Король назначил его главным хранителем королевского гардероба, и герцог, вместе с сеньоритой Лажарден, переехал в Мадрид.
Мой отец провел у камедулов три года, в течение которых почтенные монахи с помощью неусыпных забот и ангельского терпенья в конце концов вернули ему здоровье. После этого он отправился в Мадрид и пошел к министру. Его провели в кабинет, где сановник обратился к нему с такими словами:
– Твое дело, дон Энрике, дошло до короля, который очень разгневался на меня и на моих чиновников за эту ошибку. К счастью, у меня еще было письмо с подписью «Дон Карлос». Вот оно. Будь добр, объясни мне, почему ты не подписался своим именем.
Отец взял письмо, узнал свой почерк и промолвил:
– Я припоминаю, что в ту минуту, когда я подписывал это письмо, мне сообщили о приезде моего брата; радость, испытанная по этому поводу, видимо, и была причиной моей ошибки. Но не этот промах повлек за собой мои несчастья. Даже если бы патент на чин полковника был выдан на мое имя, я был бы не в состоянии отправлять эту должность. Теперь ко мне вернулись прежние умственные способности, и я чувствую, что могу выполнять обязанности, которые его королевское величество возлагал тогда на меня.
– Дорогой Энрике, – возразил министр, – со времени представления проектов фортификации много воды утекло, и у нас при дворе не привыкли освежать в памяти то, что забыто. Единственное, что я могу тебе предложить, это должность коменданта Сеуты. В данный момент у меня только это место не занято. Если согласен занять его, то поезжай, не повидавшись с королем. Я признаю, что эта должность не соответствует твоим способностям, и понимаю, что в твоем возрасте не очень приятно поселиться на пустынной африканской земле.
– Как раз эта последняя причина, – сказал мой отец, – побуждает меня просить о предоставлении этого места. Я надеюсь, покинув Европу, избежать ударов судьбы, которые меня преследуют. В другой части света я стану другим человеком и, под влиянием более благосклонных светил, найду счастье и покой.
Получив назначение, отец занялся приготовлениями к отъезду, потом сел в Алхесирасе на корабль и благополучно высадился в Сеуте. Ликуя, вступил он на чужую землю, – с тем чувством, которое испытывает моряк, оказавшийся в порту после страшной бури.
Новый комендант постарался прежде всего хорошенько узнать свои обязанности – не только для того, чтобы иметь возможность их исполнять, но чтобы исполнять их как можно лучше; что же касается фортификаций, то над ними ему не было надобности трудиться, так как Сеута благодаря самому местоположению своему была достаточно неуязвима для берберийских набегов. Зато все свои умственные способности он направил на улучшение жизни гарнизона и жителей. Сам он отказался от всяких материальных выгод, какими обычно не пренебрегал ни один из его предшественников. Весь гарнизон боготворил его за такое поведенье. Кроме того, отец заботливо пекся о вверенных его охране политических заключенных и часто отступал от суровых правил, облегчая им отправку писем к родным, устраивал для них разные развлечения.
После того как в Сеуте все было приведено в надлежащий порядок, отец снова занялся математическими науками. Два брата Бернулли наполняли тогда ученый мир отголосками своих споров. Мой отец называл их в шутку Этеоклом и Полиником, но в душе глубоко интересовался ими. Он часто вмешивался в сражения, посылая письма без подписи, оказывавшие одной из сторон неожиданную поддержку. Когда великая изопериметрическая задача была представлена на рассмотрение четырех знаменитейших европейских геометров, отец мой переслал им метод анализа, который можно считать шедевром математического мышления; но никто не допускал, чтобы автор захотел сохранить инкогнито, и его приписывали то одному, то другому брату. Это неверно; отец мой любил науки, но не ради славы, которую они приносят. Испытанные несчастья сделали его диким и боязливым.
Якоб Бернулли умер в тот момент, когда должен был одержать решающую победу; поле боя осталось за его братом. Мой отец прекрасно знал, что этот брат совершает ошибку, принимая в соображение только два элемента кривых линий, но не хотел продолжать борьбу, тревожившую весь ученый мир. Между тем Николай Бернулли не мог сидеть спокойно и объявил войну маркизу де Лопиталю, оспаривая право на все его открытия, а через несколько лет после этого выступил даже против Ньютона. Предметом этих новых раздоров было дифференциальное исчисление, которое Лейбниц открыл одновременно с Ньютоном и которое англичане считали своей национальной гордостью.
