Вот ведь ужас-то какой!
– Посадки в пургу, полеты в грозовой облачности, спасение умирающих – все Соломенцев, Соломенцев, Соломенцев! Один не хочет, другой боится, третий не может... Кто летит? Соломенцев!
Мне показалось, что я слышу бурю аплодисментов, напрочь заглушивших прекрасную сопроводительную мелодию оркестра. Пауза. И снова зарыдали скрипки!..
– Соломенцев... – нежно повторила девчонка. И тут же робко попросила: – Ну Дим... Ну убери руку... Ну просят же как человека...
– Ну ладно, ладно... – согласился Димка хрипловатым голосом. – Слушай, а чего это ты, молодая, здоровая, и в сторожихах?..
– А тебе-то что? – В голосе девчонки послышались неприязненные нотки.
– Ну так... Просто странно.
Молчание. И тихо ответила девчонка:
– Ничего странного. Я с прошлого месяца на легкой работе.
– Что это за «легкая работа»?
Великий трагик уступил место простаку.
– Ну, в положении я... – смущенно сказала девчонка.
Я перевернулся на бок и запихал угол клеенчатой подушки в рот. Очень противно, но другого выхода не было!
– А муж где же? – растерянно спросил Димка.
– В армии...
И опять молчание.
– Так-так... – наконец сказал Димка. – Ну что ж... Счастливого дежурства.
– Спокойной ночи, Димочка! – ласково ответила девчонка.
А я быстро замотал свою голову старой кожаной курткой, потому что клеенчатая подушка меня уже не спасала...
КАТЕРИНА
Я наконец перебралась со своим медпунктом в новое помещение.
– Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, – сказал Селезнев. – Это же почти абсолют счастья любого эскадрильного врача!
Действительно, медпункт получился очень миленьким. Каждому шкафчику, каждой тумбочке было найдено место, проведен телефон и поставлено переговорное устройство с динамиком и микрофоном для внутрипортовой связи. Я соорудила очаровательные занавески из внутренних домашних ресурсов и, воспользовавшись обилием свободного места, поставила у окна маленький столик для Ляльки. Все равно она почти весь день торчит у меня. Сама Лялька притащила свою скамеечку, краски, карандаши, бумагу и еще какую-то мелочишку. На столик она усадила старую драную обезьяну, вытертого вельветового медведя без левой лапы и ужасно некрасивую куклу Луизу.
Лялька обычно сидит лицом к окну и никогда не поворачивается. До того, что происходит у нее за спиной, Ляльке дела нет. Она рисует. Она почти всегда что-нибудь рисует.
– Ты учти, старушка, – сказал Селезнев, показывая глазами в Лялькину сторону. – Вот-вот прилетит из управления медкомиссия... Я не думаю, что они будут в большом восторге, когда в твоем кабинете увидят этот симпатичненький филиал комнаты матери и ребенка.
– Ты меня предупредишь, и я заблаговременно все это уберу, – успокоила я его.
– Папа! – не поворачиваясь, сказала Лялька. – А слоны зеленые бывают?
– Нет, котенок. Слоны обычно серые, – ответил Селезнев.
Садилась чья-то машина. Селезнев привычно посмотрел в окно, на часы и удивленно поднял брови.
– Это еще кто? – спросил он сам себя.
– Дядя Сережа Сахно с «химии» прилетел, – сказала Лялька, поглядев на самолет.
– Ты-то откуда знаешь? – спросила я.
– А у них три последние цифры – шесть, два и пять, – невозмутимо ответила Лялька, продолжая рисовать.
– Точно... – растерянно сказал Селезнев. – Шесть, два и пять...
– Они когда в колхоз улетали, я их провожала, и мы с дядей Димой пели песню: «Я тебя провожала и слезы сдержала, и были сухими глаза!..» А дядя Сережа как на него крикнет, и они улетели...
– Не ребенок, а что-то особенное, – пробормотал Селезнев. – Поставь, пожалуйста, штампик. – Он протянул мне свой полетный лист.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила я.
– Морально? Физицки?
– Физицки, физицки... – невольно впадая в его тон, засмеялась я.
Он обошел стол, наклонился надо мной и, касаясь моей щеки, одними губами шепнул:
– Катька...
А потом вдруг резко выпрямился и громко спросил:
– Лялька! Хочешь братика?
– Не-а! – мотнула головой Лялька.
– Ты в своем уме?.. – испугалась я.
– Ставь, ставь штампик.
– К обеду будешь?
– Да. Только в Котлинск схожу и обратно.
И в это время я услышала мотоцикл Азанчеева. Это мог быть только он. Я слышу этот мотоцикл каждое утро. Я этот мотоцикл уже наизусть выучила...
– Командир, – сказала я и постаралась улыбнуться. – Давай уедем отсюда...
И от моей идиотской улыбки Селезневу стало не по себе.
Он мне что-то ответил, но я уже ничего не слышала, кроме нараставшего звука мотоциклетного мотора. Ах, хоть бы кто-нибудь опробовал самолетный двигатель! Чтобы взревел он сумасшедшими оборотами и проглотил это чертово мотоциклетное тарахтение!.. И пусть вылетят стекла из окон, только бы не слышать этот мотоцикл!.. Только бы взять себя в руки! Взять себя в руки.
