Глаза Адама наполнились слезами, поплыла в их блеске, затуманилась фигура в черном.
- Даже это, - указывая на ботинок Адама, говорил Аарон Блауштайн, поглощенный своей мечтой.
Адам посмотрел на ботинок.
- Даже это - знак, - говорил старик.
Адам глядел на ботинок. Это мой ботинок, подумал он. Я его создал.
- Знак того, что ты послан Господом, - говорил голос из далекого далека.
Адам почувствовал на себе тысячу тонких, как паутина, нитей, они затягивались, душили его. Казалось, он больше не сможет вздохнуть.
- Это знак, - говорил далекий голос, - что тебя у меня не отнимут. Они не возьмут тебя для своей войны. Ты останешься со мной. В моем доме. О, сын мой! - вскричал он и с этими словами рухнул на колени перед Адамом, уронив сигару, и потянулся к ботинку, как будто хотел прикоснуться к чему-то страшно хрупкому и драгоценному.
Адам сидел погруженный в бездумье, не отрывая взгляда от сигары на полу. Он видел, как красный ковер вокруг горящего кончика сигары стал коричневым, потом почернел. Видел, как поднимается дым от ковра, смешиваясь с голубоватым дымком сигары. Он следил за красным мерцанием чернеющих нитей ткани, по мере того как огонь пожирал их и отделял одну от другой.
И вдруг у него в голове прозвучал голос Старого Якоба из Баварии: ... носить его и даже умереть в нем. Вот что говорил голос внутри его головы, во тьме. С пулей в теле, говорил голос. Но ботинок все равно останется моим, говорил голос.
Адам резко встал с кресла. Он отдернул левую ногу, отшатнувшись от старика, стоящего на коленях, и впечатал ботинок в сигару, в дымящееся пятно на ковре.
- Чего вы от меня хотите? - спросил он старика.
Старик, так и не поднявшийся с колен, посмотрел на него снизу вверх.
- Я хочу надеяться, что не умру от горя, - сказал он и склонил голову, как будто стыдясь своего признания.
- Мне тоже от вас кое-что нужно, - сказал Адам, удивляясь, насколько отчужденно и сурово прозвучал его голос. - Кое-что поважнее.
- Что же?
- Вы богаты, - проговорил Адам, окинув взглядом мрамор, полированное дерево, позолоту и сверкающее стекло. - У вас есть власть. Есть влияние. Вы можете это сделать.
- Что сделать, сын мой?
- Не называйте меня своим сыном. Вы слышали, о чем я прошу вас? - он подождал, и видя, что Аарон Блауштайн не отвечает, сказал: - Я хочу попасть в армию. И вы должны это устроить.
Аарон Блауштайн поднялся, ослабевший, и стоял перед ним.
- Я могу маршировать! - сказал Адам. - Глядите! - он сделал три уверенных шага по комнате, ловко развернулся и обнаружил, что Аарон Блауштайн грустно качает головой.
- Нет, - сказал старик. - Это не в моей власти, - и указал на ботинок.
- Ну и ладно, - резко сказал Адам, отступая. - Пойду пешком. До Виргинии. Я должен быть там. Когда мой отец шел на баррикады, никто не разглядывал его ботинки. Ему дали мушкет. В Растатте ему дали мушкет в руки.
Он подошел и встал, сердитый, перед стариком.
- Думаете, я приехал сюда, чтобы разбогатеть? - спросил он.
- Нет, ты приехал не для того, чтобы разбогатеть, - сказал Аарон Блауштайн.
- Тогда для чего?
Старик погрузился в раздумье.
- Если ты должен ехать, - медленно проговорил он, - я мог бы устроить это. Но никто не даст тебе в руки мушкет. Да... - он помолчал. - Да, я мог бы это устроить, дело в том...
- Я не могу ехать на ваши деньги, - прервал его Адам. - Разве вы не понимаете?
Аарон Блауштайн смотрел на него долго и внимательно.
- Сынок, - сказал он и запнулся.
- Позволь называть тебя сыном, - сказал он, помолчав. - Позволь ощутить это слово на языке, даже если твое сердце остается глухо к нему.
- Это не потому, что сердце мое к нему глухо, это потому...
Аарон Блауштайн поднял руку с неожиданной властностью.
- Ты поедешь, - сказал он. - Я придумал, как тебе...
- Только не на ваши деньги, - прервал его Адам.
- Нет, - сказал старик. - На свои, которые ты заработаешь. Но не у меня. Деньги небольшие, но на жизнь хватит. И чтобы добраться до Виргинии хватит.
Подавшись вперед, Адам положил ладонь на его исхудалую руку. И ощутил, что плоти почти не осталось на кости.
- Вы должны понять, - взмолился он. - Прошу вас, поймите, почему мне необходимо поехать.
- Кажется, я понимаю, - сказал Аарон Блауштайн. - Понимаю.
Он помолчал.
