Прочтя письма, Алексей обнаружил в них имена большинства подозреваемых им людей и пришел в отчаяние, ибо заговорщики оказались весьма высокопоставленными лицами. Ведь Диогена не интересовали простые люди: они и так с давних пор были всей душой преданы ему и приняли его сторону, поэтому он старался заручиться поддержкой первых людей из военного и гражданского сословия.
Самодержец решил оставить в тайне соучастие императрицы Марии и упорно притворялся, что ни о чем не знает; он делал это в память того взаимного доверия и согласия, которое существовало между ними еще до того, как он вступил на престол. Повсюду распространялись тогда слухи, что императору сообщил о замысле Диогена сын Марии, император Константин Порфирородный. Это, однако, не соответствует {259} действительности, ибо обстоятельства заговора постепенно стали Алексею известны от самих помощников Диогена.
Диоген был уличен, заключен в оковы и отправлен в ссылку. Знатные соучастники его заговора еще не были задержаны, однако они хорошо понимали, что уже находятся под подозрением, и поэтому пребывали в страхе и раздумывали, что им делать. Сторонники императора заметили их беспокойство, но, казалось, сами испытывали беспокойство, видя, в каком затруднительном положении оказался самодержец: над его головой уже нависла опасность, а рассчитывать он мог лишь на ограниченный круг лиц. Целый рой мыслей обуревал Алексея, он находился в смятении и вспоминал обо всех событиях с самого начала: о том, сколько раз Диоген покушался на него, как божественная сила ему помешала и как после этого Диоген попытался собственноручно совершить убийство. Много раз менял Алексей свои решения; император знал, что все военное и гражданское сословие развращено лестью Диогена, не имел сил для защиты от стольких врагов, да и не хотел увечить множество людей, поэтому он ограничился лишь высылкой в Кесарополь главных виновников – Диогена и Кекавмена Катакалона. Их должны были держать там в оковах под стражей, не причиняя другого зла, хотя все окружающие советовали императору нанести увечья им обоим (ведь Алексей очень сильно любил Диогена и все еще заботился о нем). Кроме того, Алексей отправил в ссылку и лишил имущества мужа своей сестры Михаила Таронита и....
Что же касается остальных, то он счел наиболее безопасным вообще не производить над ними следствия и постараться смягчить их сердца снисходительностью. Вечером все приговоренные к ссылке отправились в назначенные места, и Диоген отбыл в Кесарополь. Остальным заговорщикам не пришлось менять своего местожительства – они остались там, где и были.
9. Находясь в этих трудных обстоятельствах, самодержец решил собрать всех на следующий день и привести в исполнение свое намерение. Все его родственники, свойственники и искренне любившие самодержца слуги, находившиеся еще в услужении у отца Алексея (люди энергичные, умевшие предвидеть события и мгновенно найти самый разумный способ действия), опасались, как бы на следующий день, когда соберется большая толпа, какие-нибудь воины не набросились на императора и не растерзали его прямо на троне. Ведь они нередко носят мечи под одеждами, как тот самый варвар, который под видом просителя явился к императору во время игры {260} в мяч. Предотвратить это можно было лишь одним способом: отнять у воинов всякие надежды на Диогена, распространив слух о том, что он тайно ослеплен. И вот благожелатели Алексея разослали своих людей, которые должны были каждому тайно сообщать об ослеплении Диогена (на самом деле самодержцу и в голову не приходило ничего подобного). Как станет ясно из дальнейшего, этот слух, несмотря на его неправдоподобность, сделал свое дело.
Когда светлый лик солнца выглянул из-за горизонта, к императорской палатке первыми пришли приближенные Алексея, не запятнавшие себя участием в заговоре Диогена, и воины, чьей обязанностью с давних пор была охрана императорских особ. Одни из них явились с мечами на поясе, другие несли копья, у третьих на плечах были ромфеи. Они встали группами на некотором расстоянии от императорского трона и, образовав полукруг, как бы заключили в его центр самодержца. Гнев владел их душами, и они точили, если не мечи, то во всяком случае сердца. Родственники и свойственники Алексея встали по обе стороны императорского трона. Справа и слева от них расположились другие вооруженные щитами воины. Император с грозным видом восседал на троне, одетый скорее по-воински, чем по-царски, – его не очень высокая фигура почти не возвышалась над окружающими. Золото обрамляло его трон и покрывало голову. Брови у Алексея были нахмурены, глаза полны тревоги; в них отражалось волнение души; ожидание схватки окрасило щеки самодержца еще большим румянцем. Затем к палатке сбежались все остальные воины; они были перепуганы, и душа их готова была уйти в пятки от страха; одних сильнее, чем удары стрел, мучили угрызения совести, других – опасения пустых подозрений.
