графу Гарраху, который был тогда императорским послом в Мадриде. Дамы отправились на Прадо, а я поехал с ними – верхом.
Вскоре мы встретили роскошный экипаж, в котором развалились сеньоры Ускарис и Бускерос. Возле них ехал верхом герцог Аркос, Бускерос, тоже спешивший за герцогом, в этот самый день получил орден Калатравы, украшавший его грудь. При виде этого зрелища я остолбенел. У меня был орден Калатравы, пожалованный мне, как я думал, за заслуги и прежде всего за прямодушный образ действия, снискавший мне сочувствие знатных и могущественных друзей. Теперь, видя этот самый орден на груди человека, которого я больше всего презирал, я, признаюсь, совсем растерялся, остановился как вкопанный на том месте, где встретил экипаж сеньоры Ускарис. Сделав круг по Прадо и видя, что я стою на том же самом месте, где он меня оставил, Бускерос с непринужденным видом подъехал ко мне и сказал:
– Вот тебе доказательство, друг мой, что к одной и той же цели ведут разные пути. И я тоже, совершенно так же, как ты, – кавалер ордена Калатравы.
Меня это до крайности возмутило.
– Вижу, – ответил я, – но кавалер ты или нет, сеньор Бускерос, предупреждаю тебя: если я когда-нибудь замечу, что ты шпионишь в домах, где я бываю, то я поступлю с тобой, как с последним мерзавцем.
Бускерос сделал самую приятную мину, какую только мог, и ответил:
– Любезный пасынок, я бы должен потребовать от тебя объяснений, но не могу на тебя сердиться и всегда был и буду твоим другом. В доказательство я хотел бы потолковать с тобой о некоторых очень важных вещах, касающихся тебя, и, в частности, герцогини де Авила. Если тебе это интересно и ты хочешь послушать, отдай свою лошадь стремянному и давай зайдем с тобой в кондитерскую.
Задетое любопытство и забота о дорогом моему сердцу существе заставили меня согласиться. Бускерос велел принести прохладительные напитки и повел какие-то совершенно бессвязные речи. Сперва мы были одни, но вскоре пришло несколько офицеров валлонской гвардии. Они сели за стол и заказали шоколад.
Бускерос, наклонившись ко мне, промолвил вполголоса:
– Милый друг, ты немного расстроился, подумав, что я подкрался к герцогине Авиле. Но я услыхал лишь несколько слов, и они не выходят у меня из головы. – Тут Бускерос покатился со смеху, глядя на валлонских офицеров, потом продолжал: – Милый пасынок, герцогиня сказала про тебя: «Там – муж Мануэлы, здесь – вдовец Леоноры».
При этом Бускерос опять покатился со смеху, глядя по-прежнему на валлонских офицеров. Этот маневр повторился несколько раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187
Но погоди еще, любезный пасынок: не думай, будто я не узнал в тебе мальчишку-нищего с паперти святого Роха. Но ты был тогда не в ладах со святой инквизицией, а я не испытываю любопытства к делам, связанным с этим судом. А теперь всего доброго, до свиданья!
Бускерос ушел, а я убедился, что он все такой же проныра и нахал, с той только разницей, что его услугами пользуются в высших сферах.
На другой день я обедал со своими друзьями и передал им вчерашний разговор. Он произвел на слушателей гораздо более сильное впечатление, чем я предполагал. Толедо, уже не такой красавец и волокита, как прежде, охотно попытался бы удовлетворить свое честолюбие, но, к несчастью, министр, на поддержку которого он рассчитывал – граф Оропеса, – ушел в отставку. И кавалеру приходилось подумать о выборе другого пути. Возвращенье герцога Аркоса и милость, в которой тот был у кардинала, нисколько его не радовали.
Герцогиня Сидония, видимо, с ужасом думала о том времени, когда ей придется довольствоваться лишь пожизненной рентой. А герцогиня Авила всякий раз, как шла речь о дворе или королевской милости, принимала неприступный вид. В такие минуты мне становилось ясно, что неравенство положений дает себя чувствовать даже при наличии самой искренней дружбы.
Через несколько дней после этого во время обеда у герцогини Сидонии конюший герцога Веласкеса возвестил нам о прибытии своего господина. Герцог находился в расцвете лет. Он был красив, одевался по французской моде, никогда от нее не отступая, и это ему очень шло. Общительностью он тоже отличался от испанцев, которые обычно мало говорят и, видимо, поэтому прибегают к гитаре и сигарам. Веласкес, наоборот, свободно переходил от одного предмета к другому и всегда умел сказать нашим дамам какую-нибудь любезность.
Толедо был, конечно, умней, но ум проявляется только время от времени, разговорчивость же неисчерпаема. Беседовать с Веласкесом нам очень нравилось, он даже сам заметил, что его слушают с интересом. Тогда, обращаясь к герцогине Сидонии, он с громким смехом заметил:
– В самом деле, это было бы восхитительно!
