Ей совсем ни на кого не приходилось рассчитывать.
У нее не было даже мертвецов!
Я чувствую плечом, как горит ее щека.
– Я жила в Прибережье, лучшей из стран. Мои братья учили меня ездить верхом, стрелять из лука и ходить в море на лодке под парусом. Отец позволял мне бывать на Советах. А потом меня отдали замуж, и Ричард запер меня в четырех стенах, с толпой болтливых дур, шпионящих за мной и доносящих на меня. Для того чтобы приходить в мою спальню, когда под рукой нет свежей девки! Он мог бы так легко сделать меня королевой Перелесья, а я в душе осталась принцессой Прибережья. И ненавижу его страну вместе с ним, Дольф!
– Ты очень хорошо обошлась с Ричардом, – сказал я тогда. – Ты его просто предала. А ведь могла бы и отравить. И это было бы совершенно справедливо.
Магдала улыбнулась мечтательно.
– Да, это было бы прекрасно… но у меня не оказалось яда.
Когда я слушал ее, мне казалось, что мои мысли текут сквозь ее разум. А когда я встречался с ней глазами – со взглядом спокойного бойца, моего соратника или соучастника, – мой Дар превращался в стену огня.
Магдала вливала в меня силу живого – как вампиры, только на свой лад.
Сказать по чести, я не знал, как все будет ночью, когда проснутся мои неумершие. Но вышло великолепно – Магдала совершенно не боялась и даже больше.
Вампиры ее восхитили. Помню, она улыбалась им, когда я объяснял, что государыня будет меня сопровождать. Но что самое удивительное – Магдала смотрела на Агнессу с доброжелательным любопытством. Я впервые видел, чтобы женщина спокойно реагировала на моего неумершего телохранителя – присутствие Агнессы бесило даже Марианну.
Женщины не могут видеть красоту других женщин. Она их раздражает – по крайней мере, обычно. В лучшем случае они пытаются делать вид, что красавицы рядом не существует. Беда в том, что потусторонняя красота девы-вампира в любом случае не сравнится с обликом живой женщины, даже самой прекрасной, – живые просто не способны достигнуть такого ледяного совершенства. И не понимают – по крайней мере, Розамунда, Беатриса и Марианна не понимали, – что глупо сравнивать настоящую ромашку и цветок, выкованный из серебра: разные категории.
А Магдала не делала вид, что ей все равно. И ей не было все равно – ей было интересно. Пока Клод рассказывал мне о положении в округе, Магдала вполголоса расспрашивала Агнессу о каких-то пустяках. Человека, впервые говорящего с существом из Сумерек, всегда интересуют пустяки – что вампир чувствует, когда летит, не хочется ли ему конфет или взбитых сливок, тоскует ли он по солнцу…
Я ее понимал – сам в свое время спрашивал почти то же самое.
Клод улыбнулся и показал на них глазами – хотел сказать, что тронут и что ему нравится Магдала. Такое редко случается с вампирами – обычно они долго привыкают к людям. А Магдала и Агнесса между тем болтали, как старые подруги.
Магдала потом сказала:
– Вампиры милые. Никогда бы не подумала. Милые – и очаровательно выглядят. Я думала, они – свирепые чудовища, как поют в балладах… Или они только рядом с тобой такие?
– Видишь ли, – говорю, – дело в силе духа. Трус бы увидел свирепых чудовищ, будь уверена. А ты видишь их настоящее… ну как сказать? Красоту страха, как у волков или рысей.
Она слушала и кивала.
Самое чудесное свойство души Магдалы было – веселое любопытство ко всему миру, помноженное на бесстрашие. Она ходила со мной по лагерю – спокойная, как всегда. Рассматривала мою личную охрану. Пожалела мои руки в рубцах – в том смысле, что не так уж просто все время себя резать. Спросила, что это у меня за конь такой, – и хихикала, слушая истории про мои чучела.
Я в конце концов не выдержал:
– Ты не боишься мертвецов? – говорю. – Совсем?
Магдала пожала плечами.
– Я их немало видела, – отвечает. – Ричард обожает турниры. У меня на глазах несколько часов умирал его оруженосец, которого ранили в голову. Это было более тяжелое зрелище, чем твои кадавры. Они же не чувствуют боли…
– Хочешь сказать, – говорю, – что Ричард не мог ему помочь и не приказал добить?
Магдала усмехнулась.
– Видишь ли, Дольф… добивать смертельно раненых жестоко. Вот наносить им раны – благородно. Тебе, вероятно, этого не понять – и слава Богу. Знаешь, я насмотрелась на людей, которые изо всех сил хотят быть хорошими… или, по крайней мере, казаться хорошими, – никогда не делай так. Те, кто может тебя рассмотреть, будут любить тебя таким, какой ты есть… а прочим ты все равно не объяснишь.
– Золотые слова, – говорю. – Я и сам так думаю.
