Жизнь была сравнительно недорогой и достаточно безопасной. Междоусобные склоки прекратились. Я нажал на монахов Святого Ордена, они пищали, но согласились – и теперь выделяли седьмую часть храмовых доходов на содержание госпиталей и домов призрения.
Мои подданные меня так никогда и не полюбили. За время правления на меня совершили в общей сложности с полсотни покушений. Точнее я не считал. Хотя подсчитать, вероятно, было бы интересно.
Скальный Приют теперь считается проклятым местом. Когда я проезжал мимо в последний раз, видел деревья, которые выросли перед воротами. Вероятно, если войти в них, найдешь брошенные кости убитых вампирами, проросшие травой. Никого из живых туда нынче не заманишь никакими сокровищами… Хотя все ценное, я думаю, все-таки разворовали. О Розамунде никто не вспоминает – это страшная и закрытая тема. Королева умерла. И все.
Не вспоминает никто, кроме меня. Я украдкой от всех, включая Людвига, ставлю свечи за упокой ее души. Дико и смешно, но я тоскую по ней до смертной боли. Я жалею о том, что сделал с ней, жалею, несмотря ни на что. Нас связывали слишком тяжелые цепи; они приросли к душе, и мне пришлось откромсать слишком большой кусок души, чтобы освободиться.
Королю не годится жить вдовцом, увы. Я женился на младшей дочери короля Заболотья, Ангелине. Она принесла моей короне великолепные земли на берегу Зеленой реки и Чернолесье – шикарное приданое. Она была очень хорошенькой, полненькой, беленькой, доброй и глупой девушкой. Вела себя эта милашка довольно приемлемо, но любить не умела, так же как не умела и думать. Покорная, тепленькая гусыня.
Она родила мне еще одного сына, великолепного Хенрика, который наделал мне проблем еще пятнадцатилетним подростком, когда вызвал Тодда на поединок. Вообще говоря, Хенрик равно не терпел обоих братьев – по совершенно непонятной мне причине он вырос парнем не слишком разумным, замкнутым и завистливым.
Я казнил его после того, как он нанял убийц для Людвига. Перед смертью он сказал мне, что одинаково ненавидит меня с моими мертвецами, Людвига – сына шлюхи и Тодда – сына девки. Судя по его поведению в последние годы жизни, это была правда. Я не мог рисковать троном.
Ангелина пережила это как-то тупо. В ней вообще было очень немного живого огня. Две ее дочери с возрастом стали очень на нее похожи – красивы телом и совершенно пусты душой. Но я уже ни от кого ничего не требовал.
Я только люблю Людвига, очень. Свет, разумеется, до сих пор болтает о том, что я испытываю к нему уж совершенно противоестественные чувства.
Молва уложила меня в постель с собственным сыном, но это – такой безумный бред, что глупо даже принимать его всерьез. Просто у Людвига неистребимая привычка в отсутствии посторонних называть меня на «ты» и «Дольф», иногда он забывается и при людях – вероятно, кто-то сделал неверные выводы. Да, Людвиг теперь стал потрясающе красив. Чем старше он становится, тем заметнее, что он – сын Розамунды, но, что забавно, иногда весьма заметно, что он – и мой сын тоже. Он похож на эльфийского рыцаря из древних баллад. У него чудная осанка, точеное лицо, он надменен и горд, его фиалковые глаза сводят с ума девиц, но он холоден и брезглив, вдобавок – занимается безнадежными поисками любви, как я когда-то. Он – мой товарищ, мы вместе тянем этот проклятый воз рутинной работы, которая называется управлением государством. Он – бесценный помощник, интриган, умеет разговаривать даже с теми, к кому я в жизни не нашел бы подхода, кроме эшафота. Он никогда не жалуется.
Я думал, что прекрасное лицо и рыцарская стать помогут ему обрести счастье, но они, похоже, только мешают. Иногда я дико жалею, что Людвиг не унаследовал Дара – так мне было бы спокойнее.
Тодд до сих пор мил. Он не так умен, как Людвиг, и далеко не так хорош внешне – в нем есть нечто плебейское, зато он весел и отважен. У него круглые глаза и яркий румянец, он мгновенно толстеет, как только Людвиг перестает таскать его по делам или на охоту, но зато он прекрасно смеется. В последнее время я отношусь к его матери лучше, чем к собственной жене… Добрая толстуха и память, память… Тодд все понимает правильно, считает себя, по-моему, правой рукой великолепного Людвига, но все-таки – не ровней ему… И это, возможно, к лучшему.