Почему он на аэродроме? Он же сегодня не летает. Он же не проходил у меня осмотр.
– Почему он на аэродроме? – неожиданно для самой себя вслух спросила я. – Он же сегодня не летает...
– Я назначил его в комиссию по списанию «Як-двенадцатого», – ответил Селезнев, и я с ужасом заметила, что он даже не поинтересовался, о ком я спрашиваю.
– Васенька, родной мой, дружочек мой... – забормотала я. – Давай действительно уедем отсюда!.. Ну что тебе стоит?.. Ну неужели тебе здесь не надоело? Помнишь, ты хотел на Север? Ты же сам хотел на Север, правильно? И я здесь скоро от тоски сдохну...
И тут мы оба увидели, что Лялька повернулась и смотрит на нас, испуганно переводя взгляд с одного на другого.
Вот тут он мне и сказал:
– Возьми себя в руки.
В дверь постучали.
Я машинально поправила волосы и крикнула:
– Да-да! Войдите!.. – И подумала: «Господи, только бы не он... Только бы не он...»
Дверь открылась, и вошли Сергей Николаевич Сахно и Дима Соломенцев. Я чуть не разревелась.
– Сергей Николаевич! – сказал Вася. – С прибытием!..
– Здравия желаю, Василий Григорьевич, – сказал Сахно. – Вот пришли доложиться. Нам сказали, что вы здесь... Доброе утро, Катерина Михайловна.
– Здравствуйте, здравствуйте, Сергей Николаевич... Здравствуй, Димочка! – Я была так рада, что именно они сейчас пришли сюда.
– Потом, потом доложитесь, – улыбнулся Селезнев. – Отдыхайте.
– Что вы?! – махнул рукой Сахно. – Нам еще аэроплан разгружать...
– Одну секундочку! – сказал Дима и вышел вперед. Он очень великосветски улыбнулся, поклонился мне и Селезневу и вдруг вытащил из-за пазухи какое-то маленькое живое существо.
– Лялька! – торжественно проговорил он. – Получи. Доктор, не волнуйтесь! Хомячки – лучшие друзья детей. Василий Григорьевич! Ребенок без хомяка как без рук!..
Лялька тихо повизгивала от восторга. Дима еще раз всем поклонился и отступил к дверям.
– Это страшный человек, Василий Григорьевич, – сказал Сахно и показал на Димку, скромненько стоявшего у него за спиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Посадки в пургу, полеты в грозовой облачности, спасение умирающих – все Соломенцев, Соломенцев, Соломенцев! Один не хочет, другой боится, третий не может... Кто летит? Соломенцев!
Мне показалось, что я слышу бурю аплодисментов, напрочь заглушивших прекрасную сопроводительную мелодию оркестра. Пауза. И снова зарыдали скрипки!..
– Соломенцев... – нежно повторила девчонка. И тут же робко попросила: – Ну Дим... Ну убери руку... Ну просят же как человека...
– Ну ладно, ладно... – согласился Димка хрипловатым голосом. – Слушай, а чего это ты, молодая, здоровая, и в сторожихах?..
– А тебе-то что? – В голосе девчонки послышались неприязненные нотки.
– Ну так... Просто странно.
Молчание. И тихо ответила девчонка:
– Ничего странного. Я с прошлого месяца на легкой работе.
– Что это за «легкая работа»?
Великий трагик уступил место простаку.
– Ну, в положении я... – смущенно сказала девчонка.
Я перевернулся на бок и запихал угол клеенчатой подушки в рот. Очень противно, но другого выхода не было!
– А муж где же? – растерянно спросил Димка.
– В армии...
И опять молчание.
– Так-так... – наконец сказал Димка. – Ну что ж... Счастливого дежурства.
– Спокойной ночи, Димочка! – ласково ответила девчонка.
А я быстро замотал свою голову старой кожаной курткой, потому что клеенчатая подушка меня уже не спасала...
КАТЕРИНА
Я наконец перебралась со своим медпунктом в новое помещение.
– Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, – сказал Селезнев. – Это же почти абсолют счастья любого эскадрильного врача!
Действительно, медпункт получился очень миленьким. Каждому шкафчику, каждой тумбочке было найдено место, проведен телефон и поставлено переговорное устройство с динамиком и микрофоном для внутрипортовой связи. Я соорудила очаровательные занавески из внутренних домашних ресурсов и, воспользовавшись обилием свободного места, поставила у окна маленький столик для Ляльки. Все равно она почти весь день торчит у меня. Сама Лялька притащила свою скамеечку, краски, карандаши, бумагу и еще какую-то мелочишку. На столик она усадила старую драную обезьяну, вытертого вельветового медведя без левой лапы и ужасно некрасивую куклу Луизу.
Лялька обычно сидит лицом к окну и никогда не поворачивается. До того, что происходит у нее за спиной, Ляльке дела нет. Она рисует. Она почти всегда что-нибудь рисует.
