Мей тесно обхватил Милли, а она, прижавшись к нему, мечтательно смотрела вперед, ничего не видя перед собой, как будто уносилась в вихре блаженства.
Мистер Роберт умчал свою даму в дальний конец катка. Там было совсем пусто, толпа схлынула к лыжне. Он остановился и, вдыхая полной грудью воздух, воскликнул:
– Неправда ли, как хорошо дышится? Я чувствую всеми фибрами своего существа приближение весны.
Мадам Гаро, румяная и задыхающаяся от быстрого бега, взглянула на своего кавалера.
– Не знаю почему, но я полна бодрости и веселья. Мне вспоминаются времена, когда я умела отдаваться развлечениям со всем пылом юности.
– Я буду счастлив, мадам, когда вы забудете тяжелые испытания, которые вам пришлось пережить в Долине Новой Жизни.
– Мистер Роберт, меня трогают ваши постоянные заботы.
Молодой человек взял ее руки в свои и, крепко сжимая, с чувством произнес:
– Если бы я мог, я сделал бы все, чтобы вы стали счастливой, но я боюсь…
– Вы можете, – тихо сказала Анжелика и, круто повернувшись, умчалась от Роберта. Он стоял несколько секунд задумавшись, потом весело улыбнулся и пустился догонять свою даму.
– Синьор Мартини, синьор Мартини! – кричала Милли. – Мы не можем найти вас целый час!
Мей подлетел к итальянцу.
– Синьор Мартини, Милли о вас беспокоится.
– Она беспокоится… О чем же она беспокоится?
– Дорогой синьор Мартини, – подбежала молодая женщина, – где вы спрятались, вы обещали покататься со мной, а сами куда-то спрятались?
– Я чувствую себя плохо, – пробурчал Мартини.
– Вы нездоровы? Тогда вам лучше было бы идти домой.
– Я и пойду.
– А я непременно вас навешу сегодня вечером. Впрочем, может быть, я буду занята, тогда я приду завтра или… послезавтра.
– Приходите, когда хотите, хоть через неделю.
Мартини, не прощаясь, повернул к выходу с катка. Милли посмотрела ему вслед.
– Сердится. Это постоянное его недовольство раздражает меня, лучше нам прекратить видеться.
Мей принял красивую позу, проговорил:
– Не надувайте губки, Милли, и не портите настроения.
Новая толпа вливалась на каток. Летающие люди прибывали со всех сторон. Вдали слышались веселые, возбужденные крики, вокруг раздавались оживленные голоса. Солнце сияло и грело, а ветерок нежил и ласкал людей.
Часы прозвонили десять. Мартини встал из-за письменного стола.
В открытую дверь с веранды тянуло холодком, свежестью.
Он подошел и вгляделся в темноту.
Вдали, под горой, блестели огоньки станции тюба. Левее вырисовывалось туманное пятно – селение Старые копи. Черные громады гор только угадывались на фоне неба. Вдоль садового забора прошуршал большой освещенный автобус с пассажирами. Высоко над домом пронесся пассажирский аэроплан с прожектором, пронизывающим темноту.
Мартини стоял, оперевшись о косяк двери, и мысль о Милли неотступно преследовала его.
Четыре дня тому назад он возвращался домой. Двое влюбленных, щебеча что-то друг другу на ухо, шли ему навстречу. Завидев его, они изменили направление и скрылись в темноте. Сомнений не было: это Милли и Мей.
Вчера в саду на скамеечке он снова заметил их. Они были так заняты разговором, что не обратили внимания на его приближение. Слышался шепот, поцелуи. Они сидели так тесно! Какой ужас! В глазах у него потемнело, хотелось кричать, бить и его и ее. Дикое, звериное чувство… Ноги подкашивались, руки тряслись. Влюбленные не знали, какая опасность грозила им. Какой-то прохожий, схватившись за фонарный столб, боролся сам с собой, не зная, что ему делать. Благоразумие цивилизованного человека, привыкшего обуздывать свои страсти, победило. Он ушел, шатаясь, как пьяный, и, войдя в свою комнату, повалился на диван, рыдая и колотя кулаками по своей бедной голове. Потянулись тяжелые дни раздумья, когда вспоминаются все мелочи, все слова, когда все переоценивается, когда человек чувствует, что выхода нет. Голова кажется налитой свинцом, неспособной правильно мыслить.
Теперь, всматриваясь в темноту, Мартини думал: «Разве я мог надеяться удержать около себя это молодое создание? То, что должно случиться через какое-то время, случилось сейчас. Надо побороть себя и примириться с неизбежным. Я должен быть благодарен ей за минуты счастья. У нее своя жизнь, она не может жертвовать ею ради меня… И все же, какой удар! Разве сознание неизбежности может облегчить страдание? Страдание раздирает мне сердце. Лучшее, что вы можете сделать, несчастный Филиппе, это покончить со своим бренным существованием! «
Мартини отошел в глубину комнаты и долго стоял неподвижно. Он не слышал шагов на веранде и не видел, что в дверях появилась та, мысль о которой сверлила его голову день и ночь за последнюю неделю.
