Эти отдельные реки как бы через различные истоки ста потоками вытекают из озера, в дальнейшем не исчезают, а впадают в реку, протекающую у Девры, откуда и возникло название Дримон. Соединяясь друг с другом, они делают реку широкой и полно-{339}водной. Минуя крайние пределы Далмации, она течет к северу, затем поворачивает к югу и, дойдя до подножия Элисса, впадает в Адриатический залив. Вот что я хотела рассказать о расположении Диррахия и Элисса и о защищенности того и другого.
Еще находясь в царственном городе, император узнал из писем дуки Диррахия о переправе Боэмунда и поспешил выступить из столицы. Дука Диррахия, человек неутомимый, не позволявший себе ни на минуту сомкнуть глаз, узнал, что Боэмунд переправился на равнину Иллирика, сошел с корабля и разбил лагерь; он призвал к себе «крылатого», как его называли, скифа и через него сообщил самодержцу о переправе Боэмунда. Скиф застал самодержца, когда тот возвращался с охоты, подбежал к нему и, склонив голову, громогласно сообщил, что Боэмунд переправился. Все, кто там был, застыли на месте, оцепенев от одного имени Боэмунда. Но самодержец, человек мужественный и рассудительный, сказал, развязывая ремни башмаков: «Сейчас пойдем завтракать, а потом подумаем о Боэмунде».
Книга XIII
1. Все мы были поражены тогда величием духа самодержца. Он же, хотя перед присутствовавшими и сделал вид, что беззаботно принял это известие, тем не менее в душе был очень взволнован. Он решил вновь выступить из Византия, хотя и знал, что на родине у него отнюдь не все в порядке. Несмотря на это, Алексей, уладив дела во дворце и в царственном городе, поручив охрану того и другого великому друнгарию флота евнуху Евстафию Киминиану и Никифору, сыну Декана, в первый день ноября первого индикта выступил из Византия в сопровождении немногих спутников – людей, близких ему по крови – и остановился в пурпурной императорской палатке у стен Герания.
Император испытывал опасения, что при его выходе богоматерь во Влахернах не явила обычного чуда. Поэтому он задержался на четыре дня, а затем после захода солнца отправился вместе со своей госпожой назад и, скрытно войдя вместе с немногими спутниками в святой храм Богоматери, исполнил там обычные песнопения и усердно сотворил молитву. Затем, после того как свершилось обычное чудо, он с благими надеждами вышел из храма. На следующий день император отправился по направлению к Фессалонике и по прибытии {340} в Хировакхи назначил Иоанна Таронита эпархом. Этот муж происходил из знатного рода, с детства был взят к императору и в течение долгого времени служил ему секретарем. Это был человек энергичного характера, знаток ромейских законов, хваливший декреты Алексея лишь в том случае, если они были достойны величия ума императора. Речь Иоанна была свободна, но, порицая, он не бранился без всякого стыда, а вел себя согласно тем наставлениям, которые дал диалектику Стагирит.
Выступив оттуда, император стал одно за другим отправлять письма дуке флота Исааку и тем, кто находился вместе с ним, – я имею в виду Эксазина – Дуку и Иалия. В этих письмах он призывал их постоянно быть начеку и отражать попытки переправиться из Лонгивардии к Боэмунду. Достигнув Места, Августа выразила желание вернуться во дворец, но самодержец заставил ее продолжать путь дальше. Они оба переправились через реку под названием Гебр и разбили палатки около Псилла. Император, уже избежавший одного покушения, чуть было не стал жертвой другого, если бы божественная рука не воспрепятствовала убийцам свершить свое дело.
Некий муж, который по одной линии вел свой род от знаменитых Аарониев (хотя он и был незаконнорожденным), стал подстрекать мятежные элементы к убийству самодержца. Своим тайным замыслом он поделился с братом Феодором – я не хочу говорить о том, были ли и другие мятежники посвящены в это дело. Во всяком случае для свершения убийства они наметили одного раба-скифа по имени Димитрий, хозяином которого был сам Аарон. Заговорщики полагали, что отъезд императрицы позволит им осуществить свой план, и скиф, воспользовавшись удобным случаем, вонзит меч в грудь императора, встретившись с ним в каком-нибудь закоулке или тайком подобравшись к спящему. Кровожадный Димитрий точил меч и готовил к убийству свою десницу.
