То занято, то не отвечают, то занято, то не отвечают...
Вдруг у меня у самого раздался звонок. Я поднял трубку.
– Слушаю, – говорю.
Оказывается, Надя. Быстро она до аэропорта доехала...
– Сережа, тут Ваня Гонтовой тебе кое-что сказать хочет...
– Здорово, – говорит Гонтовой.
– Здорово, – говорю.
– Отдыхаешь?
– А что мне делать? Отдыхаю. Наше дело регламентное...
– Правильно, – говорит Гонтовой. – И второй тоже отдыхает.
– Нет, – отвечаю. – Он в летном классе. На занятиях.
– Держи, – говорит, – карман шире. В милиции он за хулиганство. С самой ночи.
– Ты что болтаешь, дурак старый?
– Ты у нас больно молодой, – засмеялся Иван.
– Я серьезно...
– Да куда уж серьезней! Селезнев только что Азанчеева за ним послал. Машин нет, так твоего на мотоцикле сейчас сюда привезут.
– Врешь ты все. Дай Надежду.
Слышу, Гонтовой смеется, передает Наде трубку.
– Ты приедешь? – спрашивает меня Надя.
– Сейчас буду, – сказал я и положил трубку.
«Что же он там натворил? – думаю. – Как это его угораздило? Так ведь все хорошо пошло...»
Сглотнул две таблетки «тройчатки» и покатил на аэродром.
Трясусь в автобусе, а в голове сквозь дикую боль мыслишки разные с трудом пробираются. И такие странные мысли, что чувствую, приводят меня к непривычному состоянию. Такому размягченному и одностороннему. Кажется мне, что вот Димку несправедливо арестовали... Ничего ведь не знаю, ни подробностей, ничего, а вот кажется, что несправедливо, и все тут! И все думаю: вот он там с ночи находится, а на чем он там спал, интересно? На нарах? Или на полу, может быть?! Чуть что, понимаешь, в милицию!.. Не мог он ничего такого сделать! Небось навалились на него человек десять, руки парнишке крутили... Эх, меня там не было... Я бы их как котят швырял. Подойди только! Сволочи!
Ну, думаю, не дай Бог, они ему что-нибудь сделали – я такое устрою! Я в горком пойду, к первому секретарю... Я знаю, что ему сказать, – я тридцать пять лет в партии.
... Влетел я в кабинет Селезнева – стоит против него мой голубчик, рыжими глазами хлопает и молчит. Тут же Витя Азанчеев рядом.
Я своего осмотрел – вроде все в порядке, все на месте. Только, как говорится, «личико у него вчерашнее».
Ну Селезнев мне, конечно, рассказывает, как было дело. Вроде бы Димка вчера с какими-то девчонками и еще с кем-то гулял. И в ноль тридцать он этому своему спутнику по рылу заехал. Да будто бы еще и не один раз. И все это видели дружинники и младший лейтенант милиции, фамилии сейчас не помню. Тот, который от Димки схлопотал, он смылся. А Димку задержали. И он вроде бы оказал сопротивление. Но его все-таки задержали. И вот теперь он ни в чем признаться не хочет – за что дрался и кого лупил, нe говорит, а говорит, что это никого не касается, к службе отношения не имеет, и повторяет все время одну дурацкую фразу: «Наше дело – семейное...» А так больше молчит и разглядывает свои английские полуботинки. Он их в Журавлевке за тридцать пять рублей купил.
– И вообще, – сказал Селезнев, – у меня уже руки опускаются. Сергей Николаевич взял на себя ответственность за этого гражданина... – Он показал на Димку. – Вот и пусть они сами разберутся, можно ли так жить дальше.
Тут я почувствовал, что Селезнев просто не знает, как поступить с Димкой, и поэтому вдруг заговорил так неконкретно. Я Василия Григорьевича в этот момент хорошо понял. Он командир – ему на каждое ЧП реагировать нужно. А тут вроде и реагировать не на что. Подрался... А с кем? В служебное время? Нет. Милиция отпустила? Отпустила...
