Ужаснувшись тому, что дал слово слишком легкомысленно, он в ответ на предложение потратить часть денег на бедных и осчастливить многих отвечал, что дал слово тратить, а не жертвовать, и что чувство собственного достоинства не позволяет ему употребить хотя бы самую ничтожную часть денег на благодеяния; даже игра не принимается в расчет, так как, играя, можно выиграть, а проигранные деньги нельзя считать потраченными.
Столь затруднительное положение, казалось, сильно тревожило ван Берга; несколько дней он был рассеян, но наконец нашел способ сохранить свою честь незапятнанной. Он собрал, сколько мог найти, поваров, музыкантов, акробатов, лицедеев и других представителей веселого ремесла. Утром давал великолепный пир, вечером – бал и представления, достигал вершин изобилия, – а если, несмотря на все усилия, не удавалось истратить тысячу четыреста пистолей, приказывал остаток выкинуть в окно, говоря, что такой поступок тоже относится к области мотовства.
Успокоив таким способом свои сомнения, ван Берг опять повеселел. Да, это был очень остроумный человек, умевший ловко защищать свои чудачества, за которые на него всюду роптали. Разглагольствования, в которых он хорошо понаторел, придавали блеск его разговору и делали его непохожим на нас, испанцев, обычно серьезных и молчаливых.
Ван Берг часто бывал у меня вместе с высшими офицерами армии, но приходил и в мое отсутствие. Я знал об этом и нисколько не сердился, полагая, что безграничное доверие позволяет ему считать себя всюду и всегда желанным гостем.
Между тем большинство держалось другого мнения, и вскоре стали распространяться слухи, обидные для моей чести. До меня ни один из них не дошел, но герцог узнал про них и, зная, как я люблю жену, страдал за меня, как друг. Однажды он пошел к сеньоре де Вальфлорида и упал к ее ногам, умоляя, чтобы она не забывала своих обязанностей и не принимала ван Берга наедине. Я не знаю, что она на это ответила.
Потом герцог отправился к ван Бергу с намерением таким же способом обрисовать ему положение вещей и сказать, чтоб тот вернулся на путь добродетели. Он не застал его дома. Вернулся после полудня, – в комнате было полно народу, но сам ван Берг сидел в стороне; хмурый и, видимо, подвыпивший, он встряхивал кубок с костями.
Герцог дружелюбно подошел к нему и, смеясь, спросил, как у него идет трата денег.
Ван Берг кинул на него сердитый взгляд и ответил:
– Деньги мои предназначены для того, чтоб доставлять удовольствие моим друзьям, а не тем негодяям, которые мешаются не в свое дело.
Несколько человек услышали это.
– Это относится ко мне? – спросил герцог. – Ван Берг, сейчас же возьми эти легкомысленные слова обратно.
– Я никогда ничего не беру обратно, – возразил ван Берг.
Герцог преклонил одно колено:
– Ван Берг, ты оказал мне славную услугу. Зачем же ты хочешь теперь обесчестить меня? Заклинаю тебя, признай меня человеком чести.
Ван Берг бросил в ответ что-то пренебрежительное.
Герцог спокойно встал, вынул из-за пояса стилет и, положив его на стол, промолвил:
– Обычный поединок не может уладить это дело. Один из нас должен умереть, и чем скорей, тем лучше. Бросим по очереди кости: у кого получится больше, тот пусть возьмет стилет и пронзит им сердце противника.
– Отлично! – крикнул ван Берг. – Вот это действительно крупная игра! Но клянусь, что коли я выиграю, то не пощажу вашего сиятельства.
Пораженные зрители окаменели.
Ван Берг взял кубок и выкинул двойную двойку.
– Черт побери! – воскликнул он. – Не повезло!
Потом, в свою очередь, герцог встряхнул кости и выбросил пятерку с шестеркой. Он взял стилет и вонзил его в грудь ван Берга, после чего, так же хладнокровно обращаясь к свидетелям, сказал:
– Сеньоры, будьте добры оказать последние услуги этому юноше, чье героическое мужество заслуживало лучшей участи. А я сейчас же иду к главному аудитору армии и отдаюсь в руки королевского правосудия.
Ты можешь себе представить, какой поднялся всюду шум вокруг этого происшествия. Герцога любили не только в Испании, но даже наши враги – португальцы. Когда весть об этом дошла до Лиссабона, архиепископ этого города, являющийся в то же время патриархом Индии, заявил, что дом в Коимбре, в котором задержали герцога, принадлежит капитулу и с давних времен считался неприкосновенным убежищем, так что герцог может спокойно в нем оставаться, не опасаясь вторжения светских властей. Герцог был чрезвычайно тронут высказываемым ему сочувствием, но ответил, что не хочет пользоваться этой привилегией.