Милли, волнуясь и едва сдерживая дыхание, пристально рассматривала еще недавно близкого ей человека.
Отчаяние, выражавшееся во всей его фигуре, тронуло ее. Решение сказать ему всю правду было поколеблено. Хотелось утешить, облегчить его мучения, хотя бы ценою лжи.
– Бедный, бедный Филиппе, как мне жаль вас, – прошептала она. Она сделала легкое движение. Мартини опустил руки. Глаза их встретились. Они долго молчали.
– Филиппе, я пришла, я давно собиралась, но…
– Не надо, не надо, Милли! – закричал вдруг итальянец. – Не говорите ничего в свое оправдание.
Молодая женщина подошла ближе.
– Филиппе, вы выглядите ужасно, вы нездоровы?
– Да, я нездоров, я очень нездоров. Но это пустяки. Вы пришли, я очень рад. Садитесь сюда, на диван. Я сяду в кресло, поговорим. – После томительной паузы, во время которой они сидели не глядя друг на друга, он повторил: – Поговорим.
Милли молчала. Язык положительно отказывался ей повиноваться.
– Расскажите, как вы проводили время? – глухим голосом спросил Мартини.
– Я много работала… гуляла.
– С Меем?
Милли прямо взглянула на своего собеседника и вдруг решительно заговорила:
– Да, с Меем. Вот по этому-то поводу я и пришла к вам. Мне надо сказать вам, синьор Мартини, нечто очень важное. Мне кажется, вы уже догадываетесь.
– Не трудитесь, Милли, я все знаю.
Маленький итальянец внезапно вскочил и, потрясая кулаками, разразился целым потоком слов.
– Как вы решаетесь приходить сюда? Вы убиваете человека и желаете насладиться видом его страдания! Вы бессердечное, бездушное существо! Когда вы не были женщиной, вы были лучше. Приобретя женский инстинкт, вы не приобрели присущих женщине нежности, сострадания, кротости. Вы лживы и порочны. Вы распущены! Вы думаете, что я позволю вам шутить с собой? Я не игрушка! Поиграли и поставили в сторону и взялись за другую игрушку. Нет!
– Синьор Мартини, синьор Мартини! – Милли старалась перекричать пылкого итальянца. В отчаянии она сделала несколько шагов к дверям. – Он поймал ее за руки и, с бешенством сжимая их и выкручивая, ревел:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Мистер Роберт умчал свою даму в дальний конец катка. Там было совсем пусто, толпа схлынула к лыжне. Он остановился и, вдыхая полной грудью воздух, воскликнул:
– Неправда ли, как хорошо дышится? Я чувствую всеми фибрами своего существа приближение весны.
Мадам Гаро, румяная и задыхающаяся от быстрого бега, взглянула на своего кавалера.
– Не знаю почему, но я полна бодрости и веселья. Мне вспоминаются времена, когда я умела отдаваться развлечениям со всем пылом юности.
– Я буду счастлив, мадам, когда вы забудете тяжелые испытания, которые вам пришлось пережить в Долине Новой Жизни.
– Мистер Роберт, меня трогают ваши постоянные заботы.
Молодой человек взял ее руки в свои и, крепко сжимая, с чувством произнес:
– Если бы я мог, я сделал бы все, чтобы вы стали счастливой, но я боюсь…
– Вы можете, – тихо сказала Анжелика и, круто повернувшись, умчалась от Роберта. Он стоял несколько секунд задумавшись, потом весело улыбнулся и пустился догонять свою даму.
– Синьор Мартини, синьор Мартини! – кричала Милли. – Мы не можем найти вас целый час!
Мей подлетел к итальянцу.
– Синьор Мартини, Милли о вас беспокоится.
– Она беспокоится… О чем же она беспокоится?
– Дорогой синьор Мартини, – подбежала молодая женщина, – где вы спрятались, вы обещали покататься со мной, а сами куда-то спрятались?
– Я чувствую себя плохо, – пробурчал Мартини.
– Вы нездоровы? Тогда вам лучше было бы идти домой.
– Я и пойду.
– А я непременно вас навешу сегодня вечером. Впрочем, может быть, я буду занята, тогда я приду завтра или… послезавтра.
– Приходите, когда хотите, хоть через неделю.
Мартини, не прощаясь, повернул к выходу с катка. Милли посмотрела ему вслед.
– Сердится. Это постоянное его недовольство раздражает меня, лучше нам прекратить видеться.
Мей принял красивую позу, проговорил:
– Не надувайте губки, Милли, и не портите настроения.
Новая толпа вливалась на каток. Летающие люди прибывали со всех сторон. Вдали слышались веселые, возбужденные крики, вокруг раздавались оживленные голоса. Солнце сияло и грело, а ветерок нежил и ласкал людей.