– Только не забудь об этом, – говорит. Тоном почти заклинающим. – Делай только то, что считаешь нужным, и так, как считаешь нужным. Потому что человек погибает – телом или душой, не важно, – когда начинает врать другим и себе, чтобы выглядеть хорошим.
– А можно, – говорю, – я побуду хорошим для тебя? На пробу?
Она расхохоталась.
– Ну уж нет, дорогой! Вот если бы я была героиней легенды – о, тогда бы я обожала Ричарда, ты бы меня украл, и я бы спросила, где ты прячешь ключ к своему каменному сердцу. А у тебя случился бы приступ желания побыть хорошим – и ты рассказал бы мне об этом. Ты знаешь, все жестокие чудовища рассказывают, где хранят ключи от каменных сердец, своим любимым женщинам… а те выбалтывают про это благородным героям вроде Ричарда. По крайней мере, так в балладах поется – но я, благодарение Создателю, не героиня этого вздора.
– То есть, – говорю, – ты бы не стала рассказывать?
Она потерлась щекой о мою руку.
– Ричарду? Даже под пытками.
Мы оба не строили никаких иллюзий. Разве что время от времени припадало желание поиграть.
– Здорово было бы, – говорил я тогда, – убить Розамунду и жениться на тебе.
– Дольф, – смеялась она, – ты бредишь. Я замужем.
– Ричарда тоже убить, – говорю.
– И у нас родится дитя с претензиями на обе короны…
– …и мы объединим Перелесье и Междугорье в одну непобедимую державу…
– …а дитя будет фантастической сволочью – с проклятой кровью батюшки и тонкой стервозностью матушки …
– …еще бы – ведь матушка будет сама его нянчить. Так что он еще учудит что-нибудь такое, от чего его корона воссияет над миром, а мир содрогнется…
– …да уж, учудит – вроде того что сделал ты, Дольф. – И мы оба начинали хохотать.
Все это звучало прекрасно, но было совершенно нереально. Каждого из нас привязали к своей стране, семье, гербу – как приковывают к столбу цепями. Бесконечные вереницы династических браков, рождений, смертей, приданого, договоров, фавора и опалы создавали между нами непреодолимую преграду.
Мы знали, что нам непременно помешают. Мы еще не знали как, но о том, что помешают, знали точно. Мы совершали очередное чудовищное преступление, когда ласкали друг друга в комнатушке под самой крышей, на постоялом дворе, брошенном хозяевами, – каждый из нас предавал собственный Долг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
У нее не было даже мертвецов!
Я чувствую плечом, как горит ее щека.
– Я жила в Прибережье, лучшей из стран. Мои братья учили меня ездить верхом, стрелять из лука и ходить в море на лодке под парусом. Отец позволял мне бывать на Советах. А потом меня отдали замуж, и Ричард запер меня в четырех стенах, с толпой болтливых дур, шпионящих за мной и доносящих на меня. Для того чтобы приходить в мою спальню, когда под рукой нет свежей девки! Он мог бы так легко сделать меня королевой Перелесья, а я в душе осталась принцессой Прибережья. И ненавижу его страну вместе с ним, Дольф!
– Ты очень хорошо обошлась с Ричардом, – сказал я тогда. – Ты его просто предала. А ведь могла бы и отравить. И это было бы совершенно справедливо.
Магдала улыбнулась мечтательно.
– Да, это было бы прекрасно… но у меня не оказалось яда.
Когда я слушал ее, мне казалось, что мои мысли текут сквозь ее разум. А когда я встречался с ней глазами – со взглядом спокойного бойца, моего соратника или соучастника, – мой Дар превращался в стену огня.
Магдала вливала в меня силу живого – как вампиры, только на свой лад.
Сказать по чести, я не знал, как все будет ночью, когда проснутся мои неумершие. Но вышло великолепно – Магдала совершенно не боялась и даже больше.
Вампиры ее восхитили. Помню, она улыбалась им, когда я объяснял, что государыня будет меня сопровождать. Но что самое удивительное – Магдала смотрела на Агнессу с доброжелательным любопытством. Я впервые видел, чтобы женщина спокойно реагировала на моего неумершего телохранителя – присутствие Агнессы бесило даже Марианну.
Женщины не могут видеть красоту других женщин. Она их раздражает – по крайней мере, обычно. В лучшем случае они пытаются делать вид, что красавицы рядом не существует. Беда в том, что потусторонняя красота девы-вампира в любом случае не сравнится с обликом живой женщины, даже самой прекрасной, – живые просто не способны достигнуть такого ледяного совершенства. И не понимают – по крайней мере, Розамунда, Беатриса и Марианна не понимали, – что глупо сравнивать настоящую ромашку и цветок, выкованный из серебра: разные категории.
