Шагая через главный зал, она с любопытством глазела на стеклянные прилавки, где были разложены сувениры, цветные плакаты с изображением Останкинской башни и музея Ленина, а также небольшого размера бюсты Брежнева из черного камня и металла; улыбалась офицерам-пограничникам в зеленой форме и сверкающих ботинках, которые стояли на посту в зале прилета; и даже сказала несколько фраз по-русски таможеннику. Тот был очень доволен и ответил ей, тоже по-русски:
– Добро пожаловать.
Саша ждал ее при выходе с таможенного контроля. Он выглядел очень старым и не казался больше коренастым и плотным, однако был все так же прям и широкоплеч. Одет он был в старомодный черный костюм и белую сорочку; массивная львиная голова высоко поднята; седые волосы аккуратно подстрижены и причесаны; под густыми бровями сверкают проницательные острые глаза. В руках Саша держат охапку душистых красных роз.
Нина начала плакать еще до того, как он обнял ее. Ненадолго приподняв лицо, она улыбнулась сквозь слезы и прошептала:
– Розы в январе!..
И расплакалась снова. Саша нежно гладил ее по волосам и приговаривал:
– Ну... ну, Ниночка...
– Помнишь, когда ты уехал, у меня были черные волосы? – спросила она.
– Что? – Он улыбнулся. Зубы у него были желтыми от никотина.
– Мои волосы, они были черными как смоль. А у тебя были такие чудные светлые кудри...
– Теперь мы с тобой одной масти, оба седые, – ответил он. – Дай-ка мне посмотреть на тебя, любимая...
Нина отступила назад и зарделась, чувствуя, как розовеет кожа и горят щеки. Взглянув на него, она рассмотрела все тот же упрямый волевой подбородок, иссеченный морщинами, полный, но решительный рот, такой же, как на подаренной английским писателем фотографии.
Он протянул руку и снял с ее носа очки.
– Прекрасно, – прошептал он. – Ты выглядишь прекрасно. Я узнал бы тебя где угодно, любимая.
Нина вытерла слезы, но они опять набегали на глаза.
– Мне следовало уехать с тобой в Палестину, как ты просил, – сказала она. – Наша жизнь сложилась бы тогда совсем по-другому.
Он кивнул.
– Ох, Сашенька, я вела себя глупо, как маленький ребенок.
– Ну, не надо плакать, – сказал он. – Прошлого не изменишь. Идем.
И он взял ее за руку. Нина поднесла к лицу розы и зарылась в них лицом, вдыхая их божественный аромат.
– Куда мы идем?
– Оставим в гостинице твой чемодан, пообедаем в ресторане, немного выпьем и будем много говорить.
– Ты не женат? – решилась наконец спросить Нина. – В книге об этом ничего не было сказано.
Саша криво улыбнулся.
– Я был женат, и это довольно грустная история. Я не захотел, чтобы ее напечатали.
Потом они сидели в ресторане “Киев” в ее гостинице. Они мало говорили и мало пили, зато оба не могли сдержать слез над ушедшими годами, проведенными вдали друг от друга, над тем, что дороги их разошлись, и что теперь даже встреча не в силах соединить два края пропасти, которая пролегла между ними. Да, он был женат, он женился в Испании во время гражданской войны на русской девушке по имени Ирина. Вдвоем они вернулись во Францию, где родились две их дочери – Катя и Нина.
– Да, Ниночка, я назвал младшую дочь в честь тебя. Ирине я объяснил, что память о тебе никогда не угасала в моем сердце.
Когда началась вторая мировая война, Ирина с дочерьми вернулась в СССР, а он остался, чтобы руководить советской разведкой в оккупированной Европе.
– Ну, об этом-то ты знаешь, – сказал Саша, закуривая папиросу. – Об этом подробно написано в книге Дэвида Хьюза.
Когда после войны он вернулся в Советский Союз, его немедленно бросили в тюрьму НКВД на Лубянке. Ирина развелась с ним и забрала обеих дочерей. Она даже давала против него свидетельские показания, заявив, что он – английский шпион. Инквизиторы из госбезопасности, которые пытали его в тюрьме, показывали ее заявление – четыре странички из ученической тетрадки, исписанные аккуратным округлым почерком.
– Я был арестован, и Ирина спасала свою шкуру. Поэтому она подписала все, что ей продиктовали.
После того как его выпустили, она даже не позвонила ему, а его письма возвращались нераспечатанными. Теперь она уже умерла, и ему было наплевать. Обе его дочери уже вышли замуж, одна жила в Орле, вторая в Казани, и к настоящему времени у него было уже четверо внуков, которых он очень любил.
– Может быть, Нина успеет приехать в Москву, пока ты тут, – сказал Саша Колодный. – Она очень хотела встретиться с “другой Ниной” – с тобой.