Никто не произносил ни звука, все стояли в страхе, напряженно глядя на воина, расположившегося у двери палатки. Это был муж разумный в речах и искусный в делах, по имени Татикий. Император посмотрел на него и взглядом подал знак впустить толпящихся за дверью. Татикий тотчас позволил им войти. Воины, несмотря на страх, медленно переступая с ноги на ногу и отводя взоры, вошли в палатку. Построившись рядами, они с нетерпением ждали дальнейших событий и каждый из них с ужасом думал о том, что, может быть, свершает последний путь в своей жизни. Но и самодержец, как человек, не был совершенно спокоен (впрочем, он целиком уповал на бога); Алексей опасался, как бы эта разнородная толпа не замыслила какого-нибудь нового зла против него.
Набравшись мужества, император разом ринулся в схватку. {261} Обратившись с речью к собравшимся (в это время они стояли безмолвнее рыб, как будто им отрезали языки), он сказал следующее: «Как вам известно, Диоген никогда не испытывал от меня никакого зла. Не я, а другой отнял императорскую власть у его отца, я же вообще не причинял ему никаких огорчений и никакого вреда. Когда с божьего соизволения императорская власть перешла в мои руки, я не только не тронул Диогена и его брата Льва, но полюбил их обоих и обращался с ними как со своими детьми. Нередко раскрывал я козни Никифора и всякий раз прощал ему. Никифор не исправлялся, однако я относился к нему терпеливо и покрывал многие его выходки, направленные против меня, ведь я видел, с какой неприязнью все относятся к братьям. Тем не менее мои благодеяния не изменили коварного нрава Диогена, который в награду за все для него сделанное обрек меня на смерть».
В ответ на эти слова все присутствовавшие закричали, что не хотят иметь никакого другого императора, кроме Алексея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166
Самодержец решил оставить в тайне соучастие императрицы Марии и упорно притворялся, что ни о чем не знает; он делал это в память того взаимного доверия и согласия, которое существовало между ними еще до того, как он вступил на престол. Повсюду распространялись тогда слухи, что императору сообщил о замысле Диогена сын Марии, император Константин Порфирородный. Это, однако, не соответствует {259} действительности, ибо обстоятельства заговора постепенно стали Алексею известны от самих помощников Диогена.
Диоген был уличен, заключен в оковы и отправлен в ссылку. Знатные соучастники его заговора еще не были задержаны, однако они хорошо понимали, что уже находятся под подозрением, и поэтому пребывали в страхе и раздумывали, что им делать. Сторонники императора заметили их беспокойство, но, казалось, сами испытывали беспокойство, видя, в каком затруднительном положении оказался самодержец: над его головой уже нависла опасность, а рассчитывать он мог лишь на ограниченный круг лиц. Целый рой мыслей обуревал Алексея, он находился в смятении и вспоминал обо всех событиях с самого начала: о том, сколько раз Диоген покушался на него, как божественная сила ему помешала и как после этого Диоген попытался собственноручно совершить убийство. Много раз менял Алексей свои решения; император знал, что все военное и гражданское сословие развращено лестью Диогена, не имел сил для защиты от стольких врагов, да и не хотел увечить множество людей, поэтому он ограничился лишь высылкой в Кесарополь главных виновников – Диогена и Кекавмена Катакалона. Их должны были держать там в оковах под стражей, не причиняя другого зла, хотя все окружающие советовали императору нанести увечья им обоим (ведь Алексей очень сильно любил Диогена и все еще заботился о нем). Кроме того, Алексей отправил в ссылку и лишил имущества мужа своей сестры Михаила Таронита и....
