В Виргинии, подумал он.
И теперь он свободен. Не важно, какие слепые случайности и мрачные, темные секреты прошлого сделали его свободным. Внезапно весь груз прошлого превратился в ничто, и радость хлынула в сердце.
Он был, наконец, свободен.
Глава 12
В глубине леса колея превращалась в тропу. Дерн поглощал звук, издаваемый копытом и колесом. Трава доходила до щиколоток. То куст, то побег эвкалипта или клена смело пускал корни на самой тропе, щекотал лошадям брюхо, потом нырял под ось фургона. Ветви с юными побегами и листьями, уже развернувшимися, но не успевшими набрать летней силы, задевали бока фургона. Иногда хлопали Адама по плечу, гладили по щеке.
Тропу пересек ручеек. Вода была кристально чистой. Камни у воды покрылись мхом, темно-зеленым внутри, но бледным от свежей поросли снаружи. Солнечные блики играли на воде. Он понял, что умирает от жажды. За весь день во рту не было ни капли.
Он спрыгнул и окунул лицо в холодную шелковистую воду. Пил, ощущая, как холод из живота расходится по всему телу. Под прозрачной водой мельтешили вспышки и блестки: что-то сверкало на солнце на бархатисто-черном дне ручья, как слюда. Он лег на спину и устремил глаза к слепящему небу.
Как же прекрасен мир, подумал он.
Через три часа он снова сошел с фургона: бурелом совсем перекрыл тропу - да и тропой её можно было назвать теперь только с натяжкой. Глазам предстало убогое жилище. В первый миг, раздвинув густые ветки кустарника, огородившего поляну, он подумал, что дом брошен, в таком он был жалком состоянии - с перекошенной дверью и посеченной ветрами и непогодами трубой, обмазанной глиной. Но потом он увидел женщину.
Она что-то делала, наклонившись, и когда выпрямилась, он её заметил. Он вышел на открытое место - на поляну с травой почти до колен, то тут, то там среди свежей зелени чернела прошлогодняя трава. Женщина шагнула на утоптанный пятачок возле двери, ведущей в пещерную черную глубь.
- День добрый, - сказал он.
- Здрасте, - сказала она, от неожиданности дернув головой. Руки её, заметил он, чуть ниже пояса теребили складку одежды землистого цвета.
Он подошел ближе. Он не смог определить её возраст по лицу, такое оно было изможденное и того же неопределенного землистого цвета, что и платье. Седины, однако, не было вовсе, а если и пробивалась, то чуть-чуть. Волосы, темно-каштановые, не без блеска, растрепались, но было заметно, что в последнем приступе самоуважения или тщеславия за ними ухаживали, завивали и укладывали. Она глядела на него темными глазами, ничем не приметными, кроме выражения острой, подозрительной настороженности, это был взгляд лазутчика, засевшего в зарослях.
- Я заблудился, - сказал Адам.
Она молчала. Руки её теребили складку одежды. Взглянув вниз, он по легкому покачиванию длинной юбки понял, что она, должно быть, одной ногой почесывает другую. Потом увидел, как из-под провисшего подола показались босые пальцы ног и снова спрятались.
- Уже поздно, - сказал он. - Нельзя ли мне тут переночевать?
Неожиданно в лесу залаяла собака, и она бросила взгляд в этом направлении.
- Я бы заплатил, - сказал он.
Собака снова гавкнула, на сей раз ближе.
- У него вон, - кивнула она в лес, откуда доносился лай. - У него спросите.
Когда женщина заговорила, он заметил, что у неё не хватает одного из верхних зубов. И произнося слова, она старалась верхней губой прикрывать черную брешь.
Они стояли и ждали. Они избегали встречаться глазами. Он смотрел вниз и краем глаза видел легкое покачивание юбки. Снова показались и спрятались босые ноги. В мире стояла такая тишина, что он различал едва слышимый скребущий звук, это грубая, мозолистая, покрытая трещинами подошва одной ноги терлась о верх другой.
На поляну вышел мужчина. Он нес винтовку - легко, как прутик. Это был высокий, худой, сутулый человек, драная фетровая шляпа низко надвинута на заросшее бородой лицо, фланелевая рубаха, некогда красного цвета, ныне была желто-коричневой, сермяжные штаны подпоясывал кусок грубой веревки, штанины заправлены в хорошие, почти новые армейские сапоги. Большая, костлявая коричневая собака, видимо, из гончих, стояла у левой ноги хозяина и смотрела на Адама налитыми кровью не прощающими глазами.
- Просятся переночевать, - сказала женщина, кивнув на Адама.
Человек мельком взглянул на гостя. Потом перевел взгляд ему за спину. Он смотрел на фургон.
- Сколько? - спросил он.
- Я один, - ответил Адам.
Человек изучал его с мрачным сомнением. Потом слегка подтолкнул гончую носком левого сапога.
- Ну? - спросил он собаку. - Что скажешь, Рэд?