Но Справедливость изменила ход действия. Императрица никак не покидала императора и изо дня в день, покоряясь его воле, следовала за самодержцем. Кровавые убийцы, видя, что неусыпный страж – я говорю об императрице – все еще медлит с отъездом, потеряли терпение, написали фамусу и подбросили ее в императорскую палатку. Подбросившие фамусу не были обнаружены (слово «фамуса» означает записку, содержащую брань). Заговорщики советовали самодержцу продолжать дальше свой путь, а Августе вернуться в Византий. Закон жестоко карает подобные действия: сама фамуса пре-{341}дается огню, а осмелившиеся ее подбросить подвергаются суровым наказаниям. Не добившись цели, заговорщики опустились до клеветнических фамус. После завтрака, когда все, за исключением манихея Романа, евнуха Василия Псилла и Феодора, брата Аарона, покинули самодержца, была найдена новая фамуса, подброшенная на императорское ложе, содержавшая жестокие нападки на императрицу за то, что она следует за императором, а не возвращается немедленно в царственный город. Ведь у заговорщиков была цель получить свободу действий. Но самодержец знал, кто подбросил ее, и сказал, исполненный гнева, обращаясь к императрице: «Фамусу подбросил или я, или ты, или кто-нибудь из присутствующих здесь». В конце фамусы стояли следующие слова: «Это пишу я, монах, которого ты сейчас не знаешь, но увидишь во сне».
Некий евнух Константин, бывший еще стольником отца Алексея, а в то время прислуживавший императрице, в третью стражу ночи, находясь около палатки и творя обычную молитву, услышал чей-то крик: «Не будь я человек, если я не явлюсь к императору, не раскрою ему весь ваш замысел и не расскажу о подброшенных фамусах». Константин немедленно приказал своему слуге разыскать произнесшего эти слова. Слуга пошел, узнал в кричавшем слугу Аарона – Стратигия, взял его с собой и отвел к стольнику. Стратигий, войдя, сообщил все, что ему было известно. Константин же вместе со Стратигием отправился к самодержцу. Императорская чета в то время спала. Тем не менее Константин, встретив евнуха Василия, заставил его пойти и сообщить императору все то, что Константин рассказал ему о человеке Аарона – Сратигии. Василий немедленно вошел в палатку, введя туда и Стратигия. Тот тотчас же был подвергнут допросу, подробно поведал обо всей истории с клеветническими фамусами, рассказал, кому принадлежал план убийства и кто должен был умертвить императора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166
Еще находясь в царственном городе, император узнал из писем дуки Диррахия о переправе Боэмунда и поспешил выступить из столицы. Дука Диррахия, человек неутомимый, не позволявший себе ни на минуту сомкнуть глаз, узнал, что Боэмунд переправился на равнину Иллирика, сошел с корабля и разбил лагерь; он призвал к себе «крылатого», как его называли, скифа и через него сообщил самодержцу о переправе Боэмунда. Скиф застал самодержца, когда тот возвращался с охоты, подбежал к нему и, склонив голову, громогласно сообщил, что Боэмунд переправился. Все, кто там был, застыли на месте, оцепенев от одного имени Боэмунда. Но самодержец, человек мужественный и рассудительный, сказал, развязывая ремни башмаков: «Сейчас пойдем завтракать, а потом подумаем о Боэмунде».
Книга XIII
1. Все мы были поражены тогда величием духа самодержца. Он же, хотя перед присутствовавшими и сделал вид, что беззаботно принял это известие, тем не менее в душе был очень взволнован. Он решил вновь выступить из Византия, хотя и знал, что на родине у него отнюдь не все в порядке. Несмотря на это, Алексей, уладив дела во дворце и в царственном городе, поручив охрану того и другого великому друнгарию флота евнуху Евстафию Киминиану и Никифору, сыну Декана, в первый день ноября первого индикта выступил из Византия в сопровождении немногих спутников – людей, близких ему по крови – и остановился в пурпурной императорской палатке у стен Герания.
