А еще старики говорят о прошлом. О будущем старики говорить пугаются. И поэтому очень жалеют друг друга.
– Я знаю, что он учит таблицу проверки зрения наизусть, и ничего не могу поделать!.. – сказал я невропатологу.
– С ним?
– С самим собой... А сколько их по всем управлениям ГВФ! Боже ты мой... Как неумело, по мальчишески, эти пятидесятилетние мужики стараются сохранить за собой право летать!.. Хотя бы еще год. Полгода... Каждый раз, когда я вылетаю в составе комиссии в такие вот маленькие подразделения, где доживают свой воздушный век старые летчики, я чувствую себя палачом, отправляющимся на гастроли.
Из кабины пилотов вышел молодой круглолицый здоровяк – командир корабля.
– Как себя медицина чувствует? – весело спросил он. – Никому помощь не требуется?
Преферансисты оторвались от карт, спящие открыли глаза, читавший отложил книгу. Все заулыбались, задвигались.
– Когда в Добрынино придем? – спросил кто-то.
Командир посмотрел на часы и ответил:
– Минут через двадцать начнем заходить.
Он прошел мимо нас в уборную, и мне почему-то, старому болвану, этот командир корабля вдруг стал неприятен. Я посмотрел ему в спину и раздраженно сказал соседу:
– Я вам клянусь, я скоро начну ненавидеть молодых и здоровых людей. Парадокс, да и только!
Невропатолог с интересом посмотрел на меня.
– Это аномалия? – с беспокойством спросил я. – Нет, серьезно. Я вас как невропатолога спрашиваю...
– Идите к черту. Обычная возрастная солидарность. Наливайте.
Я разлил остатки боржоми по серым чашечкам, и в это время оба двигателя слегка уменьшили обороты. Мы начали снижение.
НАДЕЖДА ВАСИЛЬЕВНА
Сидели на вышке и ждали медицинскую комиссию. Еще вчера я приняла радиограмму, в которой говорилось, что сегодня они должны прилететь к нам...
В нашей единственной гостинице были забронированы комнаты для врачей и экипажа, а наш медпункт временно переоборудован так, чтобы в нем было удобно работать сразу нескольким людям.
Полторы недели я прожила у Кати Селезневой. Иногда мне казалось, что я сама не выдержу всего этого, распахну окно и завою в черное ночное небо от тоски и бессмыслицы произошедшего. Я старалась ни на секунду не оставлять Катю одну. Только в рабочие часы мы находились не вместе. Но это были единственные часы суток, когда я была почти спокойна за нее. Как многому она научилась у Селезнева за годы, проведенные с ним под одной крышей! С каким удивительным спокойствием, достоинством и сдержанностью она проводила утренние предполетные осмотры, как разговаривала с людьми, как принимала их соболезнования...
И только дома, оставшись со мной наедине, она позволяла себе отбросить многопудовый щит спокойствия и снова превратиться в безутешную русскую бабу, плачущую, проклинающую себя и свою судьбу, впадающую то в странное безмолвное оцепенение, то в иссушающую, доходящую до беспамятства истерику...
А утром, подтянутая и приветливая, она сидела в своем белом, слегка кокетливом халатике за столом медпункта и, рискуя быть заподозренной в черствости, спокойно проводила обычный предполетный осмотр.
«Ил-14», борт сорок пять шестьсот пятьдесят четыре, наконец запросил условия посадки. Я передала ему весь наш нехитрый комплекс и предупредила Ивана Гонтового, что «Ил» на подходе. А через несколько минут «Ил» запросил посадку.
Гонтовой Поднял свой микрофон:
– Сорок пять шестьсот пятьдесят четыре, вас понял. Посадку разрешаю.
– Кто садится? – спросил Сергей.
– Медкомиссия.
Сахно подошел к динамику внутреннего переговорного устройства, щелкнул тумблером и, глядя в сторону, откуда должен был появиться самолет, сказал:
– Доктор Селезнева! Катерина Михайловна... Выходите встречать коллег. На подходе.
– Спасибо, Сергей Николаевич, – послышался из динамика ровный голос Кати.
Сергей подмигнул мне и вышел.
Иван Гонтовой посмотрел на часы, записал время в журнал. Он еще раз, посмотрел на посадочную полосу и только хотел закурить, как динамик на его пульте заговорил голосом командира «Ил-14»:
– Сантонин! Сантонин! Я – сорок пять шесть пять четыре!.. Не выпускается правая нога. Не выпускается правая нога. А левая не убирается...
Гонтовой испуганно посмотрел на меня и быстро оглядел все наше помещение, словно искал того, кто скажет, как ему поступить дальше. Но в комнате диспетчерской службы, кроме нас с ним, никого не было, и он хрипло сказал в микрофон:
– Вас понял! Вас понял! Уходите на второй круг, ждите нашей команды!
Он мгновенно переключился на внутреннее переговорное устройство, врубил все точки связи:
– Внимание! Внимание! Командира эскадрильи, командиров звеньев, начальников всех служб срочно на вышку АДС! Повторяю: командира эскадрильи, командиров звеньев и начальников всех служб срочно на вышку АДС!..
Вторую половину фразы он проговорил, уже видя сквозь стеклянную стену нашей вышки, как с разных сторон маленького аэродрома бежали те, кого он звал...
КОМАНДИР КОРАБЛЯ
Все было нормально до тех пор, пока я не приказал:
– Выпустить шасси!
Бортмеханик нагнулся вперед и привычно двинул рычаг выпуска шасси.
– Командир! – тревожно сказал он, глядя на зелёные и красные сигнальные лампы. – Не вышла правая нога шасси...
Я посмотрел на красный сигнал правой стойки.
– Спокойно. Попробуй убрать и еще раз выпустить.
«Сейчас все будет в порядке... Все будет в порядке! думал я. – Сейчас она вывалится...»
Но правая стойка не выходила. А левая, как оказалось, не убиралась. Выходила и убиралась только одна передняя носовая нога.
– Давай еще раз! – остервенело сказал я.
И был еще раз, и два раза, и три, и четыре, и я кабрировал и бросал машину то вверх, то вниз, чтобы хоть перегрузками заставить вылезти эту проклятую правую ногу, а она все не выходила и не выходила... И тогда я сказал Земле:
– Сантонин! Сантонин! Я – сорок пять шесть пять четыре. Не выпускается правая нога. Не выпускается правая нога! А левая не убирается...
АЗАНЧЕЕВ
– Слушайте, товарищи! – метался Гонтовой – Ну чего же тут думать?.. Ну пусть он идет в Хлыбово... Мы их предупредим. У них там и полоса лучше, и средства наведения самые разные... Господи! Ну чего же тут думать?.. Ведь и так ясно – не можем мы его принять... Не можем!
Гонтовой заглянул мне в глаза и нервно потер руки.
– Господи... – снова пробормотал он. – Ну чего же тут думать!..
Впервые я видел Гонтового в таком состоянии. Но сейчас мне было наплевать на него. Мне было важно, что скажет Сахно.
– Пусть сольет горючее, выпустит закрылки и садится с креном на выпущенную ногу. И до последнего метра пусть работает элеронами. Как начнет заваливаться, так сразу же несколько резких торможений... Черт с ним, пусть его развернет. Ничего страшного. Консоль снесет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39