Единственным, что не укладывалось в эту схему, был обрезок свинцовой трубы, который валялся на дне выработки неподалеку от тела, однако вполне вероятно было и то, что труба лежит там довольно давно и не имеет никакого отношения к смерти воспитанника.
У Кузьмы не было никаких родственников, поэтому погребение откладывать не стали. Уже через день Ваня и Дмитрий готовились к похоронам. Дмитрий стоял возле своего шкафчика в одной майке, сражаясь с пуговицами на брюках, когда Ваня внезапно спросил:
– Эй, а это что такое?
И он указал на руку Дмитрия. Все предплечье сильно распухло, а возле локтя красовался лилово-черный кровоподтек.
Дмитрий пожал плечами.
– Упал.
Ваня нахмурился и некоторое время смотрел на него. Затем он кивнул.
– Понятно.
Прошло несколько секунд, и Ваня небрежно спросил:
– Ты случайно не вставал предыдущей ночью?
– Я? – удивился Дмитрий. – Я дрых, как младенец.
И он надел рубашку. Ему показалось, что в глазах приятеля он видит какое-то новое выражение, которого раньше не было. Потом он понял – это был страх. Ваня его боится.
И это было ему по душе.
* * *
Дмитрий уже совершенно загнал себя, когда внезапно перед ним вырос Ваня. На губах его играла заговорщическая улыбка. Со дня гибели Бунина Дмитрий все вечера проводил в спортивном зале, яростно молотя кулаками мешки с песком, с кряхтением поднимая гири и доводя свои силы до полного истощения. Он надеялся, что усталость поможет ему легче засыпать.
Несмотря на все это, ночь за ночью, стоило ему только закрыть глаза, его начинали мучить воспоминания о том октябрьском дне. Он снова видел перед собой худую фигуру Ткаченко, слышал его голос, повествующий о бесславной гибели отца и отвратительных уловках матери, затем перед ним возникал Кузьма, который, скаля гнилые зубы, угрожал ему разоблачением, а потом хрипел в агонии и дрыгал ногами. Дмитрий понимал, что “дежурный сержант” был подонком, ядовитой змеей, которую давно следовало раздавить. К тому же Бунин не оставил ему никакого выхода. Несмотря на все эти умозаключения, Дмитрий чувствовал себя нисколько не лучше. Происшедшее в карьере словно наваждение преследовало его во сне, заставляя снова и снова замирать от ужаса, и часто он просыпался среди ночи, задыхаясь и дрожа.
В день смерти Бунина Дмитрий испытал новое, доселе неведомое ему ощущение. Оно и нравилось ему, и страшило. Это было незнакомое ощущение собственной силы и безграничного могущества, сознание того, что он способен добиться своего, даже нарушая правила, по которым живут обычные люди. Теперь он знал, что в случае необходимости он сможет убить без колебаний и страха. У него было предчувствие, что в жизни ему придется убивать еще не раз и что каждый, кто осмелится встать у него на пути, кончит так же, как Кузьма Бунин.
Ваня никогда больше не заговаривал с ним о той ночи, но Дмитрий догадывался, что хитрый грузин знает гораздо больше, чем хочет показать. После страшного происшествия их отношения изменились. Ваня полностью признал авторитет приятеля и изо всех сил старался угодить ему. Подчас Дмитрий терялся в догадках, продиктованы ли его поступки дружескими чувствами или же страхом. Ваня приносил ему отличные продукты, водку, две настоящие американские сигареты, которые он где-то раздобыл, и без возражений согласился обменять его старые немецкие часы на свои новенькие – в тяжелом хромированном корпусе с черным циферблатом и зелеными Цифрами, светящимися в темноте.
Ваня привел его на собрание общества “Память”, но Дмитрий был разочарован. Юные патриоты собрались в рощице за домиками персонала и при свечах произнесли над ржавым револьвером слова клятвы. Выглядело это довольно смешно, если не глупо. Потом много и напыщенно говорили о матушке-России, произносили пустые антисемитские лозунги, но никто не собирался приступать к действиям. Призывы Дмитрия не волновали, он горел желанием предпринять что-то, чтобы скорее очистить Россию от либералов и жидомасонов. “Погодите, – подумал он, – дайте мне только выбраться отсюда”.
Сегодняшним вечером Ваня выглядел как-то странно. Лицо его раскраснелось, а в глазах светился озорной огонек. Остановившись перед Дмитрием, он отвел в сторону боксерскую “грушу” и громко спросил:
– Как ты думаешь, не пора ли тебе попробовать девчонку?
– Что? – Дмитрий уставился на него, слегка огорошенный.
– Пошли, – поманил его Ваня, – я все устроил.
– Но скоро отбой... – в растерянности пробормотал Дмитрий.