Император испытывал опасения, что при его выходе богоматерь во Влахернах не явила обычного чуда. Поэтому он задержался на четыре дня, а затем после захода солнца отправился вместе со своей госпожой назад и, скрытно войдя вместе с немногими спутниками в святой храм Богоматери, исполнил там обычные песнопения и усердно сотворил молитву. Затем, после того как свершилось обычное чудо, он с благими надеждами вышел из храма. На следующий день император отправился по направлению к Фессалонике и по прибытии {340} в Хировакхи назначил Иоанна Таронита эпархом. Этот муж происходил из знатного рода, с детства был взят к императору и в течение долгого времени служил ему секретарем. Это был человек энергичного характера, знаток ромейских законов, хваливший декреты Алексея лишь в том случае, если они были достойны величия ума императора. Речь Иоанна была свободна, но, порицая, он не бранился без всякого стыда, а вел себя согласно тем наставлениям, которые дал диалектику Стагирит.
Выступив оттуда, император стал одно за другим отправлять письма дуке флота Исааку и тем, кто находился вместе с ним, – я имею в виду Эксазина – Дуку и Иалия. В этих письмах он призывал их постоянно быть начеку и отражать попытки переправиться из Лонгивардии к Боэмунду. Достигнув Места, Августа выразила желание вернуться во дворец, но самодержец заставил ее продолжать путь дальше. Они оба переправились через реку под названием Гебр и разбили палатки около Псилла. Император, уже избежавший одного покушения, чуть было не стал жертвой другого, если бы божественная рука не воспрепятствовала убийцам свершить свое дело.
Некий муж, который по одной линии вел свой род от знаменитых Аарониев (хотя он и был незаконнорожденным), стал подстрекать мятежные элементы к убийству самодержца. Своим тайным замыслом он поделился с братом Феодором – я не хочу говорить о том, были ли и другие мятежники посвящены в это дело. Во всяком случае для свершения убийства они наметили одного раба-скифа по имени Димитрий, хозяином которого был сам Аарон. Заговорщики полагали, что отъезд императрицы позволит им осуществить свой план, и скиф, воспользовавшись удобным случаем, вонзит меч в грудь императора, встретившись с ним в каком-нибудь закоулке или тайком подобравшись к спящему. Кровожадный Димитрий точил меч и готовил к убийству свою десницу.
Но Справедливость изменила ход действия. Императрица никак не покидала императора и изо дня в день, покоряясь его воле, следовала за самодержцем. Кровавые убийцы, видя, что неусыпный страж – я говорю об императрице – все еще медлит с отъездом, потеряли терпение, написали фамусу и подбросили ее в императорскую палатку. Подбросившие фамусу не были обнаружены (слово «фамуса» означает записку, содержащую брань). Заговорщики советовали самодержцу продолжать дальше свой путь, а Августе вернуться в Византий. Закон жестоко карает подобные действия: сама фамуса пре-{341}дается огню, а осмелившиеся ее подбросить подвергаются суровым наказаниям. Не добившись цели, заговорщики опустились до клеветнических фамус. После завтрака, когда все, за исключением манихея Романа, евнуха Василия Псилла и Феодора, брата Аарона, покинули самодержца, была найдена новая фамуса, подброшенная на императорское ложе, содержавшая жестокие нападки на императрицу за то, что она следует за императором, а не возвращается немедленно в царственный город. Ведь у заговорщиков была цель получить свободу действий. Но самодержец знал, кто подбросил ее, и сказал, исполненный гнева, обращаясь к императрице: «Фамусу подбросил или я, или ты, или кто-нибудь из присутствующих здесь». В конце фамусы стояли следующие слова: «Это пишу я, монах, которого ты сейчас не знаешь, но увидишь во сне».
Некий евнух Константин, бывший еще стольником отца Алексея, а в то время прислуживавший императрице, в третью стражу ночи, находясь около палатки и творя обычную молитву, услышал чей-то крик: «Не будь я человек, если я не явлюсь к императору, не раскрою ему весь ваш замысел и не расскажу о подброшенных фамусах». Константин немедленно приказал своему слуге разыскать произнесшего эти слова. Слуга пошел, узнал в кричавшем слугу Аарона – Стратигия, взял его с собой и отвел к стольнику. Стратигий, войдя, сообщил все, что ему было известно. Константин же вместе со Стратигием отправился к самодержцу. Императорская чета в то время спала. Тем не менее Константин, встретив евнуха Василия, заставил его пойти и сообщить императору все то, что Константин рассказал ему о человеке Аарона – Сратигии. Василий немедленно вошел в палатку, введя туда и Стратигия. Тот тотчас же был подвергнут допросу, подробно поведал обо всей истории с клеветническими фамусами, рассказал, кому принадлежал план убийства и кто должен был умертвить императора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166