Собака, кажется, напряженно размышляла, потом успокоилась и прислонилась к ноге хозяина.
- Да-а, - сказал он, наклоняясь, чтобы почесать пса за ухом. - Один, значит?
Адам кивнул.
- Откуда?
- Из армии, - сказал Адам.
- Ты... - сказал человек, изучая его с ног до головы, - ты что-то не очень похож на солдата.
- Я - маркитант, - сказал Адам. - Продаю солдатам разные вещи. Вон мой фургон. - Он показал.
Мужчина вдруг потерял к Адаму всякий интерес. Он посмотрел туда, куда уводила тропа, в чащу леса. Посмотрел на собаку, и собака посмотрела на него. Посмотрел на небо. Потом снова обернулся к Адаму и спросил:
- Куда путь держишь?
- Хочу переправиться через реку, - сказал Адам. - Хочу, чтобы вы показали мне, где перейти. Я заплачу. С удовольствием заплачу за ваши труды.
- Везешь свой хлам мятежникам, а?
И не успел Адам ответить, как человек склонился к самому его уху:
- А с чего ты решил, что я стану тратить время на этих мятежников?
- Я не решил, - сказал Адам. - Но южанам я ничего не везу. Единственное, чего я хочу - это перейти реку, чтобы, когда Грант окажется на той стороне, я мог сразу присоединиться к армии и начать торговлю.
Человек смотрел на него изучающе.
- Правда, - искренне говорил Адам, - да вы поглядите на меня. Я не американец. Это по акценту понятно. Я иностранец. Из Баварии. Это в Германии. Я еврей. Мне все равно, кто на чьей стороне. Мне главное продать товар.
Лицо человека под всей обильной растительностью скривилось в подобие усмешки.
- Я, - сказал он, - я не еврей. Но мне, черт подери, тоже плевать, кто кого убивает.
- Можно мне остаться? - попросил Адам, почуяв выгодный момент.
- Сколько заплатишь?
- Доллар, - сказал Адам.
Человек медлил с ответом.
- Плюс провизия, - сказал Адам. - Еды у меня на всех хватит.
Не сводя с него глаз, мужчина сказал: ладно, оставайся. Потом Адам разглядел, как под растительностью на лице возникает подобие ухмылки, некий зародыш веселья, и вдруг губы раздвинулись, обнажив крепкие, потемневшие зубы, и человек сказал:
- Давай, тащи сюда свой харч, да не жалей, сынок. Сегодня приготовим настоящий ужин на всех, сынок.
Адам мельком увидел лицо женщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
И теперь он свободен. Не важно, какие слепые случайности и мрачные, темные секреты прошлого сделали его свободным. Внезапно весь груз прошлого превратился в ничто, и радость хлынула в сердце.
Он был, наконец, свободен.
Глава 12
В глубине леса колея превращалась в тропу. Дерн поглощал звук, издаваемый копытом и колесом. Трава доходила до щиколоток. То куст, то побег эвкалипта или клена смело пускал корни на самой тропе, щекотал лошадям брюхо, потом нырял под ось фургона. Ветви с юными побегами и листьями, уже развернувшимися, но не успевшими набрать летней силы, задевали бока фургона. Иногда хлопали Адама по плечу, гладили по щеке.
Тропу пересек ручеек. Вода была кристально чистой. Камни у воды покрылись мхом, темно-зеленым внутри, но бледным от свежей поросли снаружи. Солнечные блики играли на воде. Он понял, что умирает от жажды. За весь день во рту не было ни капли.
Он спрыгнул и окунул лицо в холодную шелковистую воду. Пил, ощущая, как холод из живота расходится по всему телу. Под прозрачной водой мельтешили вспышки и блестки: что-то сверкало на солнце на бархатисто-черном дне ручья, как слюда. Он лег на спину и устремил глаза к слепящему небу.
Как же прекрасен мир, подумал он.
Через три часа он снова сошел с фургона: бурелом совсем перекрыл тропу - да и тропой её можно было назвать теперь только с натяжкой. Глазам предстало убогое жилище. В первый миг, раздвинув густые ветки кустарника, огородившего поляну, он подумал, что дом брошен, в таком он был жалком состоянии - с перекошенной дверью и посеченной ветрами и непогодами трубой, обмазанной глиной. Но потом он увидел женщину.
Она что-то делала, наклонившись, и когда выпрямилась, он её заметил. Он вышел на открытое место - на поляну с травой почти до колен, то тут, то там среди свежей зелени чернела прошлогодняя трава. Женщина шагнула на утоптанный пятачок возле двери, ведущей в пещерную черную глубь.
- День добрый, - сказал он.
- Здрасте, - сказала она, от неожиданности дернув головой. Руки её, заметил он, чуть ниже пояса теребили складку одежды землистого цвета.