А Магдала не делала вид, что ей все равно. И ей не было все равно – ей было интересно. Пока Клод рассказывал мне о положении в округе, Магдала вполголоса расспрашивала Агнессу о каких-то пустяках. Человека, впервые говорящего с существом из Сумерек, всегда интересуют пустяки – что вампир чувствует, когда летит, не хочется ли ему конфет или взбитых сливок, тоскует ли он по солнцу…
Я ее понимал – сам в свое время спрашивал почти то же самое.
Клод улыбнулся и показал на них глазами – хотел сказать, что тронут и что ему нравится Магдала. Такое редко случается с вампирами – обычно они долго привыкают к людям. А Магдала и Агнесса между тем болтали, как старые подруги.
Магдала потом сказала:
– Вампиры милые. Никогда бы не подумала. Милые – и очаровательно выглядят. Я думала, они – свирепые чудовища, как поют в балладах… Или они только рядом с тобой такие?
– Видишь ли, – говорю, – дело в силе духа. Трус бы увидел свирепых чудовищ, будь уверена. А ты видишь их настоящее… ну как сказать? Красоту страха, как у волков или рысей.
Она слушала и кивала.
Самое чудесное свойство души Магдалы было – веселое любопытство ко всему миру, помноженное на бесстрашие. Она ходила со мной по лагерю – спокойная, как всегда. Рассматривала мою личную охрану. Пожалела мои руки в рубцах – в том смысле, что не так уж просто все время себя резать. Спросила, что это у меня за конь такой, – и хихикала, слушая истории про мои чучела.
Я в конце концов не выдержал:
– Ты не боишься мертвецов? – говорю. – Совсем?
Магдала пожала плечами.
– Я их немало видела, – отвечает. – Ричард обожает турниры. У меня на глазах несколько часов умирал его оруженосец, которого ранили в голову. Это было более тяжелое зрелище, чем твои кадавры. Они же не чувствуют боли…
– Хочешь сказать, – говорю, – что Ричард не мог ему помочь и не приказал добить?
Магдала усмехнулась.
– Видишь ли, Дольф… добивать смертельно раненых жестоко. Вот наносить им раны – благородно. Тебе, вероятно, этого не понять – и слава Богу. Знаешь, я насмотрелась на людей, которые изо всех сил хотят быть хорошими… или, по крайней мере, казаться хорошими, – никогда не делай так. Те, кто может тебя рассмотреть, будут любить тебя таким, какой ты есть… а прочим ты все равно не объяснишь.
– Золотые слова, – говорю. – Я и сам так думаю.
– Только не забудь об этом, – говорит. Тоном почти заклинающим. – Делай только то, что считаешь нужным, и так, как считаешь нужным. Потому что человек погибает – телом или душой, не важно, – когда начинает врать другим и себе, чтобы выглядеть хорошим.
– А можно, – говорю, – я побуду хорошим для тебя? На пробу?
Она расхохоталась.
– Ну уж нет, дорогой! Вот если бы я была героиней легенды – о, тогда бы я обожала Ричарда, ты бы меня украл, и я бы спросила, где ты прячешь ключ к своему каменному сердцу. А у тебя случился бы приступ желания побыть хорошим – и ты рассказал бы мне об этом. Ты знаешь, все жестокие чудовища рассказывают, где хранят ключи от каменных сердец, своим любимым женщинам… а те выбалтывают про это благородным героям вроде Ричарда. По крайней мере, так в балладах поется – но я, благодарение Создателю, не героиня этого вздора.
– То есть, – говорю, – ты бы не стала рассказывать?
Она потерлась щекой о мою руку.
– Ричарду? Даже под пытками.
Мы оба не строили никаких иллюзий. Разве что время от времени припадало желание поиграть.
– Здорово было бы, – говорил я тогда, – убить Розамунду и жениться на тебе.
– Дольф, – смеялась она, – ты бредишь. Я замужем.
– Ричарда тоже убить, – говорю.
– И у нас родится дитя с претензиями на обе короны…
– …и мы объединим Перелесье и Междугорье в одну непобедимую державу…
– …а дитя будет фантастической сволочью – с проклятой кровью батюшки и тонкой стервозностью матушки …
– …еще бы – ведь матушка будет сама его нянчить. Так что он еще учудит что-нибудь такое, от чего его корона воссияет над миром, а мир содрогнется…
– …да уж, учудит – вроде того что сделал ты, Дольф. – И мы оба начинали хохотать.
Все это звучало прекрасно, но было совершенно нереально. Каждого из нас привязали к своей стране, семье, гербу – как приковывают к столбу цепями. Бесконечные вереницы династических браков, рождений, смертей, приданого, договоров, фавора и опалы создавали между нами непреодолимую преграду.
Мы знали, что нам непременно помешают. Мы еще не знали как, но о том, что помешают, знали точно. Мы совершали очередное чудовищное преступление, когда ласкали друг друга в комнатушке под самой крышей, на постоялом дворе, брошенном хозяевами, – каждый из нас предавал собственный Долг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79