Генеральный аудитор начал дело против герцога, но Совет Кастилии постановил решительно вмешаться; далее великий маршал Арагона, – должность, недавно упраздненная, – утверждал, что суд над герцогом, уроженцем его провинции, принадлежащим к старинным ricos hombres, относится к его юрисдикции.
Одним словом, многие вступились за герцога, желая ему помочь.
Посреди всей этой сумятицы я ломал себе голову над вопросом, чем был вызван несчастный поединок. В конце концов один знакомый сжалился и сообщил мне о поведении сеньоры де Вальфлорида. Не понимаю, как мог я воображать, что моя жена может любить только меня. Прошло много времени, прежде чем я убедился в своей ошибке. В конце концов определенные обстоятельства слегка отстранили повязку с моих глаз, я пошел к сеньоре де Вальфлорида и сказал ей:
– Я узнал, что твой отец опасно занемог; по-моему, тебе надо поехать к нему. К тому же наша дочь нуждается в твоих заботах, и я полагаю, ты теперь останешься навсегда в Астурии.
Сеньора де Вальфлорида опустила глаза и покорно подчинилась приговору.
Ты знаешь, как мы с тех пор жили с твоей матерью; она обладала тысячью неоценимых качеств и даже добродетелей, которые я всегда ценил по достоинству.
Между тем процесс герцога принял странный оборот. Валлонские офицеры придали ему общенациональное значение. Они заявили, что так как испанские гранды позволяют себе убивать фламандцев, им придется оставить испанскую службу, а испанцы доказывали, что это было не убийство, а поединок. Дела зашли так далеко, что король приказал собрать хунту из двенадцати испанцев и двенадцати фламандцев, – не для суда над герцогом, а скорей для разрешения вопроса, считать ли смерть ван Берга результатом поединка или же убийства.
Испанские офицеры голосовали первые – и, как вы сами понимаете, высказались за то, что это был поединок. Одиннадцать валлонцев держались противного мнения: не подкрепляя его доказательствами, они главным образом брали криком.
Двенадцатый, голосовавший последним, как самый младший, успел уже не раз выказать себя в самой лучшей стороны в делах чести. Его звали Хуан ван Ворден.
Тут я перебил цыгана:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187
Столь затруднительное положение, казалось, сильно тревожило ван Берга; несколько дней он был рассеян, но наконец нашел способ сохранить свою честь незапятнанной. Он собрал, сколько мог найти, поваров, музыкантов, акробатов, лицедеев и других представителей веселого ремесла. Утром давал великолепный пир, вечером – бал и представления, достигал вершин изобилия, – а если, несмотря на все усилия, не удавалось истратить тысячу четыреста пистолей, приказывал остаток выкинуть в окно, говоря, что такой поступок тоже относится к области мотовства.
Успокоив таким способом свои сомнения, ван Берг опять повеселел. Да, это был очень остроумный человек, умевший ловко защищать свои чудачества, за которые на него всюду роптали. Разглагольствования, в которых он хорошо понаторел, придавали блеск его разговору и делали его непохожим на нас, испанцев, обычно серьезных и молчаливых.
Ван Берг часто бывал у меня вместе с высшими офицерами армии, но приходил и в мое отсутствие. Я знал об этом и нисколько не сердился, полагая, что безграничное доверие позволяет ему считать себя всюду и всегда желанным гостем.
Между тем большинство держалось другого мнения, и вскоре стали распространяться слухи, обидные для моей чести. До меня ни один из них не дошел, но герцог узнал про них и, зная, как я люблю жену, страдал за меня, как друг. Однажды он пошел к сеньоре де Вальфлорида и упал к ее ногам, умоляя, чтобы она не забывала своих обязанностей и не принимала ван Берга наедине. Я не знаю, что она на это ответила.
Потом герцог отправился к ван Бергу с намерением таким же способом обрисовать ему положение вещей и сказать, чтоб тот вернулся на путь добродетели. Он не застал его дома. Вернулся после полудня, – в комнате было полно народу, но сам ван Берг сидел в стороне; хмурый и, видимо, подвыпивший, он встряхивал кубок с костями.
Герцог дружелюбно подошел к нему и, смеясь, спросил, как у него идет трата денег.