Он улыбнулся, и его глаза превратились в узкие раскосые щелочки, окруженные сетью крошечных морщин.
Потом улыбка на лице Саши растаяла, он агрессивно выпятил подбородок и превратился в опасного и жестокого человека – грозного Шефа, который водил за нос гестапо, взламывал секретные коды фашистов и так напугал Берию и госбезопасность, что его на одиннадцать долгих лет упрятали в подземную камеру Лубянской тюрьмы. Нина почти физически ощущала ту могучую силу, которую он излучал когда-то.
Его выпустили из тюрьмы и восстановили на службе в КГБ, но несколько лет назад он ушел в отставку. Теперь Саша получал пенсию и на это жил.
– Меня даже наградили, – сказал он с неприкрытой гордостью. – Лучше поздно, чем никогда. Мне вручили орден Ленина и Золотую Звезду. Я теперь – Герой Советского Союза.
– Герой Советского Союза... – эхом повторила Нина и вне себя от радости подняла свою рюмку. Она сама себя не узнавала.
– Давай выпьем за Героя!..
Саша опрокинул свою рюмку одним глотком, затем накрыл ее ладони своей.
– Теперь расскажи мне о себе, любимая.
Нина наклонилась к нему, взяла его руку в свои и крепко пожала.
– Я не хочу, чтобы это заканчивалось, Саша. Наверное, я сплю, но я не хочу просыпаться.
Это действительно был чудесный, почти волшебный сон. На протяжении целой недели они почти все время были неразлучны, прогуливаясь по улицам и набережным Москвы, обходя памятники архитектуры, посещая Большой и Малый театры, сидя на скамейках в парках или в старых кафе, где подавали национальные кушанья. И все время они разговаривали, ведь им нужно было охватить даже не одну, а две долгие жизни.
Даже на ночь они не разлучались.
– Я уже старик, – сказал ей Саша со своей обезоруживающей улыбкой, – и не гожусь для занятий любовью. Но я хотел бы, чтобы ты по крайней мере разрешила мне лечь рядом с тобой и взять тебя за руку.
Нина покраснела и снова сказала “да”. Она сама очень этого хотела. “Я тебя не узнаю, Нина, – сказала она себе, переодеваясь в ванной, набрасывая тонкую ночную рубашку и ныряя к нему под одеяло. – Это не ты, это какая-то другая женщина. Ты никогда бы так не поступила”.
Саша погасил свет и обнял ее, и Нина улыбнулась сама себе. Да, конечно, она стала совсем другой.
Никогда еще она не чувствовала себя счастливее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162
– Добро пожаловать.
Саша ждал ее при выходе с таможенного контроля. Он выглядел очень старым и не казался больше коренастым и плотным, однако был все так же прям и широкоплеч. Одет он был в старомодный черный костюм и белую сорочку; массивная львиная голова высоко поднята; седые волосы аккуратно подстрижены и причесаны; под густыми бровями сверкают проницательные острые глаза. В руках Саша держат охапку душистых красных роз.
Нина начала плакать еще до того, как он обнял ее. Ненадолго приподняв лицо, она улыбнулась сквозь слезы и прошептала:
– Розы в январе!..
И расплакалась снова. Саша нежно гладил ее по волосам и приговаривал:
– Ну... ну, Ниночка...
– Помнишь, когда ты уехал, у меня были черные волосы? – спросила она.
– Что? – Он улыбнулся. Зубы у него были желтыми от никотина.
– Мои волосы, они были черными как смоль. А у тебя были такие чудные светлые кудри...
– Теперь мы с тобой одной масти, оба седые, – ответил он. – Дай-ка мне посмотреть на тебя, любимая...
Нина отступила назад и зарделась, чувствуя, как розовеет кожа и горят щеки. Взглянув на него, она рассмотрела все тот же упрямый волевой подбородок, иссеченный морщинами, полный, но решительный рот, такой же, как на подаренной английским писателем фотографии.
Он протянул руку и снял с ее носа очки.
– Прекрасно, – прошептал он. – Ты выглядишь прекрасно. Я узнал бы тебя где угодно, любимая.
Нина вытерла слезы, но они опять набегали на глаза.
– Мне следовало уехать с тобой в Палестину, как ты просил, – сказала она. – Наша жизнь сложилась бы тогда совсем по-другому.
Он кивнул.
– Ох, Сашенька, я вела себя глупо, как маленький ребенок.
– Ну, не надо плакать, – сказал он. – Прошлого не изменишь. Идем.
И он взял ее за руку. Нина поднесла к лицу розы и зарылась в них лицом, вдыхая их божественный аромат.
– Куда мы идем?
– Оставим в гостинице твой чемодан, пообедаем в ресторане, немного выпьем и будем много говорить.
