Дмитрий уже давно постиг преимущества ночных бдений; это был один из секретов его ремесла, которым он научился у Октября; тот тоже предпочитал ночную охоту за мыслью. Теперь Октябрь вот уже неделю был мертв; он умер в страшных мучениях, уступив раку, который разъедал его тело буквально на глазах Дмитрия.
Дмитрий стал свидетелем того, как страшная болезнь приканчивала его учителя и друга в его старой, почти монашеской келье. Октябрь оказался единственным человеческим существом, к которому Дмитрий испытывал нечто вроде любви, единственным из всех, к чьим советам он прислушивался, единственным человеком, который был ему близок.
Дмитрий отчаянно нуждался в Октябре. Он хотел бы помочь ему, но не знал – как. Октябрь упорно отказывался принимать морфий и обезболивающее, а его последним желанием стало умереть на своей старой даче на берегу реки Клязьмы.
Дмитрий бросился в машину. Он гнал ее сквозь метель и пургу, стиснув зубы, он вцепился в рулевое колесо мертвой хваткой, не обращая внимания на свистки регулировщиков и отчаянный визг колес по обледеневшей трассе. Смерть, однако, не ждала. Когда они подъехали к дому Октября, наполовину похороненному под снегом, старик уже окоченел. Рот его приоткрылся в ужасной гримасе, а остекленевшие глаза внимательно вглядывались в беснующийся снаружи буран. В соответствии со старинным крестьянским предрассудком смерть с открытыми глазами означала, что и в смерти Октябрю будет отказано в покое и что дух его станет скитаться по родным полям до Страшного суда.
“Где же ты теперь. Октябрь? – подумал Дмитрий. – Именно теперь, когда ты так мне нужен. Где твой коварный извращенный ум, где твои интуиция и опыт?”
Он был так близок к тому, чтобы сломать брата и сделать его навеки своим пленником, однако его безупречный план рухнул, наткнувшись на неожиданную предусмотрительность немолодого телохранителя и отчаянную храбрость, неожиданно обнаружившуюся в Клаудии, жене Алекса. И конечно, виноваты в этом были его оперативники, провалившие простейшее задание.
Конечно, он не хотел смерти маленького Виктора Гордона. Меньше всего ему хотелось прослыть детоубийцей. Виктор и его сестра нужны были ему в качестве заложников. Он намеревался похитить их, чтобы шантажировать Алекса, добиваясь от него прекращения расследования в отношении Гримальди и Деверо. Он не собирался давать своему брату возможность вмешиваться в свои дела.
С каждым днем Горбачев представлял собой все большую угрозу. Он позволил этому демагогу Ельцину захватить власть в Верховном Совете Российской Федерации, он позволил прябалтам изгнать со своей территории части Советской Армии и допустил объединение Западной и Восточной Германии. Именно Горбачев санкционировал свободный отъезд евреев в Израиль и пресмыкался теперь перед израильским кабинетом министров, принимая его представителей у себя в Кремле со всеми почестями. Горбачевское преклонение перед американцами зашло так далеко, что он присоединился к американской блокаде Ирака, который на протяжении долгих лет был верным союзником Советского Союза на Ближнем Востоке. Вместо того чтобы помочь иракскому лидеру Саддаму Хусейну, как бывало раньше, Горбачев смиренно поддержал Америку в ее неизбежном нападении на Ирак. С Горбачевым нужно было покончить, и, если удастся по крайней мере на полгода сохранить в секрете детали подготовленного Дмитрием плана, эту проблему можно было считать решенной.
Строго говоря, именно такую цель держал в уме Дмитрий, планируя похищение детей Алекса. Шестимесячная передышка – время, оставшееся до начала поездки Горбачева в США, – нужна была ему как воздух. В Вашингтоне Горбачев должен был умереть.
Дмитрий всерьез рассчитывал на сентиментальность своего брата, на его и Клаудии привязанность к детям. Он ни мгновения не сомневался, что, если бы похищение удалось, Алекс был бы надолго отвлечен от расследования дела Деверо, так как все его силы были бы поглощены спасением собственных детей.
Однако в критический момент его бездарные исполнители дрогнули, поддались панике, застрелили мальчишку и бежали. Его план провалился.
“Помоги мне. Октябрь! – подумал Дмитрий. – Мне нужен новый план, чтобы заманить моего брата в ловушку. У каждого человека есть секретная кнопка; стоит нажать на нее, и человек начинает действовать иррационально, рискуя всем, что у него есть, даже своей жизнью. Где твоя кнопка, Алекс? На что мне следует нажать в первую очередь?”
От напряжения он даже закрыл глаза, пытаясь вызвать из глубин памяти последний разговор с Октябрем.
– Бей по семье, – говорил ему Октябрь в этой самой комнате, прищурив пылающие глаза. – Бей по родственникам, в Союзе и за рубежом...
Это было верно: привязанность Алекса к своим родственникам, ближним и дальним, всегда была его ахиллесовой пятой. Но Нина была мертва, Клаудия и Тоня находились под надежной защитой, а в России он еще не нашел ни одного родственника Алекса.
Новое воспоминание возникло в его памяти, и он потянулся к черной пуговке интеркома.
– Слушаю, товарищ генерал, – голос Ивана Середы, его первого помощника, был невнятным и сонным.
– Зайди, – приказал Дмитрий, откидываясь на спинку кресла и закуривая сигарету.
Через полторы минуты в дверь кабинета негромко постучали. Середа вошел, держа в руках дымящуюся чашку с чаем и разломанную на дольки плитку швейцарского шоколада в стеклянной розетке.
Дмитрий отодвинул шоколад в сторону.
– Уже довольно давно я просил тебя достать мне досье Виктора Вульфа, – сказал он.
Вот уже несколько лет Дмитрий пытался добраться до этих древних документов, чтобы узнать из них фамилии и адреса родственников отца Алекса и заняться ими вплотную. В последний раз он, однако, обращался к этому вопросу полгода назад.
Середа серьезно кивнул.
– Я помню, товарищ генерал. Виктор Вульф, проходил по делу еврейских писателей в 1949 году. Я несколько раз запрашивал его досье и даже сам ходил в Центральный архив в северном крыле на Лубянке. Мне сказали, что такого дела у них нет. Я попросил проверить еще раз, однако не получил никакого ответа.
– Нет такого дела? – повторил Дмитрий. В прошлом он уже получал подобный ответ.
– Как это может быть, Середа? Человек был арестован, судим и получил срок. У них должно быть не одно дело, а по крайней мере полдюжины.
– Я так и сказал, товарищ генерал, но они ответили мне только одно: документы могут быть подшиты в другой папке.
Дмитрий отпил глоток крепкого, ароматного чаю. “Это Россия, не где-нибудь...” – подумал он, чувствуя нарастающий гнев. Некомпетентность, бюрократические рогатки, всеобщая безответственность – именно с этим приходилось ему сталкиваться, куда бы он ни обратился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162