Что же касается остальных, то он счел наиболее безопасным вообще не производить над ними следствия и постараться смягчить их сердца снисходительностью. Вечером все приговоренные к ссылке отправились в назначенные места, и Диоген отбыл в Кесарополь. Остальным заговорщикам не пришлось менять своего местожительства – они остались там, где и были.
9. Находясь в этих трудных обстоятельствах, самодержец решил собрать всех на следующий день и привести в исполнение свое намерение. Все его родственники, свойственники и искренне любившие самодержца слуги, находившиеся еще в услужении у отца Алексея (люди энергичные, умевшие предвидеть события и мгновенно найти самый разумный способ действия), опасались, как бы на следующий день, когда соберется большая толпа, какие-нибудь воины не набросились на императора и не растерзали его прямо на троне. Ведь они нередко носят мечи под одеждами, как тот самый варвар, который под видом просителя явился к императору во время игры {260} в мяч. Предотвратить это можно было лишь одним способом: отнять у воинов всякие надежды на Диогена, распространив слух о том, что он тайно ослеплен. И вот благожелатели Алексея разослали своих людей, которые должны были каждому тайно сообщать об ослеплении Диогена (на самом деле самодержцу и в голову не приходило ничего подобного). Как станет ясно из дальнейшего, этот слух, несмотря на его неправдоподобность, сделал свое дело.
Когда светлый лик солнца выглянул из-за горизонта, к императорской палатке первыми пришли приближенные Алексея, не запятнавшие себя участием в заговоре Диогена, и воины, чьей обязанностью с давних пор была охрана императорских особ. Одни из них явились с мечами на поясе, другие несли копья, у третьих на плечах были ромфеи. Они встали группами на некотором расстоянии от императорского трона и, образовав полукруг, как бы заключили в его центр самодержца. Гнев владел их душами, и они точили, если не мечи, то во всяком случае сердца. Родственники и свойственники Алексея встали по обе стороны императорского трона. Справа и слева от них расположились другие вооруженные щитами воины. Император с грозным видом восседал на троне, одетый скорее по-воински, чем по-царски, – его не очень высокая фигура почти не возвышалась над окружающими. Золото обрамляло его трон и покрывало голову. Брови у Алексея были нахмурены, глаза полны тревоги; в них отражалось волнение души; ожидание схватки окрасило щеки самодержца еще большим румянцем. Затем к палатке сбежались все остальные воины; они были перепуганы, и душа их готова была уйти в пятки от страха; одних сильнее, чем удары стрел, мучили угрызения совести, других – опасения пустых подозрений.
Никто не произносил ни звука, все стояли в страхе, напряженно глядя на воина, расположившегося у двери палатки. Это был муж разумный в речах и искусный в делах, по имени Татикий. Император посмотрел на него и взглядом подал знак впустить толпящихся за дверью. Татикий тотчас позволил им войти. Воины, несмотря на страх, медленно переступая с ноги на ногу и отводя взоры, вошли в палатку. Построившись рядами, они с нетерпением ждали дальнейших событий и каждый из них с ужасом думал о том, что, может быть, свершает последний путь в своей жизни. Но и самодержец, как человек, не был совершенно спокоен (впрочем, он целиком уповал на бога); Алексей опасался, как бы эта разнородная толпа не замыслила какого-нибудь нового зла против него.
Набравшись мужества, император разом ринулся в схватку. {261} Обратившись с речью к собравшимся (в это время они стояли безмолвнее рыб, как будто им отрезали языки), он сказал следующее: «Как вам известно, Диоген никогда не испытывал от меня никакого зла. Не я, а другой отнял императорскую власть у его отца, я же вообще не причинял ему никаких огорчений и никакого вреда. Когда с божьего соизволения императорская власть перешла в мои руки, я не только не тронул Диогена и его брата Льва, но полюбил их обоих и обращался с ними как со своими детьми. Нередко раскрывал я козни Никифора и всякий раз прощал ему. Никифор не исправлялся, однако я относился к нему терпеливо и покрывал многие его выходки, направленные против меня, ведь я видел, с какой неприязнью все относятся к братьям. Тем не менее мои благодеяния не изменили коварного нрава Диогена, который в награду за все для него сделанное обрек меня на смерть».
В ответ на эти слова все присутствовавшие закричали, что не хотят иметь никакого другого императора, кроме Алексея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166