– Все в порядке, – бросил через плечо приятель, быстрым шагом пересекая парадную площадку. – Я дал Араму банку консервированной курятины.
Арам, застенчивый семнадцатилетний армянин, стал теперь в их классе дежурным вместо Кузьмы Бунина. Он довольно скоро понял, что Дмитрий и Ваня заправляют тут всеми делами.
– Куда мы идем? – поинтересовался Дмитрий. Ваня указал на домики обслуживающего персонала, окна которых светились в темноте под раскидистыми ветвями каштанов.
– Помнишь Зою?
Помнит ли он Зою?! Пышнотелая дочь учителя биологии была непременной участницей всех его эротических фантазий. Каждое утро он видел ее у ворот детдома, где она садилась на автобус, чтобы ехать в школу, в Ленинград. Это была потрясающая девчонка. У нее были карие глаза, русые коротко подстриженные волосы, молочно-белая гладкая кожа и пухлые яркие губы, придававшие ее лицу необыкновенно чувственное выражение. Сколько раз Дмитрий лежал без сна, мысленно лаская ее полную грудь, твердые полушария ягодиц и крутой изгиб прекрасных бедер. Сколько раз он мастурбировал под одеялом, воображая, как она раздвигает ноги и как он погружается в горячие и влажные глубины ее лона до тех пор, пока Зоя не начинает вскрикивать от сладостной боли. В моменты обильного семяизвержения Дмитрий как наяву ощущал конвульсивные содрогания ее тела, грезя об обвивающих его ногах и о том, как ее соки смешиваются с его соками. Зоя была для него воплощением всех женщин, которых он хотел покорить, объектом самых неистовых любовных экспериментов, которые он только мог вообразить.
Дмитрий с трудом сглотнул.
– И Зоя согласилась... отдаться мне? Что-то мне не верится.
Ваня негромко хихикнул.
– Сегодня вечером она отдастся нам обоим. – Он показал куда-то вправо. – Нам надо зайти с той стороны, чтобы подойти к домику сзади.
– Погоди, Ваня, о чем ты толкуешь? Ей всего пятнадцать, родители убьют ее, если узнают.
– Точно! – Ваня поймал Дмитрия за локоть, и они остановились. – Ты просто не в курсе, что она уже трахалась с Мишкой Пугачевым из одиннадцатого класса. Знаешь его?
Дмитрий кивнул. Пугачев был тихим хрупким юношей с красивым, почти девичьим лицом, на котором невинно светились голубые глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162
У Кузьмы не было никаких родственников, поэтому погребение откладывать не стали. Уже через день Ваня и Дмитрий готовились к похоронам. Дмитрий стоял возле своего шкафчика в одной майке, сражаясь с пуговицами на брюках, когда Ваня внезапно спросил:
– Эй, а это что такое?
И он указал на руку Дмитрия. Все предплечье сильно распухло, а возле локтя красовался лилово-черный кровоподтек.
Дмитрий пожал плечами.
– Упал.
Ваня нахмурился и некоторое время смотрел на него. Затем он кивнул.
– Понятно.
Прошло несколько секунд, и Ваня небрежно спросил:
– Ты случайно не вставал предыдущей ночью?
– Я? – удивился Дмитрий. – Я дрых, как младенец.
И он надел рубашку. Ему показалось, что в глазах приятеля он видит какое-то новое выражение, которого раньше не было. Потом он понял – это был страх. Ваня его боится.
И это было ему по душе.
* * *
Дмитрий уже совершенно загнал себя, когда внезапно перед ним вырос Ваня. На губах его играла заговорщическая улыбка. Со дня гибели Бунина Дмитрий все вечера проводил в спортивном зале, яростно молотя кулаками мешки с песком, с кряхтением поднимая гири и доводя свои силы до полного истощения. Он надеялся, что усталость поможет ему легче засыпать.
Несмотря на все это, ночь за ночью, стоило ему только закрыть глаза, его начинали мучить воспоминания о том октябрьском дне. Он снова видел перед собой худую фигуру Ткаченко, слышал его голос, повествующий о бесславной гибели отца и отвратительных уловках матери, затем перед ним возникал Кузьма, который, скаля гнилые зубы, угрожал ему разоблачением, а потом хрипел в агонии и дрыгал ногами. Дмитрий понимал, что “дежурный сержант” был подонком, ядовитой змеей, которую давно следовало раздавить. К тому же Бунин не оставил ему никакого выхода. Несмотря на все эти умозаключения, Дмитрий чувствовал себя нисколько не лучше. Происшедшее в карьере словно наваждение преследовало его во сне, заставляя снова и снова замирать от ужаса, и часто он просыпался среди ночи, задыхаясь и дрожа.