Ну, думаю, самый момент моего отсюда увести. Всем сразу станет легче. И говорю:
– Разрешите, Василий Григорьевич, я с ним сам поговорю?
А Селезнев только рукой махнул: забирайте, мол, его к чертям собачьим...
И мы вышли.
Идем мы по летному полю, дождичек моросит, под ногами сырость причмокивает. Нам бы рулежные дорожки асфальтированные и полосу бетонную – нашему аэродрому цены бы не было!
Идем, молчим, под ноги себе смотрим.
– Ну а если опять от полетов отстранят? – наконец спросил я.
Димка пожал плечами.
– С кем ночью-то сцепился?
Воспитатель из меня – хуже не придумать...
– Ну чего ты молчишь? – обозлился я. – Подумайте, партизан какой! В милиции он молчал, у комэска молчал... Мне-то ты хоть можешь сказать, с кем ты ночью сцепился?
И тут этот щенок посмотрел на меня – и рот до ушей.
– Потерпевший, – говорит, – пожелал остаться неизвестным.
Я даже сплюнул:
– Это ты потерпевший, а не он! И я потерпевший... Потому что ты мой второй пилот, а не чей-нибудь.
– Сергей Николаевич, – остановился Димка, – я тут вам одну штучку достал. Только вы не обижайтесь.
Он огляделся вокруг, порылся во внутреннем кармане своего кителя и вытащил очки.
– Вот... – неуверенно произнес Димка. – Этот старик сказал, что они будут как раз...
Я даже задохнулся от бешенства! Я эти очки выхватил и как хрястнул о землю!.. А этот мерзавец таким мученическим голосом говорит:
– Господи!.. Я все это так себе и представлял...
Ну тут я уже не выдержал, бросился к нему и чувствую – убью сейчас!
Он от меня шарахнулся, но я сгреб его за грудки, приподнял и давай трясти. А сам приговариваю:
– Да я знаешь что из тебя сделаю?!
А он болтается у меня в руках, глаза кровью налились, и сдавленным голосом так нахально мне отвечает:
– Знаю, знаю... Вы меня угробите... Только не сейчас, а на посадке. И себя тоже...
И тут мне так все противно стало! Я его брезгливо отбросил и говорю ему:
– А пошел ты...
Хорошо, что чей-то двигатель заревел на больших оборотах, потому что я ему так сказал, куда идти надо, как я с самого фронта не выражался. Но я думаю, он меня прекрасно понял.
Бывает же так в жизни – двигатель заглох как раз в тот момент, когда я ему кончил советовать.
Я повернулся и зашагал от него прочь. Иду, еле ноги переставляю.
– Сергей Николаевич!
Да провались ты!.. Знать тебя не знаю.
– Сергей Николаевич...
Я остановился и резко повернулся к нему:
– Ну?
Стоит рыжий, смотрит на меня спокойно, и рожа у него такая безмятежная...
– Вы очки забыли, – говорит и достает из кармана еще одну пару очков. Достает и протягивает ее мне.
Я просто обалдел. Растерялся самым настоящим образом. И сдался.
– Ну не гад ли ты, Димка?..
– Гад! – радостно улыбнулся рыжий. – Просто жуткий гад!..
Он опасливо протянул мне очки и, все еще не отдавая их, сказал:
– Только, Сергей Николаевич... Я прошу вас без этих... Как их? Бросков на дальность... Это последние. С самой модерновой оправой.
СЕЛЕЗНЕВ
Каждый раз, когда я сталкиваюсь с необходимостью разъяснить человеку, что он совершил плохой поступок, а следовательно, поступил нехорошо, я теряюсь. Мне всегда кажется, что несправедливые действия настолько очевидны для всех, что любая попытка даже примитивного анализа, якобы имеющего воспитательное значение, граничит с идиотизмом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39