– Что именно? – спросила она.
– Да, сеньора, – продолжал он, – красота, молодость – эти достоинства ты разделяешь со многими женщинами. А вот тещей ты была бы самой молодой и красивой на свете!
Герцогиня до сих пор никогда об этом не задумывалась. Ей было двадцать восемь лет. Было очень много молодых женщин моложе ее, и это был новый способ омолодиться.
– Уверяю тебя, сеньора, – продолжал Веласкес, – я говорю чистую правду. Король поручил мне просить руки твоей дочери для молодого маркиза Медины. Его королевское величество очень желает, чтобы ваш знатный род не угас. Все гранды высоко ценят эту заботливость. Что же касается тебя, сеньора, то что может быть прелестней, как видеть тебя напутствующей свою дочь к алтарю. Общее внимание, конечно, разделится надвое. На твоем месте я появился бы в наряде, точь-в-точь как платье дочери: белом атласном с серебряным шитьем. Материю советую выписать из Парижа, – укажу тебе самые лучшие магазины. Я уже обещал одеть жениха – на французский лад, он будет в светлом парике. А теперь откланяюсь: Портокарреро намерен пользоваться моими услугами, и я бы очень хотел, чтобы они всегда были столь приятны, как эта.
С этими словами Веласкес взглянул на каждую из дам, давая каждой из них понять, что она произвела на него более сильное впечатление, чем другая, отвесил несколько поклонов, повернулся на каблуках и ушел. Это называлось тогда во Франции светскими манерами.
После его ухода наступило долгое молчанье. Женщины размышляли о платьях с серебряным шитьем, а Толедо вспомнил о положении страны и воскликнул:
– Как? Неужели ему не на кого больше опереться, кроме Аркосов де Веласкесов, самых легкомысленных людей во всей Испании? Если сторонники Франции так понимают дело, надо будет обратиться к Австрии.
В самом деле Толедо тотчас же пошел к графу Гарраху, который был тогда императорским послом в Мадриде. Дамы отправились на Прадо, а я поехал с ними – верхом.
Вскоре мы встретили роскошный экипаж, в котором развалились сеньоры Ускарис и Бускерос. Возле них ехал верхом герцог Аркос, Бускерос, тоже спешивший за герцогом, в этот самый день получил орден Калатравы, украшавший его грудь. При виде этого зрелища я остолбенел. У меня был орден Калатравы, пожалованный мне, как я думал, за заслуги и прежде всего за прямодушный образ действия, снискавший мне сочувствие знатных и могущественных друзей. Теперь, видя этот самый орден на груди человека, которого я больше всего презирал, я, признаюсь, совсем растерялся, остановился как вкопанный на том месте, где встретил экипаж сеньоры Ускарис. Сделав круг по Прадо и видя, что я стою на том же самом месте, где он меня оставил, Бускерос с непринужденным видом подъехал ко мне и сказал:
– Вот тебе доказательство, друг мой, что к одной и той же цели ведут разные пути. И я тоже, совершенно так же, как ты, – кавалер ордена Калатравы.
Меня это до крайности возмутило.
– Вижу, – ответил я, – но кавалер ты или нет, сеньор Бускерос, предупреждаю тебя: если я когда-нибудь замечу, что ты шпионишь в домах, где я бываю, то я поступлю с тобой, как с последним мерзавцем.
Бускерос сделал самую приятную мину, какую только мог, и ответил:
– Любезный пасынок, я бы должен потребовать от тебя объяснений, но не могу на тебя сердиться и всегда был и буду твоим другом. В доказательство я хотел бы потолковать с тобой о некоторых очень важных вещах, касающихся тебя, и, в частности, герцогини де Авила. Если тебе это интересно и ты хочешь послушать, отдай свою лошадь стремянному и давай зайдем с тобой в кондитерскую.
Задетое любопытство и забота о дорогом моему сердцу существе заставили меня согласиться. Бускерос велел принести прохладительные напитки и повел какие-то совершенно бессвязные речи. Сперва мы были одни, но вскоре пришло несколько офицеров валлонской гвардии. Они сели за стол и заказали шоколад.
Бускерос, наклонившись ко мне, промолвил вполголоса:
– Милый друг, ты немного расстроился, подумав, что я подкрался к герцогине Авиле. Но я услыхал лишь несколько слов, и они не выходят у меня из головы. – Тут Бускерос покатился со смеху, глядя на валлонских офицеров, потом продолжал: – Милый пасынок, герцогиня сказала про тебя: «Там – муж Мануэлы, здесь – вдовец Леоноры».
При этом Бускерос опять покатился со смеху, глядя по-прежнему на валлонских офицеров. Этот маневр повторился несколько раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187