Он подошел ближе. Он не смог определить её возраст по лицу, такое оно было изможденное и того же неопределенного землистого цвета, что и платье. Седины, однако, не было вовсе, а если и пробивалась, то чуть-чуть. Волосы, темно-каштановые, не без блеска, растрепались, но было заметно, что в последнем приступе самоуважения или тщеславия за ними ухаживали, завивали и укладывали. Она глядела на него темными глазами, ничем не приметными, кроме выражения острой, подозрительной настороженности, это был взгляд лазутчика, засевшего в зарослях.
- Я заблудился, - сказал Адам.
Она молчала. Руки её теребили складку одежды. Взглянув вниз, он по легкому покачиванию длинной юбки понял, что она, должно быть, одной ногой почесывает другую. Потом увидел, как из-под провисшего подола показались босые пальцы ног и снова спрятались.
- Уже поздно, - сказал он. - Нельзя ли мне тут переночевать?
Неожиданно в лесу залаяла собака, и она бросила взгляд в этом направлении.
- Я бы заплатил, - сказал он.
Собака снова гавкнула, на сей раз ближе.
- У него вон, - кивнула она в лес, откуда доносился лай. - У него спросите.
Когда женщина заговорила, он заметил, что у неё не хватает одного из верхних зубов. И произнося слова, она старалась верхней губой прикрывать черную брешь.
Они стояли и ждали. Они избегали встречаться глазами. Он смотрел вниз и краем глаза видел легкое покачивание юбки. Снова показались и спрятались босые ноги. В мире стояла такая тишина, что он различал едва слышимый скребущий звук, это грубая, мозолистая, покрытая трещинами подошва одной ноги терлась о верх другой.
На поляну вышел мужчина. Он нес винтовку - легко, как прутик. Это был высокий, худой, сутулый человек, драная фетровая шляпа низко надвинута на заросшее бородой лицо, фланелевая рубаха, некогда красного цвета, ныне была желто-коричневой, сермяжные штаны подпоясывал кусок грубой веревки, штанины заправлены в хорошие, почти новые армейские сапоги. Большая, костлявая коричневая собака, видимо, из гончих, стояла у левой ноги хозяина и смотрела на Адама налитыми кровью не прощающими глазами.
- Просятся переночевать, - сказала женщина, кивнув на Адама.
Человек мельком взглянул на гостя. Потом перевел взгляд ему за спину. Он смотрел на фургон.
- Сколько? - спросил он.
- Я один, - ответил Адам.
Человек изучал его с мрачным сомнением. Потом слегка подтолкнул гончую носком левого сапога.
- Ну? - спросил он собаку. - Что скажешь, Рэд?
Собака, кажется, напряженно размышляла, потом успокоилась и прислонилась к ноге хозяина.
- Да-а, - сказал он, наклоняясь, чтобы почесать пса за ухом. - Один, значит?
Адам кивнул.
- Откуда?
- Из армии, - сказал Адам.
- Ты... - сказал человек, изучая его с ног до головы, - ты что-то не очень похож на солдата.
- Я - маркитант, - сказал Адам. - Продаю солдатам разные вещи. Вон мой фургон. - Он показал.
Мужчина вдруг потерял к Адаму всякий интерес. Он посмотрел туда, куда уводила тропа, в чащу леса. Посмотрел на собаку, и собака посмотрела на него. Посмотрел на небо. Потом снова обернулся к Адаму и спросил:
- Куда путь держишь?
- Хочу переправиться через реку, - сказал Адам. - Хочу, чтобы вы показали мне, где перейти. Я заплачу. С удовольствием заплачу за ваши труды.
- Везешь свой хлам мятежникам, а?
И не успел Адам ответить, как человек склонился к самому его уху:
- А с чего ты решил, что я стану тратить время на этих мятежников?
- Я не решил, - сказал Адам. - Но южанам я ничего не везу. Единственное, чего я хочу - это перейти реку, чтобы, когда Грант окажется на той стороне, я мог сразу присоединиться к армии и начать торговлю.
Человек смотрел на него изучающе.
- Правда, - искренне говорил Адам, - да вы поглядите на меня. Я не американец. Это по акценту понятно. Я иностранец. Из Баварии. Это в Германии. Я еврей. Мне все равно, кто на чьей стороне. Мне главное продать товар.
Лицо человека под всей обильной растительностью скривилось в подобие усмешки.
- Я, - сказал он, - я не еврей. Но мне, черт подери, тоже плевать, кто кого убивает.
- Можно мне остаться? - попросил Адам, почуяв выгодный момент.
- Сколько заплатишь?
- Доллар, - сказал Адам.
Человек медлил с ответом.
- Плюс провизия, - сказал Адам. - Еды у меня на всех хватит.
Не сводя с него глаз, мужчина сказал: ладно, оставайся. Потом Адам разглядел, как под растительностью на лице возникает подобие ухмылки, некий зародыш веселья, и вдруг губы раздвинулись, обнажив крепкие, потемневшие зубы, и человек сказал:
- Давай, тащи сюда свой харч, да не жалей, сынок. Сегодня приготовим настоящий ужин на всех, сынок.
Адам мельком увидел лицо женщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58