- Но знаешь ли ты - ты сам - знаешь ли наверняка, почему тебе это так необходимо? - он покачал головой. - Нет, - сказал он. - Ведь как раз для этого тебе и нужно ехать - чтобы понять, для чего тебе это. Ибо... вспышка волнения на миг осветила его лицо, - да будет тебе известно, что единственный способ узнать, зачем ты совершаешь какой-то поступок - это совершить его. Только так, наверное, человек и может познать то, что ему знать необходимо.
Он безучастно отвернулся. Сделал шаг, другой. Вдруг колени его подломились, и он без сил рухнул в кресло. Он тяжело дышал.
- Я старый человек, - наконец выговорил он. - И не знаю того, что мне необходимо знать.
Голова его безвольно откинулась на мягкую спинку кресла, глаза закрылись.
- Знаю только, что Стефан, мой сын, умер.
И добавил:
- Я должен был знать, что если ты останешься, ты не заменишь мне сына. Это будет возможно только если ты уедешь. Потому что Стефан уехал.
Глава 6
Адам спрыгнул с большого фургона, и фургон медленно покатил дальше.
Известняковая пыль дороги белым налетом покрыла траву, фенхель и щавель. Над припорошенной мелом зеленью пламенели ярко оранжевые цветки тубероз. Бабочка - тигриного, черного с золотом окраса - свешивала с цветка раздвоенный, как у ласточки, хвост. Утопая ботинками в белой пыли, Адам смотрел, как мерно вспыхивают под солнцем её крылья, открываясь и захлопываясь. Послеполуденное солнце слепило. Воздух стоял не шелохнувшись. Он был почти убежден, что в этом недвижном воздухе можно ощутить щекой даже невесомое, нежное, бархатистое дуновение от медленных, томных взмахов этих крыльев.
Он услышал приглушенный пылью хруст гравия под железными ободами колес второго фургона. Первый - большой - фургон величаво двигался вверх по склону в пятидесяти ярдах от него, белый парусиновый верх сверкал на солнце. Второй фургон поравнялся с Адамом и остановился. Адам поставил на подножку здоровую ногу.
- Сказал тебе сойти, а? - спросил негр-возница.
- Да, - ответил Адам и вскочил на подножку.
- Раскомандывался, понимаешь, - сказал возница.
Адам не ответил, усаживаясь рядом с ним на дощатое сиденье.
Возница подобрал поводья, фургон тронулся.
- Чего он тебя согнал-то? - спросил возница.
- Сказал, что хочет подумать.
- Думает он, - сказал возница. - Ни о чем он не думает, кроме одного.
Адам промолчал. Он смотрел, как ползет впереди большой фургон, ленивой пеной взбивая белую пыль до середины колес.
- Деньги, - сказал возница. - Больше старикану ничего не надо.
Колеса мягко и ровно хрустели по гравию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
- Даже это, - указывая на ботинок Адама, говорил Аарон Блауштайн, поглощенный своей мечтой.
Адам посмотрел на ботинок.
- Даже это - знак, - говорил старик.
Адам глядел на ботинок. Это мой ботинок, подумал он. Я его создал.
- Знак того, что ты послан Господом, - говорил голос из далекого далека.
Адам почувствовал на себе тысячу тонких, как паутина, нитей, они затягивались, душили его. Казалось, он больше не сможет вздохнуть.
- Это знак, - говорил далекий голос, - что тебя у меня не отнимут. Они не возьмут тебя для своей войны. Ты останешься со мной. В моем доме. О, сын мой! - вскричал он и с этими словами рухнул на колени перед Адамом, уронив сигару, и потянулся к ботинку, как будто хотел прикоснуться к чему-то страшно хрупкому и драгоценному.
Адам сидел погруженный в бездумье, не отрывая взгляда от сигары на полу. Он видел, как красный ковер вокруг горящего кончика сигары стал коричневым, потом почернел. Видел, как поднимается дым от ковра, смешиваясь с голубоватым дымком сигары. Он следил за красным мерцанием чернеющих нитей ткани, по мере того как огонь пожирал их и отделял одну от другой.
И вдруг у него в голове прозвучал голос Старого Якоба из Баварии: ... носить его и даже умереть в нем. Вот что говорил голос внутри его головы, во тьме. С пулей в теле, говорил голос. Но ботинок все равно останется моим, говорил голос.
Адам резко встал с кресла. Он отдернул левую ногу, отшатнувшись от старика, стоящего на коленях, и впечатал ботинок в сигару, в дымящееся пятно на ковре.
- Чего вы от меня хотите? - спросил он старика.
Старик, так и не поднявшийся с колен, посмотрел на него снизу вверх.
- Я хочу надеяться, что не умру от горя, - сказал он и склонил голову, как будто стыдясь своего признания.
- Мне тоже от вас кое-что нужно, - сказал Адам, удивляясь, насколько отчужденно и сурово прозвучал его голос. - Кое-что поважнее.
- Что же?
- Вы богаты, - проговорил Адам, окинув взглядом мрамор, полированное дерево, позолоту и сверкающее стекло. - У вас есть власть. Есть влияние. Вы можете это сделать.
- Что сделать, сын мой?
- Не называйте меня своим сыном. Вы слышали, о чем я прошу вас? - он подождал, и видя, что Аарон Блауштайн не отвечает, сказал: - Я хочу попасть в армию. И вы должны это устроить.