– Ты не женат? – решилась наконец спросить Нина. – В книге об этом ничего не было сказано.
Саша криво улыбнулся.
– Я был женат, и это довольно грустная история. Я не захотел, чтобы ее напечатали.
Потом они сидели в ресторане “Киев” в ее гостинице. Они мало говорили и мало пили, зато оба не могли сдержать слез над ушедшими годами, проведенными вдали друг от друга, над тем, что дороги их разошлись, и что теперь даже встреча не в силах соединить два края пропасти, которая пролегла между ними. Да, он был женат, он женился в Испании во время гражданской войны на русской девушке по имени Ирина. Вдвоем они вернулись во Францию, где родились две их дочери – Катя и Нина.
– Да, Ниночка, я назвал младшую дочь в честь тебя. Ирине я объяснил, что память о тебе никогда не угасала в моем сердце.
Когда началась вторая мировая война, Ирина с дочерьми вернулась в СССР, а он остался, чтобы руководить советской разведкой в оккупированной Европе.
– Ну, об этом-то ты знаешь, – сказал Саша, закуривая папиросу. – Об этом подробно написано в книге Дэвида Хьюза.
Когда после войны он вернулся в Советский Союз, его немедленно бросили в тюрьму НКВД на Лубянке. Ирина развелась с ним и забрала обеих дочерей. Она даже давала против него свидетельские показания, заявив, что он – английский шпион. Инквизиторы из госбезопасности, которые пытали его в тюрьме, показывали ее заявление – четыре странички из ученической тетрадки, исписанные аккуратным округлым почерком.
– Я был арестован, и Ирина спасала свою шкуру. Поэтому она подписала все, что ей продиктовали.
После того как его выпустили, она даже не позвонила ему, а его письма возвращались нераспечатанными. Теперь она уже умерла, и ему было наплевать. Обе его дочери уже вышли замуж, одна жила в Орле, вторая в Казани, и к настоящему времени у него было уже четверо внуков, которых он очень любил.
– Может быть, Нина успеет приехать в Москву, пока ты тут, – сказал Саша Колодный. – Она очень хотела встретиться с “другой Ниной” – с тобой.
Он улыбнулся, и его глаза превратились в узкие раскосые щелочки, окруженные сетью крошечных морщин.
Потом улыбка на лице Саши растаяла, он агрессивно выпятил подбородок и превратился в опасного и жестокого человека – грозного Шефа, который водил за нос гестапо, взламывал секретные коды фашистов и так напугал Берию и госбезопасность, что его на одиннадцать долгих лет упрятали в подземную камеру Лубянской тюрьмы. Нина почти физически ощущала ту могучую силу, которую он излучал когда-то.
Его выпустили из тюрьмы и восстановили на службе в КГБ, но несколько лет назад он ушел в отставку. Теперь Саша получал пенсию и на это жил.
– Меня даже наградили, – сказал он с неприкрытой гордостью. – Лучше поздно, чем никогда. Мне вручили орден Ленина и Золотую Звезду. Я теперь – Герой Советского Союза.
– Герой Советского Союза... – эхом повторила Нина и вне себя от радости подняла свою рюмку. Она сама себя не узнавала.
– Давай выпьем за Героя!..
Саша опрокинул свою рюмку одним глотком, затем накрыл ее ладони своей.
– Теперь расскажи мне о себе, любимая.
Нина наклонилась к нему, взяла его руку в свои и крепко пожала.
– Я не хочу, чтобы это заканчивалось, Саша. Наверное, я сплю, но я не хочу просыпаться.
Это действительно был чудесный, почти волшебный сон. На протяжении целой недели они почти все время были неразлучны, прогуливаясь по улицам и набережным Москвы, обходя памятники архитектуры, посещая Большой и Малый театры, сидя на скамейках в парках или в старых кафе, где подавали национальные кушанья. И все время они разговаривали, ведь им нужно было охватить даже не одну, а две долгие жизни.
Даже на ночь они не разлучались.
– Я уже старик, – сказал ей Саша со своей обезоруживающей улыбкой, – и не гожусь для занятий любовью. Но я хотел бы, чтобы ты по крайней мере разрешила мне лечь рядом с тобой и взять тебя за руку.
Нина покраснела и снова сказала “да”. Она сама очень этого хотела. “Я тебя не узнаю, Нина, – сказала она себе, переодеваясь в ванной, набрасывая тонкую ночную рубашку и ныряя к нему под одеяло. – Это не ты, это какая-то другая женщина. Ты никогда бы так не поступила”.
Саша погасил свет и обнял ее, и Нина улыбнулась сама себе. Да, конечно, она стала совсем другой.
Никогда еще она не чувствовала себя счастливее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162