Только глаза его выдавали. Я видел, как они испуганно и настороженно ждали землю. И когда оставалось всего пять метров до земли, мой старик снова дал газ и полез наверх...
И тут я испугался. Я уже понял, что посадочная полоса тут ни при чем. Все дело в состоянии моего Сереги. С ним происходит что-то ужасное...
– Ну что смотришь? – заорал он. – Бери баранку, сажай!
Я поставил ноги на педали и взял штурвал в руки.
Как только Сахно передал мне управление, он сразу же постарел и обмяк. Это было похоже на фантастическое превращение, настолько это быстро и резко произошло: в кресле командира сидел старый, опустошенный, раздавленный человек и потирал старое, неузнаваемое лицо старыми и очень жилистыми руками...
Я сажал самолет, будто делал перевязку тяжелораненому. Мы прокатились по бугристому грунту, как по зеркальной глади. Я его не тряхнул ни разу, не тормознул резко. Мне вдруг представилось, что, если я сделаю хоть одно неверное движение, Сергею Николаевичу может стать еще хуже, и неизвестно, чем все это кончится... Я отчетливо понимал, что у меня это нервное, какой-то психопатический бред, но мне казалось, что сейчас только я могу спасти своего Серегу. И я посадил самолет так, как дай мне Бог посадить еще хоть один раз в моей жизни...
Я выключил двигатель и впервые с того момента, как взял штурвал в свои руки, посмотрел на Сахно.
Сергей Николаевич неподвижно сидел, уставившись в одну точку. А я мучительно соображал, что мне нужно ему сказать, и вообще, что же говорят в таких случаях.
Одно я понял совершенно ясно – старик до взлета не встанет из своего кресла. И тогда я повернулся, достал из кармана куртки сегодняшнюю газету и, фальшиво хихикая, сказал:
– Сергей Николаевич... А, Сергей Николаевич! Вы в «Известиях» читали, как один фраер пять раз был женат? Сдохнуть можно!
Я сунул газету Сахно, показал глазами на подходивших к самолету пассажиров и добавил:
– Пока я с этими управлюсь, вы посидите почитайте. Грандиозная история!
Сахно вяло взял газету, а я, не надевая ни фуражки, ни куртки, выскочил из кабины в салон.
– Дима, – услышал я хрипловатый, глухой голос Сахно. – Пойди сюда...
Я вернулся и заглянул в кабину.
– Захвати папиросы дяде Паше... В портфеле.
Я сунул руку за его командирское кресло, вытащил оттуда портфель и достал пакет с папиросами.
Когда я прыгал на землю, я увидел горстку пассажиров, стоявших метрах в двадцати от самолета, и встревоженного дядю Пашу – диспетчера этой полосы.
– Граждане! – надсадно крикнул дядя Паша. – Стойте на месте! Никто вам посадку еще не объявлял!..
Он подбежал вплотную ко мне и, мокренький, задыхающийся, сразу зашептал:
– Чего случилось-то?.. Где Сергей Николаевич?
– Все в порядке, – сказал я ему. – Сидит, отдыхает.
– Он что, не выйдет? – поразился дядя Паша.
– Я же сказал, отдыхает, – разозлился я и сунул дяде Паше пакет с папиросами: – Вот просил передать.
– Господи! И чего тратится!.. Я балуюсь, а он потакает...
Дед сразу же успокоился, лихо сдвинул фуражку на затылок и, оглянувшись на пассажиров, склочным голосом затараторил:
– А у нас тут чего было! Возмущаются!.. Раз не сели, два не сели – как шум началси!.. Мол, летать не умеют!.. Дескать, посодют всякого!.. Ну я, конечно, тоже тут спуску не дал. Будя, говорю, болтать! Будя!.. Не знаете, говорю, а треплете. Это же Сергей Николаевич Сахно!.. Самый лучший летчик повсюду!.. Конечно, может быть, тольки немного старый... Но это я же, сам понимаешь, посторонним не скажу... Наше дело, семейное.
– Какая загрузка? – спросил я.
– Да семь человек, будь они неладны... – махнул рукой дед.
– Почта есть?
– Откуда ей взяться в это время?
– Давай загружай.
– Нехай еще подождут, – беспечно сказал дядя Паша, и я понял, о чем он меня сейчас спросит.
– Слушай, Дим, а Дим... – Для большей секретности он понизил голос до шепота. – Вы чего это сто раз заходили, а сесть не могли, а?
Я подумал о том, что, сказав «наше дело, семейное», дядя Паша был абсолютно прав. Я ему подмигнул заговорщически и тоже шепотом ответил, как «свой своему»:
– Старик решил погонять меня в заходах на короткую полосу... А посадить не доверил. Сам сажал.
– Это-то было видно! – со знанием дела веско сказал дядя Паша. – Почерк...
– Верно, да? – обрадовался я. – Ну порядок! Толковый ты парнишка, дед! Сажай пассажиров. Взлетать пора...
– Не боись, Димитрий! – лихо ответил дед. – Все будет в ажуре!..
