Линии огней, скрещивающиеся, расходящиеся, появлялись внизу и пропадали, чтобы смениться новыми. Быстрый полет уносил их назад, в темноту. Теперь внизу мелькали только отдельные огоньки, да по небу скользили яркие лучи прожекторов несущихся навстречу летательных машин.
Слуга, поняв, что спутнице не до разговоров, прильнул к стеклу. Мадам Гаро отдалась своим мыслям. Они были печальны и однообразны; как темнота окружающей ночи.
Скоро показались огни Колонии.
Аэроплан опустился так же незаметно, как поднялся.
Знакомая картина: дома с палисадниками, сзади них – сады. Вот большое здание клуба, а вот дом, где жил Рене. Боже, как все изменилось! Кажется, все стоит на своем месте, все то же самое, а между тем все чуждо, мертво, внушает сплошной ужас.
Прошла неделя. Томительная, бесконечная. Уютная, прекрасно обставленная квартирка мадам Гаро представлялась ей страшной тюрьмой. Каждый угол, каждая вещь, каждая мелочь напоминала ей минуты счастья, которые она проводила здесь со своим дорогим Рене. Охотно она убежала бы отсюда, но вечно торчащий на лестнице страж напоминал о том, что она лишена свободы. Если бы ее заключили в какой-либо каземат, она легче переносила бы свое заточение.
Мадам Гаро постаралась, насколько могла, изменить обстановку. Одни вещи переставила, другие выкинула совсем и, тем не менее, не могла справиться с гнетущим ее настроением. Она снова едва не впала в то мрачное, полубезумное состояние, в котором находилась в первые дни после неудачного бегства. Она боролась с собою в убеждении, что должна сохранить здоровье и ясный ум для выполнения своего плана.
На восьмой день мадам Гаро увидела входящего в ее гостиную Фишера; она бросилась к нему на шею, как к родному, и разразилась рыданиями.
Ученый-химик казался очень смущенным. Глаза его наполнились слезами. Одной рукой он слегка обнял мадам Гаро за талию, а другой тщетно пытался найти носовой платок.
– Успокойтесь, успокойтесь, – говорил он дрожащим голосом. – Не надо… Все пройдет. Мне очень вас жалко. Успокойтесь!
Наконец, он нашел платок, вытер им глаза и, утешая молодую женщину, гладил ее своей большой рукой по голове. Вся его крупная фигура выражала отцовскую нежность и доброту.
Мадам Гаро начала успокаиваться и сквозь рыдания, наконец, выговорила:
– Боже мой, как я несчастна!
Фишер посадил ее на диван и успокаивал, как успокаивают ребенка. Он говорил ей какие-то ласковые слова, брал за руки, улыбался.
Успокоившись, она передала со всеми подробностями путешествие к Высокому Утесу, захват аэроплана. Она не утаила ничего. Фишер внимательно слушал; лицо его отражало те чувства, которые он переживал.
– Боже, что вы вынесли, бедная моя девочка! – проговорил он взволнованно. – Дорогая Анжелика, позвольте мне называть вас так! Я принес вам благую весть: вам разрешены прогулки, вы можете проводить у нас в семье все время. Моя жена горит желанием видеть вас. Я думаю, вы должны воспользоваться этим разрешением. Не будем терять времени, отправимся сейчас.
Мадам Гаро не заставила себя долго ждать. Когда вышли на улицу, Фишер заметил, что она изящно одета, а лицо ее сильно припудрено. Он удивился. Как такое глубокое отчаяние, которое он только что видел, уживалось в этой женщине с заботами о наружности? «Привычка – вторая натура», – резюмировал он свои мысли.
Анжелика шла по знакомым ей улицам; ей казалось, что она проходила здесь бог знает когда. Как будто целая вечность отделяла ее от недавнего прошлого…
Какую встречу устроила ей семья Фишер! Фрау Фишер обнимала ее, целовала и причитала так, будто она возвратилась с того света. Дети окружили ее со всех сторон и, хватая за платье, тянулись, чтобы поцеловать милую тетю Анжелику.
Трогательная сцена продолжалась бы долго, если бы не вмешался сам Фишер. Он боялся, что все это может плохо подействовать на расстроенные нервы гостьи.
– Ну, ну, довольно. Дети, вы замучите тетю. Анна, ты хорошо сделаешь, обратился он к жене, – если дашь чего-нибудь успокоительного. У нас в аптечке найдется бром и валериана. Если выпьешь и сама этого лекарства, тоже будет нелишне.