Аарон Блауштайн поднялся, ослабевший, и стоял перед ним.
- Я могу маршировать! - сказал Адам. - Глядите! - он сделал три уверенных шага по комнате, ловко развернулся и обнаружил, что Аарон Блауштайн грустно качает головой.
- Нет, - сказал старик. - Это не в моей власти, - и указал на ботинок.
- Ну и ладно, - резко сказал Адам, отступая. - Пойду пешком. До Виргинии. Я должен быть там. Когда мой отец шел на баррикады, никто не разглядывал его ботинки. Ему дали мушкет. В Растатте ему дали мушкет в руки.
Он подошел и встал, сердитый, перед стариком.
- Думаете, я приехал сюда, чтобы разбогатеть? - спросил он.
- Нет, ты приехал не для того, чтобы разбогатеть, - сказал Аарон Блауштайн.
- Тогда для чего?
Старик погрузился в раздумье.
- Если ты должен ехать, - медленно проговорил он, - я мог бы устроить это. Но никто не даст тебе в руки мушкет. Да... - он помолчал. - Да, я мог бы это устроить, дело в том...
- Я не могу ехать на ваши деньги, - прервал его Адам. - Разве вы не понимаете?
Аарон Блауштайн смотрел на него долго и внимательно.
- Сынок, - сказал он и запнулся.
- Позволь называть тебя сыном, - сказал он, помолчав. - Позволь ощутить это слово на языке, даже если твое сердце остается глухо к нему.
- Это не потому, что сердце мое к нему глухо, это потому...
Аарон Блауштайн поднял руку с неожиданной властностью.
- Ты поедешь, - сказал он. - Я придумал, как тебе...
- Только не на ваши деньги, - прервал его Адам.
- Нет, - сказал старик. - На свои, которые ты заработаешь. Но не у меня. Деньги небольшие, но на жизнь хватит. И чтобы добраться до Виргинии хватит.
Подавшись вперед, Адам положил ладонь на его исхудалую руку. И ощутил, что плоти почти не осталось на кости.
- Вы должны понять, - взмолился он. - Прошу вас, поймите, почему мне необходимо поехать.
- Кажется, я понимаю, - сказал Аарон Блауштайн. - Понимаю.
Он помолчал.
- Но знаешь ли ты - ты сам - знаешь ли наверняка, почему тебе это так необходимо? - он покачал головой. - Нет, - сказал он. - Ведь как раз для этого тебе и нужно ехать - чтобы понять, для чего тебе это. Ибо... вспышка волнения на миг осветила его лицо, - да будет тебе известно, что единственный способ узнать, зачем ты совершаешь какой-то поступок - это совершить его. Только так, наверное, человек и может познать то, что ему знать необходимо.
Он безучастно отвернулся. Сделал шаг, другой. Вдруг колени его подломились, и он без сил рухнул в кресло. Он тяжело дышал.
- Я старый человек, - наконец выговорил он. - И не знаю того, что мне необходимо знать.
Голова его безвольно откинулась на мягкую спинку кресла, глаза закрылись.
- Знаю только, что Стефан, мой сын, умер.
И добавил:
- Я должен был знать, что если ты останешься, ты не заменишь мне сына. Это будет возможно только если ты уедешь. Потому что Стефан уехал.
Глава 6
Адам спрыгнул с большого фургона, и фургон медленно покатил дальше.
Известняковая пыль дороги белым налетом покрыла траву, фенхель и щавель. Над припорошенной мелом зеленью пламенели ярко оранжевые цветки тубероз. Бабочка - тигриного, черного с золотом окраса - свешивала с цветка раздвоенный, как у ласточки, хвост. Утопая ботинками в белой пыли, Адам смотрел, как мерно вспыхивают под солнцем её крылья, открываясь и захлопываясь. Послеполуденное солнце слепило. Воздух стоял не шелохнувшись. Он был почти убежден, что в этом недвижном воздухе можно ощутить щекой даже невесомое, нежное, бархатистое дуновение от медленных, томных взмахов этих крыльев.
Он услышал приглушенный пылью хруст гравия под железными ободами колес второго фургона. Первый - большой - фургон величаво двигался вверх по склону в пятидесяти ярдах от него, белый парусиновый верх сверкал на солнце. Второй фургон поравнялся с Адамом и остановился. Адам поставил на подножку здоровую ногу.
- Сказал тебе сойти, а? - спросил негр-возница.
- Да, - ответил Адам и вскочил на подножку.
- Раскомандывался, понимаешь, - сказал возница.
Адам не ответил, усаживаясь рядом с ним на дощатое сиденье.
Возница подобрал поводья, фургон тронулся.
- Чего он тебя согнал-то? - спросил возница.
- Сказал, что хочет подумать.
- Думает он, - сказал возница. - Ни о чем он не думает, кроме одного.
Адам промолчал. Он смотрел, как ползет впереди большой фургон, ленивой пеной взбивая белую пыль до середины колес.
- Деньги, - сказал возница. - Больше старикану ничего не надо.
Колеса мягко и ровно хрустели по гравию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58