Часы прозвонили десять. Мартини встал из-за письменного стола.
В открытую дверь с веранды тянуло холодком, свежестью.
Он подошел и вгляделся в темноту.
Вдали, под горой, блестели огоньки станции тюба. Левее вырисовывалось туманное пятно – селение Старые копи. Черные громады гор только угадывались на фоне неба. Вдоль садового забора прошуршал большой освещенный автобус с пассажирами. Высоко над домом пронесся пассажирский аэроплан с прожектором, пронизывающим темноту.
Мартини стоял, оперевшись о косяк двери, и мысль о Милли неотступно преследовала его.
Четыре дня тому назад он возвращался домой. Двое влюбленных, щебеча что-то друг другу на ухо, шли ему навстречу. Завидев его, они изменили направление и скрылись в темноте. Сомнений не было: это Милли и Мей.
Вчера в саду на скамеечке он снова заметил их. Они были так заняты разговором, что не обратили внимания на его приближение. Слышался шепот, поцелуи. Они сидели так тесно! Какой ужас! В глазах у него потемнело, хотелось кричать, бить и его и ее. Дикое, звериное чувство… Ноги подкашивались, руки тряслись. Влюбленные не знали, какая опасность грозила им. Какой-то прохожий, схватившись за фонарный столб, боролся сам с собой, не зная, что ему делать. Благоразумие цивилизованного человека, привыкшего обуздывать свои страсти, победило. Он ушел, шатаясь, как пьяный, и, войдя в свою комнату, повалился на диван, рыдая и колотя кулаками по своей бедной голове. Потянулись тяжелые дни раздумья, когда вспоминаются все мелочи, все слова, когда все переоценивается, когда человек чувствует, что выхода нет. Голова кажется налитой свинцом, неспособной правильно мыслить.
Теперь, всматриваясь в темноту, Мартини думал: «Разве я мог надеяться удержать около себя это молодое создание? То, что должно случиться через какое-то время, случилось сейчас. Надо побороть себя и примириться с неизбежным. Я должен быть благодарен ей за минуты счастья. У нее своя жизнь, она не может жертвовать ею ради меня… И все же, какой удар! Разве сознание неизбежности может облегчить страдание? Страдание раздирает мне сердце. Лучшее, что вы можете сделать, несчастный Филиппе, это покончить со своим бренным существованием! «
Мартини отошел в глубину комнаты и долго стоял неподвижно. Он не слышал шагов на веранде и не видел, что в дверях появилась та, мысль о которой сверлила его голову день и ночь за последнюю неделю.
Милли, волнуясь и едва сдерживая дыхание, пристально рассматривала еще недавно близкого ей человека.
Отчаяние, выражавшееся во всей его фигуре, тронуло ее. Решение сказать ему всю правду было поколеблено. Хотелось утешить, облегчить его мучения, хотя бы ценою лжи.
– Бедный, бедный Филиппе, как мне жаль вас, – прошептала она. Она сделала легкое движение. Мартини опустил руки. Глаза их встретились. Они долго молчали.
– Филиппе, я пришла, я давно собиралась, но…
– Не надо, не надо, Милли! – закричал вдруг итальянец. – Не говорите ничего в свое оправдание.
Молодая женщина подошла ближе.
– Филиппе, вы выглядите ужасно, вы нездоровы?
– Да, я нездоров, я очень нездоров. Но это пустяки. Вы пришли, я очень рад. Садитесь сюда, на диван. Я сяду в кресло, поговорим. – После томительной паузы, во время которой они сидели не глядя друг на друга, он повторил: – Поговорим.
Милли молчала. Язык положительно отказывался ей повиноваться.
– Расскажите, как вы проводили время? – глухим голосом спросил Мартини.
– Я много работала… гуляла.
– С Меем?
Милли прямо взглянула на своего собеседника и вдруг решительно заговорила:
– Да, с Меем. Вот по этому-то поводу я и пришла к вам. Мне надо сказать вам, синьор Мартини, нечто очень важное. Мне кажется, вы уже догадываетесь.
– Не трудитесь, Милли, я все знаю.
Маленький итальянец внезапно вскочил и, потрясая кулаками, разразился целым потоком слов.
– Как вы решаетесь приходить сюда? Вы убиваете человека и желаете насладиться видом его страдания! Вы бессердечное, бездушное существо! Когда вы не были женщиной, вы были лучше. Приобретя женский инстинкт, вы не приобрели присущих женщине нежности, сострадания, кротости. Вы лживы и порочны. Вы распущены! Вы думаете, что я позволю вам шутить с собой? Я не игрушка! Поиграли и поставили в сторону и взялись за другую игрушку. Нет!
– Синьор Мартини, синьор Мартини! – Милли старалась перекричать пылкого итальянца. В отчаянии она сделала несколько шагов к дверям. – Он поймал ее за руки и, с бешенством сжимая их и выкручивая, ревел:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127