Таким образом, отец мой потратил лучшие свои годы на наблюдения издали за теми великими боями, в которых знаменитейшие тогдашние умы применяли самое острое оружие, какое человеческий гений только в состоянии раздобыть. Однако, при всей своей влюбленности в точные науки, не забывал он и о других отраслях знания. На скалах Сеуты можно найти множество морских животных, по природе своей близких водорослям и образующих переход от растительного мира к животному. Отец мой всегда держал несколько штук в банках и с удовольствием рассматривал их странное строение. Кроме того, он собрал полную библиотеку творений древних историографов; этой библиотекой он пользовался для подкрепления доводами, основанными на фактах теории вероятности, изложенной Бернулли в его произведении «Ars conjectandi».
Таким образом, всецело отдавшись наукам, переходя по очереди от исследования к размышлению, отец мой почти никогда не выходил из дома; более того, вследствие неустанного умственного напряжения он забыл о том страшном периоде своей жизни, когда несчастия одержали победу над его разумом. Однако порой сердце вступало в свои права, – обычно к вечеру, когда мысль уже изнемогает после целодневной работы. Тогда, не имея привычки искать развлечений вне дома, он подымался на бельведер, глядел на море и небосклон, переходящий вдали в темную полоску испанского берега. Этот вид напоминал ему о днях славы и счастья, когда в окружении любящих родных, обожаемой своей возлюбленной, почитаемый знаменитейшими в стране людьми, с душой, горящей юношеским одушевлением и озаренной светом зрелого возраста, он ведал все чувства, составляющие наслаждение жизнью, и углублялся в исследованье истин, делающих честь человеческому разуму. Потом он вспоминал брата, отнявшего у него возлюбленную, богатство, сан и оставившего его помешанным на охапке соломы. Иногда он, схватив скрипку, играл ту несчастную сарабанду, которая соединила сердца Карлоса и Бланки. Эта мелодия заставляла его обливаться слезами, и тогда ему становилось легче на душе. Так прожил он пятнадцать лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187
Мой отец провел у камедулов три года, в течение которых почтенные монахи с помощью неусыпных забот и ангельского терпенья в конце концов вернули ему здоровье. После этого он отправился в Мадрид и пошел к министру. Его провели в кабинет, где сановник обратился к нему с такими словами:
– Твое дело, дон Энрике, дошло до короля, который очень разгневался на меня и на моих чиновников за эту ошибку. К счастью, у меня еще было письмо с подписью «Дон Карлос». Вот оно. Будь добр, объясни мне, почему ты не подписался своим именем.
Отец взял письмо, узнал свой почерк и промолвил:
– Я припоминаю, что в ту минуту, когда я подписывал это письмо, мне сообщили о приезде моего брата; радость, испытанная по этому поводу, видимо, и была причиной моей ошибки. Но не этот промах повлек за собой мои несчастья. Даже если бы патент на чин полковника был выдан на мое имя, я был бы не в состоянии отправлять эту должность. Теперь ко мне вернулись прежние умственные способности, и я чувствую, что могу выполнять обязанности, которые его королевское величество возлагал тогда на меня.
– Дорогой Энрике, – возразил министр, – со времени представления проектов фортификации много воды утекло, и у нас при дворе не привыкли освежать в памяти то, что забыто. Единственное, что я могу тебе предложить, это должность коменданта Сеуты. В данный момент у меня только это место не занято. Если согласен занять его, то поезжай, не повидавшись с королем. Я признаю, что эта должность не соответствует твоим способностям, и понимаю, что в твоем возрасте не очень приятно поселиться на пустынной африканской земле.
– Как раз эта последняя причина, – сказал мой отец, – побуждает меня просить о предоставлении этого места. Я надеюсь, покинув Европу, избежать ударов судьбы, которые меня преследуют. В другой части света я стану другим человеком и, под влиянием более благосклонных светил, найду счастье и покой.
Получив назначение, отец занялся приготовлениями к отъезду, потом сел в Алхесирасе на корабль и благополучно высадился в Сеуте. Ликуя, вступил он на чужую землю, – с тем чувством, которое испытывает моряк, оказавшийся в порту после страшной бури.