– Ты учти, старушка, – сказал Селезнев, показывая глазами в Лялькину сторону. – Вот-вот прилетит из управления медкомиссия... Я не думаю, что они будут в большом восторге, когда в твоем кабинете увидят этот симпатичненький филиал комнаты матери и ребенка.
– Ты меня предупредишь, и я заблаговременно все это уберу, – успокоила я его.
– Папа! – не поворачиваясь, сказала Лялька. – А слоны зеленые бывают?
– Нет, котенок. Слоны обычно серые, – ответил Селезнев.
Садилась чья-то машина. Селезнев привычно посмотрел в окно, на часы и удивленно поднял брови.
– Это еще кто? – спросил он сам себя.
– Дядя Сережа Сахно с «химии» прилетел, – сказала Лялька, поглядев на самолет.
– Ты-то откуда знаешь? – спросила я.
– А у них три последние цифры – шесть, два и пять, – невозмутимо ответила Лялька, продолжая рисовать.
– Точно... – растерянно сказал Селезнев. – Шесть, два и пять...
– Они когда в колхоз улетали, я их провожала, и мы с дядей Димой пели песню: «Я тебя провожала и слезы сдержала, и были сухими глаза!..» А дядя Сережа как на него крикнет, и они улетели...
– Не ребенок, а что-то особенное, – пробормотал Селезнев. – Поставь, пожалуйста, штампик. – Он протянул мне свой полетный лист.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила я.
– Морально? Физицки?
– Физицки, физицки... – невольно впадая в его тон, засмеялась я.
Он обошел стол, наклонился надо мной и, касаясь моей щеки, одними губами шепнул:
– Катька...
А потом вдруг резко выпрямился и громко спросил:
– Лялька! Хочешь братика?
– Не-а! – мотнула головой Лялька.
– Ты в своем уме?.. – испугалась я.
– Ставь, ставь штампик.
– К обеду будешь?
– Да. Только в Котлинск схожу и обратно.
И в это время я услышала мотоцикл Азанчеева. Это мог быть только он. Я слышу этот мотоцикл каждое утро. Я этот мотоцикл уже наизусть выучила...
– Командир, – сказала я и постаралась улыбнуться. – Давай уедем отсюда...
И от моей идиотской улыбки Селезневу стало не по себе.
Он мне что-то ответил, но я уже ничего не слышала, кроме нараставшего звука мотоциклетного мотора. Ах, хоть бы кто-нибудь опробовал самолетный двигатель! Чтобы взревел он сумасшедшими оборотами и проглотил это чертово мотоциклетное тарахтение!.. И пусть вылетят стекла из окон, только бы не слышать этот мотоцикл!.. Только бы взять себя в руки! Взять себя в руки.
Почему он на аэродроме? Он же сегодня не летает. Он же не проходил у меня осмотр.
– Почему он на аэродроме? – неожиданно для самой себя вслух спросила я. – Он же сегодня не летает...
– Я назначил его в комиссию по списанию «Як-двенадцатого», – ответил Селезнев, и я с ужасом заметила, что он даже не поинтересовался, о ком я спрашиваю.
– Васенька, родной мой, дружочек мой... – забормотала я. – Давай действительно уедем отсюда!.. Ну что тебе стоит?.. Ну неужели тебе здесь не надоело? Помнишь, ты хотел на Север? Ты же сам хотел на Север, правильно? И я здесь скоро от тоски сдохну...
И тут мы оба увидели, что Лялька повернулась и смотрит на нас, испуганно переводя взгляд с одного на другого.
Вот тут он мне и сказал:
– Возьми себя в руки.
В дверь постучали.
Я машинально поправила волосы и крикнула:
– Да-да! Войдите!.. – И подумала: «Господи, только бы не он... Только бы не он...»
Дверь открылась, и вошли Сергей Николаевич Сахно и Дима Соломенцев. Я чуть не разревелась.
– Сергей Николаевич! – сказал Вася. – С прибытием!..
– Здравия желаю, Василий Григорьевич, – сказал Сахно. – Вот пришли доложиться. Нам сказали, что вы здесь... Доброе утро, Катерина Михайловна.
– Здравствуйте, здравствуйте, Сергей Николаевич... Здравствуй, Димочка! – Я была так рада, что именно они сейчас пришли сюда.
– Потом, потом доложитесь, – улыбнулся Селезнев. – Отдыхайте.
– Что вы?! – махнул рукой Сахно. – Нам еще аэроплан разгружать...
– Одну секундочку! – сказал Дима и вышел вперед. Он очень великосветски улыбнулся, поклонился мне и Селезневу и вдруг вытащил из-за пазухи какое-то маленькое живое существо.
– Лялька! – торжественно проговорил он. – Получи. Доктор, не волнуйтесь! Хомячки – лучшие друзья детей. Василий Григорьевич! Ребенок без хомяка как без рук!..
Лялька тихо повизгивала от восторга. Дима еще раз всем поклонился и отступил к дверям.
– Это страшный человек, Василий Григорьевич, – сказал Сахно и показал на Димку, скромненько стоявшего у него за спиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39