Все будет в ажуре! Все будет в ажуре... А если он летать больше не сможет? Что тогда будет?.. Все ли тогда будет в ажуре?
В шестнадцать часов с копейками мы прилетели в Добрынино.
Я побежал сдавать портфель и на лестнице нос к носу столкнулся с Василием Григорьевичем Селезневым.
– Соломенцев! Где командир? – спросил Селезнев.
Я буквально похолодел. Неужто он мог что-нибудь узнать? Но от кого? Когда? Я лихорадочно стал вспоминать всех пассажиров – кто из них мог рассказать Селезневу про три захода на посадку?..
– Что с тобой? – удивился Селезнев. – Я тебя спрашиваю, где Сергей Николаевич?
– А что такое? – попытался я узнать, в чем дело.
– Нет, ничто в мире не совершенно, – вздохнул Селезнев и с жалостью посмотрел на меня. – Недавно, если ты помнишь, я на последнем разборе полетов с удовольствием отмечал, что ты становишься пристойной личностью. Но я и понятия не имел, что одновременно с этим ты начисто утратил представление о форме разговора с командиром эскадрильи. Не говоря уже об элементарной вежливости...
– Простите, пожалуйста, Василий Григорьевич, – сказал я.
– Ладно, махнул рукой Селезнев. – Передай Сергею Николаевичу, что ваш аэроплан становится на регламентные работы. Он может завтра отдыхать, а ты, неуч, чтобы утром в девять тридцать сидел в летном классе на занятиях. Понял?
Я чуть в пляс не пустился! Вот везуха так везуха!.. Значит, мой Серега запросто сможет очухаться за это время и прийти в норму. Отлежится немного, отдохнет, и, как говорит дядя Паша, все будет в ажуре!.. Да и я кое-что тут придумал.
– Ты меня понял? – повторил Селезнев.
– Так точно, Василий Григорьевич! – рявкнул я. – Как прикажете, Василий Григорьевич! Разрешите идти?
Селезнев внимательно посмотрел на меня, поманил пальцем и тихонько сказал:
– Как только найдешь свободную минутку, загляни в медпункт к Катерине Михайловне и попроси у нее направление к психиатру. По-моему, тебе настало время обратиться к специалисту...
– Слушаюсь, Василий Григорьевич! – рявкнул я еще громче и помчался на стоянку.
Вечером я вломился в аптеку за десять минут до закрытия оптического отдела. Ну почему оптический отдел должен закрываться в семнадцать тридцать? За два с половиной часа до закрытия всей аптеки? Фантастика какая-то!..
Несмотря на крахмальную рубашку и тщательно отутюженные брюки, вид у меня, наверное, был более чем жалкий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
И тут я испугался. Я уже понял, что посадочная полоса тут ни при чем. Все дело в состоянии моего Сереги. С ним происходит что-то ужасное...
– Ну что смотришь? – заорал он. – Бери баранку, сажай!
Я поставил ноги на педали и взял штурвал в руки.
Как только Сахно передал мне управление, он сразу же постарел и обмяк. Это было похоже на фантастическое превращение, настолько это быстро и резко произошло: в кресле командира сидел старый, опустошенный, раздавленный человек и потирал старое, неузнаваемое лицо старыми и очень жилистыми руками...
Я сажал самолет, будто делал перевязку тяжелораненому. Мы прокатились по бугристому грунту, как по зеркальной глади. Я его не тряхнул ни разу, не тормознул резко. Мне вдруг представилось, что, если я сделаю хоть одно неверное движение, Сергею Николаевичу может стать еще хуже, и неизвестно, чем все это кончится... Я отчетливо понимал, что у меня это нервное, какой-то психопатический бред, но мне казалось, что сейчас только я могу спасти своего Серегу. И я посадил самолет так, как дай мне Бог посадить еще хоть один раз в моей жизни...
Я выключил двигатель и впервые с того момента, как взял штурвал в свои руки, посмотрел на Сахно.
Сергей Николаевич неподвижно сидел, уставившись в одну точку. А я мучительно соображал, что мне нужно ему сказать, и вообще, что же говорят в таких случаях.
Одно я понял совершенно ясно – старик до взлета не встанет из своего кресла. И тогда я повернулся, достал из кармана куртки сегодняшнюю газету и, фальшиво хихикая, сказал:
– Сергей Николаевич... А, Сергей Николаевич! Вы в «Известиях» читали, как один фраер пять раз был женат? Сдохнуть можно!
Я сунул газету Сахно, показал глазами на подходивших к самолету пассажиров и добавил:
– Пока я с этими управлюсь, вы посидите почитайте. Грандиозная история!
Сахно вяло взял газету, а я, не надевая ни фуражки, ни куртки, выскочил из кабины в салон.
– Дима, – услышал я хрипловатый, глухой голос Сахно. – Пойди сюда...
Я вернулся и заглянул в кабину.
– Захвати папиросы дяде Паше... В портфеле.
Я сунул руку за его командирское кресло, вытащил оттуда портфель и достал пакет с папиросами.
Когда я прыгал на землю, я увидел горстку пассажиров, стоявших метрах в двадцати от самолета, и встревоженного дядю Пашу – диспетчера этой полосы.