В день смерти Бунина Дмитрий испытал новое, доселе неведомое ему ощущение. Оно и нравилось ему, и страшило. Это было незнакомое ощущение собственной силы и безграничного могущества, сознание того, что он способен добиться своего, даже нарушая правила, по которым живут обычные люди. Теперь он знал, что в случае необходимости он сможет убить без колебаний и страха. У него было предчувствие, что в жизни ему придется убивать еще не раз и что каждый, кто осмелится встать у него на пути, кончит так же, как Кузьма Бунин.
Ваня никогда больше не заговаривал с ним о той ночи, но Дмитрий догадывался, что хитрый грузин знает гораздо больше, чем хочет показать. После страшного происшествия их отношения изменились. Ваня полностью признал авторитет приятеля и изо всех сил старался угодить ему. Подчас Дмитрий терялся в догадках, продиктованы ли его поступки дружескими чувствами или же страхом. Ваня приносил ему отличные продукты, водку, две настоящие американские сигареты, которые он где-то раздобыл, и без возражений согласился обменять его старые немецкие часы на свои новенькие – в тяжелом хромированном корпусе с черным циферблатом и зелеными Цифрами, светящимися в темноте.
Ваня привел его на собрание общества “Память”, но Дмитрий был разочарован. Юные патриоты собрались в рощице за домиками персонала и при свечах произнесли над ржавым револьвером слова клятвы. Выглядело это довольно смешно, если не глупо. Потом много и напыщенно говорили о матушке-России, произносили пустые антисемитские лозунги, но никто не собирался приступать к действиям. Призывы Дмитрия не волновали, он горел желанием предпринять что-то, чтобы скорее очистить Россию от либералов и жидомасонов. “Погодите, – подумал он, – дайте мне только выбраться отсюда”.
Сегодняшним вечером Ваня выглядел как-то странно. Лицо его раскраснелось, а в глазах светился озорной огонек. Остановившись перед Дмитрием, он отвел в сторону боксерскую “грушу” и громко спросил:
– Как ты думаешь, не пора ли тебе попробовать девчонку?
– Что? – Дмитрий уставился на него, слегка огорошенный.
– Пошли, – поманил его Ваня, – я все устроил.
– Но скоро отбой... – в растерянности пробормотал Дмитрий.
– Все в порядке, – бросил через плечо приятель, быстрым шагом пересекая парадную площадку. – Я дал Араму банку консервированной курятины.
Арам, застенчивый семнадцатилетний армянин, стал теперь в их классе дежурным вместо Кузьмы Бунина. Он довольно скоро понял, что Дмитрий и Ваня заправляют тут всеми делами.
– Куда мы идем? – поинтересовался Дмитрий. Ваня указал на домики обслуживающего персонала, окна которых светились в темноте под раскидистыми ветвями каштанов.
– Помнишь Зою?
Помнит ли он Зою?! Пышнотелая дочь учителя биологии была непременной участницей всех его эротических фантазий. Каждое утро он видел ее у ворот детдома, где она садилась на автобус, чтобы ехать в школу, в Ленинград. Это была потрясающая девчонка. У нее были карие глаза, русые коротко подстриженные волосы, молочно-белая гладкая кожа и пухлые яркие губы, придававшие ее лицу необыкновенно чувственное выражение. Сколько раз Дмитрий лежал без сна, мысленно лаская ее полную грудь, твердые полушария ягодиц и крутой изгиб прекрасных бедер. Сколько раз он мастурбировал под одеялом, воображая, как она раздвигает ноги и как он погружается в горячие и влажные глубины ее лона до тех пор, пока Зоя не начинает вскрикивать от сладостной боли. В моменты обильного семяизвержения Дмитрий как наяву ощущал конвульсивные содрогания ее тела, грезя об обвивающих его ногах и о том, как ее соки смешиваются с его соками. Зоя была для него воплощением всех женщин, которых он хотел покорить, объектом самых неистовых любовных экспериментов, которые он только мог вообразить.
Дмитрий с трудом сглотнул.
– И Зоя согласилась... отдаться мне? Что-то мне не верится.
Ваня негромко хихикнул.
– Сегодня вечером она отдастся нам обоим. – Он показал куда-то вправо. – Нам надо зайти с той стороны, чтобы подойти к домику сзади.
– Погоди, Ваня, о чем ты толкуешь? Ей всего пятнадцать, родители убьют ее, если узнают.
– Точно! – Ваня поймал Дмитрия за локоть, и они остановились. – Ты просто не в курсе, что она уже трахалась с Мишкой Пугачевым из одиннадцатого класса. Знаешь его?
Дмитрий кивнул. Пугачев был тихим хрупким юношей с красивым, почти девичьим лицом, на котором невинно светились голубые глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162