Ван Берг кинул на него сердитый взгляд и ответил:
– Деньги мои предназначены для того, чтоб доставлять удовольствие моим друзьям, а не тем негодяям, которые мешаются не в свое дело.
Несколько человек услышали это.
– Это относится ко мне? – спросил герцог. – Ван Берг, сейчас же возьми эти легкомысленные слова обратно.
– Я никогда ничего не беру обратно, – возразил ван Берг.
Герцог преклонил одно колено:
– Ван Берг, ты оказал мне славную услугу. Зачем же ты хочешь теперь обесчестить меня? Заклинаю тебя, признай меня человеком чести.
Ван Берг бросил в ответ что-то пренебрежительное.
Герцог спокойно встал, вынул из-за пояса стилет и, положив его на стол, промолвил:
– Обычный поединок не может уладить это дело. Один из нас должен умереть, и чем скорей, тем лучше. Бросим по очереди кости: у кого получится больше, тот пусть возьмет стилет и пронзит им сердце противника.
– Отлично! – крикнул ван Берг. – Вот это действительно крупная игра! Но клянусь, что коли я выиграю, то не пощажу вашего сиятельства.
Пораженные зрители окаменели.
Ван Берг взял кубок и выкинул двойную двойку.
– Черт побери! – воскликнул он. – Не повезло!
Потом, в свою очередь, герцог встряхнул кости и выбросил пятерку с шестеркой. Он взял стилет и вонзил его в грудь ван Берга, после чего, так же хладнокровно обращаясь к свидетелям, сказал:
– Сеньоры, будьте добры оказать последние услуги этому юноше, чье героическое мужество заслуживало лучшей участи. А я сейчас же иду к главному аудитору армии и отдаюсь в руки королевского правосудия.
Ты можешь себе представить, какой поднялся всюду шум вокруг этого происшествия. Герцога любили не только в Испании, но даже наши враги – португальцы. Когда весть об этом дошла до Лиссабона, архиепископ этого города, являющийся в то же время патриархом Индии, заявил, что дом в Коимбре, в котором задержали герцога, принадлежит капитулу и с давних времен считался неприкосновенным убежищем, так что герцог может спокойно в нем оставаться, не опасаясь вторжения светских властей. Герцог был чрезвычайно тронут высказываемым ему сочувствием, но ответил, что не хочет пользоваться этой привилегией.
Генеральный аудитор начал дело против герцога, но Совет Кастилии постановил решительно вмешаться; далее великий маршал Арагона, – должность, недавно упраздненная, – утверждал, что суд над герцогом, уроженцем его провинции, принадлежащим к старинным ricos hombres, относится к его юрисдикции.
Одним словом, многие вступились за герцога, желая ему помочь.
Посреди всей этой сумятицы я ломал себе голову над вопросом, чем был вызван несчастный поединок. В конце концов один знакомый сжалился и сообщил мне о поведении сеньоры де Вальфлорида. Не понимаю, как мог я воображать, что моя жена может любить только меня. Прошло много времени, прежде чем я убедился в своей ошибке. В конце концов определенные обстоятельства слегка отстранили повязку с моих глаз, я пошел к сеньоре де Вальфлорида и сказал ей:
– Я узнал, что твой отец опасно занемог; по-моему, тебе надо поехать к нему. К тому же наша дочь нуждается в твоих заботах, и я полагаю, ты теперь останешься навсегда в Астурии.
Сеньора де Вальфлорида опустила глаза и покорно подчинилась приговору.
Ты знаешь, как мы с тех пор жили с твоей матерью; она обладала тысячью неоценимых качеств и даже добродетелей, которые я всегда ценил по достоинству.
Между тем процесс герцога принял странный оборот. Валлонские офицеры придали ему общенациональное значение. Они заявили, что так как испанские гранды позволяют себе убивать фламандцев, им придется оставить испанскую службу, а испанцы доказывали, что это было не убийство, а поединок. Дела зашли так далеко, что король приказал собрать хунту из двенадцати испанцев и двенадцати фламандцев, – не для суда над герцогом, а скорей для разрешения вопроса, считать ли смерть ван Берга результатом поединка или же убийства.
Испанские офицеры голосовали первые – и, как вы сами понимаете, высказались за то, что это был поединок. Одиннадцать валлонцев держались противного мнения: не подкрепляя его доказательствами, они главным образом брали криком.
Двенадцатый, голосовавший последним, как самый младший, успел уже не раз выказать себя в самой лучшей стороны в делах чести. Его звали Хуан ван Ворден.
Тут я перебил цыгана:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187