– Граждане! – надсадно крикнул дядя Паша. – Стойте на месте! Никто вам посадку еще не объявлял!..
Он подбежал вплотную ко мне и, мокренький, задыхающийся, сразу зашептал:
– Чего случилось-то?.. Где Сергей Николаевич?
– Все в порядке, – сказал я ему. – Сидит, отдыхает.
– Он что, не выйдет? – поразился дядя Паша.
– Я же сказал, отдыхает, – разозлился я и сунул дяде Паше пакет с папиросами: – Вот просил передать.
– Господи! И чего тратится!.. Я балуюсь, а он потакает...
Дед сразу же успокоился, лихо сдвинул фуражку на затылок и, оглянувшись на пассажиров, склочным голосом затараторил:
– А у нас тут чего было! Возмущаются!.. Раз не сели, два не сели – как шум началси!.. Мол, летать не умеют!.. Дескать, посодют всякого!.. Ну я, конечно, тоже тут спуску не дал. Будя, говорю, болтать! Будя!.. Не знаете, говорю, а треплете. Это же Сергей Николаевич Сахно!.. Самый лучший летчик повсюду!.. Конечно, может быть, тольки немного старый... Но это я же, сам понимаешь, посторонним не скажу... Наше дело, семейное.
– Какая загрузка? – спросил я.
– Да семь человек, будь они неладны... – махнул рукой дед.
– Почта есть?
– Откуда ей взяться в это время?
– Давай загружай.
– Нехай еще подождут, – беспечно сказал дядя Паша, и я понял, о чем он меня сейчас спросит.
– Слушай, Дим, а Дим... – Для большей секретности он понизил голос до шепота. – Вы чего это сто раз заходили, а сесть не могли, а?
Я подумал о том, что, сказав «наше дело, семейное», дядя Паша был абсолютно прав. Я ему подмигнул заговорщически и тоже шепотом ответил, как «свой своему»:
– Старик решил погонять меня в заходах на короткую полосу... А посадить не доверил. Сам сажал.
– Это-то было видно! – со знанием дела веско сказал дядя Паша. – Почерк...
– Верно, да? – обрадовался я. – Ну порядок! Толковый ты парнишка, дед! Сажай пассажиров. Взлетать пора...
– Не боись, Димитрий! – лихо ответил дед. – Все будет в ажуре!..
Все будет в ажуре! Все будет в ажуре... А если он летать больше не сможет? Что тогда будет?.. Все ли тогда будет в ажуре?
В шестнадцать часов с копейками мы прилетели в Добрынино.
Я побежал сдавать портфель и на лестнице нос к носу столкнулся с Василием Григорьевичем Селезневым.
– Соломенцев! Где командир? – спросил Селезнев.
Я буквально похолодел. Неужто он мог что-нибудь узнать? Но от кого? Когда? Я лихорадочно стал вспоминать всех пассажиров – кто из них мог рассказать Селезневу про три захода на посадку?..
– Что с тобой? – удивился Селезнев. – Я тебя спрашиваю, где Сергей Николаевич?
– А что такое? – попытался я узнать, в чем дело.
– Нет, ничто в мире не совершенно, – вздохнул Селезнев и с жалостью посмотрел на меня. – Недавно, если ты помнишь, я на последнем разборе полетов с удовольствием отмечал, что ты становишься пристойной личностью. Но я и понятия не имел, что одновременно с этим ты начисто утратил представление о форме разговора с командиром эскадрильи. Не говоря уже об элементарной вежливости...
– Простите, пожалуйста, Василий Григорьевич, – сказал я.
– Ладно, махнул рукой Селезнев. – Передай Сергею Николаевичу, что ваш аэроплан становится на регламентные работы. Он может завтра отдыхать, а ты, неуч, чтобы утром в девять тридцать сидел в летном классе на занятиях. Понял?
Я чуть в пляс не пустился! Вот везуха так везуха!.. Значит, мой Серега запросто сможет очухаться за это время и прийти в норму. Отлежится немного, отдохнет, и, как говорит дядя Паша, все будет в ажуре!.. Да и я кое-что тут придумал.
– Ты меня понял? – повторил Селезнев.
– Так точно, Василий Григорьевич! – рявкнул я. – Как прикажете, Василий Григорьевич! Разрешите идти?
Селезнев внимательно посмотрел на меня, поманил пальцем и тихонько сказал:
– Как только найдешь свободную минутку, загляни в медпункт к Катерине Михайловне и попроси у нее направление к психиатру. По-моему, тебе настало время обратиться к специалисту...
– Слушаюсь, Василий Григорьевич! – рявкнул я еще громче и помчался на стоянку.
Вечером я вломился в аптеку за десять минут до закрытия оптического отдела. Ну почему оптический отдел должен закрываться в семнадцать тридцать? За два с половиной часа до закрытия всей аптеки? Фантастика какая-то!..
Несмотря на крахмальную рубашку и тщательно отутюженные брюки, вид у меня, наверное, был более чем жалкий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39