Фишер ходил по комнате, сосредоточенно потягивая короткую трубку, а жена суетилась уже, подавая лекарство и накрывая на стол. Дети уселись чинно в ряд на стульях и пристально рассматривали Анжелику, как будто видели на ней что-то интересное, новое, чего они не замечали раньше…
– О, я знала, что из вашего намерения не может выйти ничего хорошего. Мое предчувствие редко меня обманывает, – говорила хозяйка. – Когда я прощалась с вами, я думала, что мы никогда не увидимся. Могло окончиться хуже. Как я рад, что вы живы и здоровы. А мсье Герье, он поправится и, кто знает…
Фишер заметил, что лицо мадам Гаро нахмурилось, губы задрожали. Он сказал:
– Поговорим о чем-нибудь другом. Ты должна поскорее угостить нас кофе, мы отправимся прогуляться.
Фрау Фишер поняла свою ошибку и резко изменила тему разговора. Она говорила о детях, о хозяйстве, о знакомых, о чем угодно, чтобы только отвлечь Анжелику от ее грустных воспоминаний.
Хотя кофе был прекрасно сварен, печенье приготовлено мастерской рукой хозяйки, мадам Гаро уделила этому очень мало внимания. Эта милая семья, которую она прежде так любила, почему-то раздражала ее теперь. Вернее всего, это было связано с прошлым, с тем, что тут все напоминало о Рене. Она была очень рада, когда снова оказалась на улице с Фишером.
Прохладный воздух, теплое осеннее солнце бодрили ее, а звуки какой-то музыки, четкие и ясные, долетающие откуда-то издалека, напоминали ей что-то давнишнее, забытое, печальное и в то же время милое.
Фишер шел молча, и это особенно нравилось Анжелике. Она ни о чем не думала. Мозг ее устал и не способен был к какой-либо работе.
На обратном пути они прошли мимо дома, где жил Герье. Около калитки кого-то ожидал автомобиль.
Мадам Гаро остановилась, как вкопанная, так что спутник ее долго еще не замечал, что идет один. Он возвратился.
– Я хочу войти туда, – мадам Гаро показала на дверь квартиры Герье.
– Зачем?
– Я хочу, – упрямо ответила Анжелика.
– Попробуем, может быть, нам позволят.
Они вошли в открытую дверь и, никого не встречая на пути, прошли в столовую и оттуда – в кабинет. В столовой все было без перемен. Кабинет весь был завален разными вещами. Многие книги сняты с полок шкафов, на столах лежали большие свертки, перевязанные бечевками. На полу, в открытом чемодане, в беспорядке были набросаны какие-то вещи. Мадам Гаро остановилась посреди комнаты; ее широко открытые глаза были прикованы к этому чемодану.
– Вещи Рене, – прошептала она едва слышно. В комнату вошел бывший слуга Герье. Он, видимо, был очень удивлен появлением посетителей.
– Мне приказано собрать вещи мсье Герье… Наиболее ценные для него… Разрешено отправить только один чемодан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Слуга, поняв, что спутнице не до разговоров, прильнул к стеклу. Мадам Гаро отдалась своим мыслям. Они были печальны и однообразны; как темнота окружающей ночи.
Скоро показались огни Колонии.
Аэроплан опустился так же незаметно, как поднялся.
Знакомая картина: дома с палисадниками, сзади них – сады. Вот большое здание клуба, а вот дом, где жил Рене. Боже, как все изменилось! Кажется, все стоит на своем месте, все то же самое, а между тем все чуждо, мертво, внушает сплошной ужас.
Прошла неделя. Томительная, бесконечная. Уютная, прекрасно обставленная квартирка мадам Гаро представлялась ей страшной тюрьмой. Каждый угол, каждая вещь, каждая мелочь напоминала ей минуты счастья, которые она проводила здесь со своим дорогим Рене. Охотно она убежала бы отсюда, но вечно торчащий на лестнице страж напоминал о том, что она лишена свободы. Если бы ее заключили в какой-либо каземат, она легче переносила бы свое заточение.
Мадам Гаро постаралась, насколько могла, изменить обстановку. Одни вещи переставила, другие выкинула совсем и, тем не менее, не могла справиться с гнетущим ее настроением. Она снова едва не впала в то мрачное, полубезумное состояние, в котором находилась в первые дни после неудачного бегства. Она боролась с собою в убеждении, что должна сохранить здоровье и ясный ум для выполнения своего плана.
На восьмой день мадам Гаро увидела входящего в ее гостиную Фишера; она бросилась к нему на шею, как к родному, и разразилась рыданиями.
Ученый-химик казался очень смущенным. Глаза его наполнились слезами. Одной рукой он слегка обнял мадам Гаро за талию, а другой тщетно пытался найти носовой платок.
– Успокойтесь, успокойтесь, – говорил он дрожащим голосом. – Не надо… Все пройдет. Мне очень вас жалко. Успокойтесь!
Наконец, он нашел платок, вытер им глаза и, утешая молодую женщину, гладил ее своей большой рукой по голове. Вся его крупная фигура выражала отцовскую нежность и доброту.
Мадам Гаро начала успокаиваться и сквозь рыдания, наконец, выговорила:
– Боже мой, как я несчастна!