Новый комендант постарался прежде всего хорошенько узнать свои обязанности – не только для того, чтобы иметь возможность их исполнять, но чтобы исполнять их как можно лучше; что же касается фортификаций, то над ними ему не было надобности трудиться, так как Сеута благодаря самому местоположению своему была достаточно неуязвима для берберийских набегов. Зато все свои умственные способности он направил на улучшение жизни гарнизона и жителей. Сам он отказался от всяких материальных выгод, какими обычно не пренебрегал ни один из его предшественников. Весь гарнизон боготворил его за такое поведенье. Кроме того, отец заботливо пекся о вверенных его охране политических заключенных и часто отступал от суровых правил, облегчая им отправку писем к родным, устраивал для них разные развлечения.
После того как в Сеуте все было приведено в надлежащий порядок, отец снова занялся математическими науками. Два брата Бернулли наполняли тогда ученый мир отголосками своих споров. Мой отец называл их в шутку Этеоклом и Полиником, но в душе глубоко интересовался ими. Он часто вмешивался в сражения, посылая письма без подписи, оказывавшие одной из сторон неожиданную поддержку. Когда великая изопериметрическая задача была представлена на рассмотрение четырех знаменитейших европейских геометров, отец мой переслал им метод анализа, который можно считать шедевром математического мышления; но никто не допускал, чтобы автор захотел сохранить инкогнито, и его приписывали то одному, то другому брату. Это неверно; отец мой любил науки, но не ради славы, которую они приносят. Испытанные несчастья сделали его диким и боязливым.
Якоб Бернулли умер в тот момент, когда должен был одержать решающую победу; поле боя осталось за его братом. Мой отец прекрасно знал, что этот брат совершает ошибку, принимая в соображение только два элемента кривых линий, но не хотел продолжать борьбу, тревожившую весь ученый мир. Между тем Николай Бернулли не мог сидеть спокойно и объявил войну маркизу де Лопиталю, оспаривая право на все его открытия, а через несколько лет после этого выступил даже против Ньютона. Предметом этих новых раздоров было дифференциальное исчисление, которое Лейбниц открыл одновременно с Ньютоном и которое англичане считали своей национальной гордостью.
Таким образом, отец мой потратил лучшие свои годы на наблюдения издали за теми великими боями, в которых знаменитейшие тогдашние умы применяли самое острое оружие, какое человеческий гений только в состоянии раздобыть. Однако, при всей своей влюбленности в точные науки, не забывал он и о других отраслях знания. На скалах Сеуты можно найти множество морских животных, по природе своей близких водорослям и образующих переход от растительного мира к животному. Отец мой всегда держал несколько штук в банках и с удовольствием рассматривал их странное строение. Кроме того, он собрал полную библиотеку творений древних историографов; этой библиотекой он пользовался для подкрепления доводами, основанными на фактах теории вероятности, изложенной Бернулли в его произведении «Ars conjectandi».
Таким образом, всецело отдавшись наукам, переходя по очереди от исследования к размышлению, отец мой почти никогда не выходил из дома; более того, вследствие неустанного умственного напряжения он забыл о том страшном периоде своей жизни, когда несчастия одержали победу над его разумом. Однако порой сердце вступало в свои права, – обычно к вечеру, когда мысль уже изнемогает после целодневной работы. Тогда, не имея привычки искать развлечений вне дома, он подымался на бельведер, глядел на море и небосклон, переходящий вдали в темную полоску испанского берега. Этот вид напоминал ему о днях славы и счастья, когда в окружении любящих родных, обожаемой своей возлюбленной, почитаемый знаменитейшими в стране людьми, с душой, горящей юношеским одушевлением и озаренной светом зрелого возраста, он ведал все чувства, составляющие наслаждение жизнью, и углублялся в исследованье истин, делающих честь человеческому разуму. Потом он вспоминал брата, отнявшего у него возлюбленную, богатство, сан и оставившего его помешанным на охапке соломы. Иногда он, схватив скрипку, играл ту несчастную сарабанду, которая соединила сердца Карлоса и Бланки. Эта мелодия заставляла его обливаться слезами, и тогда ему становилось легче на душе. Так прожил он пятнадцать лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187