Фишер посадил ее на диван и успокаивал, как успокаивают ребенка. Он говорил ей какие-то ласковые слова, брал за руки, улыбался.
Успокоившись, она передала со всеми подробностями путешествие к Высокому Утесу, захват аэроплана. Она не утаила ничего. Фишер внимательно слушал; лицо его отражало те чувства, которые он переживал.
– Боже, что вы вынесли, бедная моя девочка! – проговорил он взволнованно. – Дорогая Анжелика, позвольте мне называть вас так! Я принес вам благую весть: вам разрешены прогулки, вы можете проводить у нас в семье все время. Моя жена горит желанием видеть вас. Я думаю, вы должны воспользоваться этим разрешением. Не будем терять времени, отправимся сейчас.
Мадам Гаро не заставила себя долго ждать. Когда вышли на улицу, Фишер заметил, что она изящно одета, а лицо ее сильно припудрено. Он удивился. Как такое глубокое отчаяние, которое он только что видел, уживалось в этой женщине с заботами о наружности? «Привычка – вторая натура», – резюмировал он свои мысли.
Анжелика шла по знакомым ей улицам; ей казалось, что она проходила здесь бог знает когда. Как будто целая вечность отделяла ее от недавнего прошлого…
Какую встречу устроила ей семья Фишер! Фрау Фишер обнимала ее, целовала и причитала так, будто она возвратилась с того света. Дети окружили ее со всех сторон и, хватая за платье, тянулись, чтобы поцеловать милую тетю Анжелику.
Трогательная сцена продолжалась бы долго, если бы не вмешался сам Фишер. Он боялся, что все это может плохо подействовать на расстроенные нервы гостьи.
– Ну, ну, довольно. Дети, вы замучите тетю. Анна, ты хорошо сделаешь, обратился он к жене, – если дашь чего-нибудь успокоительного. У нас в аптечке найдется бром и валериана. Если выпьешь и сама этого лекарства, тоже будет нелишне.
Фишер ходил по комнате, сосредоточенно потягивая короткую трубку, а жена суетилась уже, подавая лекарство и накрывая на стол. Дети уселись чинно в ряд на стульях и пристально рассматривали Анжелику, как будто видели на ней что-то интересное, новое, чего они не замечали раньше…
– О, я знала, что из вашего намерения не может выйти ничего хорошего. Мое предчувствие редко меня обманывает, – говорила хозяйка. – Когда я прощалась с вами, я думала, что мы никогда не увидимся. Могло окончиться хуже. Как я рад, что вы живы и здоровы. А мсье Герье, он поправится и, кто знает…
Фишер заметил, что лицо мадам Гаро нахмурилось, губы задрожали. Он сказал:
– Поговорим о чем-нибудь другом. Ты должна поскорее угостить нас кофе, мы отправимся прогуляться.
Фрау Фишер поняла свою ошибку и резко изменила тему разговора. Она говорила о детях, о хозяйстве, о знакомых, о чем угодно, чтобы только отвлечь Анжелику от ее грустных воспоминаний.
Хотя кофе был прекрасно сварен, печенье приготовлено мастерской рукой хозяйки, мадам Гаро уделила этому очень мало внимания. Эта милая семья, которую она прежде так любила, почему-то раздражала ее теперь. Вернее всего, это было связано с прошлым, с тем, что тут все напоминало о Рене. Она была очень рада, когда снова оказалась на улице с Фишером.
Прохладный воздух, теплое осеннее солнце бодрили ее, а звуки какой-то музыки, четкие и ясные, долетающие откуда-то издалека, напоминали ей что-то давнишнее, забытое, печальное и в то же время милое.
Фишер шел молча, и это особенно нравилось Анжелике. Она ни о чем не думала. Мозг ее устал и не способен был к какой-либо работе.
На обратном пути они прошли мимо дома, где жил Герье. Около калитки кого-то ожидал автомобиль.
Мадам Гаро остановилась, как вкопанная, так что спутник ее долго еще не замечал, что идет один. Он возвратился.
– Я хочу войти туда, – мадам Гаро показала на дверь квартиры Герье.
– Зачем?
– Я хочу, – упрямо ответила Анжелика.
– Попробуем, может быть, нам позволят.
Они вошли в открытую дверь и, никого не встречая на пути, прошли в столовую и оттуда – в кабинет. В столовой все было без перемен. Кабинет весь был завален разными вещами. Многие книги сняты с полок шкафов, на столах лежали большие свертки, перевязанные бечевками. На полу, в открытом чемодане, в беспорядке были набросаны какие-то вещи. Мадам Гаро остановилась посреди комнаты; ее широко открытые глаза были прикованы к этому чемодану.
– Вещи Рене, – прошептала она едва слышно. В комнату вошел бывший слуга Герье. Он, видимо, был очень удивлен появлением посетителей.
– Мне приказано собрать вещи мсье Герье… Наиболее ценные для него… Разрешено отправить только один чемодан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127