Людвиг, как и я, не способен на «святую мужскую дружбу». В его мире существуют старшие – в моем лице и в лице Оскара – и младшие – не смеющие претендовать на равенство. Я его понимаю. Кровь.
Жаль, что не проклятая…
Иногда я пытался погреться, взяв кого-нибудь к себе в постель. Чем серьезнее укрепляется королевская власть, тем больше желающих. Девицам иногда удавалось меня развлечь… правда, не более того. Некоторые придворные фантики мужского пола в надежде на привилегии, титулы и земли изображали, бывало, что ради моей любви готовы на такие вещи, которые даже чудесный Питер считал развратом. Но – меня по-прежнему тошнит от проституции. В последние годы я часто не мог заснуть по ночам и сидел в своем любимом кабинете в обществе Агнессы и Рейнольда – перебирал старые жемчужные четки, с которых совсем стерся перламутр, а сами жемчужины потрескались. И все три тени ко мне приходили в такие ночи: Нарцисс с его переменчивыми кроткими глазами, в ожерелье, завязанном узлом, Магдала – ледяной ангел в малиновом берете с соколиным пером, ухмыляющийся Питер на полу рядом с креслом, поставив локти на мои колени…
Жизнь без них иногда приобретала привкус абсолютной безнадеги. Я просто работал.
Как всегда.
Пока неделю назад я не заметил это в своем лице, когда смотрел на отражение в зеркале. То-то Дар жжет меня без видимого повода… А вечером пришел Оскар.
В последнее время мне странно на него смотреть. Я постарел, рядом со мной его безвременье еще парадоксальнее. Я помню время, когда он казался мне запредельно старым, потом – моим ровесником. Теперь Оскар кажется мне юным.
Смешно…
– Мой дорогой государь, – говорит. Какая печаль, подумайте… – Мой бесценный государь, я должен вам сообщить…
– Ну, – говорю, – что ж вы замялись, Князь? Я же не слепой и не дурак. Отметка рока?
Он взял мою голову в ладони – поток Силы прямо в душу, ах, прах побери, сколько раз я это видел: любезность уходящему. И темная капля – из угла глаза, по снежному лицу. Князь, вы плачете?
– Ты, Оскар, меня отпустишь, – говорю. – Ты, конечно. Только через несколько дней, когда я попрощаюсь с детьми и закончу дела. Я позову.
– Безумный мальчик, – говорит, – ты об этом так рассуждаешь…
– Прикажешь бояться? Может, еще каббалу на зеркале нарисовать против Приходящих В Ночи?
Он рассмеялся. Вздохнул – я ощутил лицом его дыхание, мороз, ладан.
– Государь мой великолепный, лучший в мире, не имеющий равных, – говорит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Мои подданные меня так никогда и не полюбили. За время правления на меня совершили в общей сложности с полсотни покушений. Точнее я не считал. Хотя подсчитать, вероятно, было бы интересно.
Скальный Приют теперь считается проклятым местом. Когда я проезжал мимо в последний раз, видел деревья, которые выросли перед воротами. Вероятно, если войти в них, найдешь брошенные кости убитых вампирами, проросшие травой. Никого из живых туда нынче не заманишь никакими сокровищами… Хотя все ценное, я думаю, все-таки разворовали. О Розамунде никто не вспоминает – это страшная и закрытая тема. Королева умерла. И все.
Не вспоминает никто, кроме меня. Я украдкой от всех, включая Людвига, ставлю свечи за упокой ее души. Дико и смешно, но я тоскую по ней до смертной боли. Я жалею о том, что сделал с ней, жалею, несмотря ни на что. Нас связывали слишком тяжелые цепи; они приросли к душе, и мне пришлось откромсать слишком большой кусок души, чтобы освободиться.
Королю не годится жить вдовцом, увы. Я женился на младшей дочери короля Заболотья, Ангелине. Она принесла моей короне великолепные земли на берегу Зеленой реки и Чернолесье – шикарное приданое. Она была очень хорошенькой, полненькой, беленькой, доброй и глупой девушкой. Вела себя эта милашка довольно приемлемо, но любить не умела, так же как не умела и думать. Покорная, тепленькая гусыня.
Она родила мне еще одного сына, великолепного Хенрика, который наделал мне проблем еще пятнадцатилетним подростком, когда вызвал Тодда на поединок. Вообще говоря, Хенрик равно не терпел обоих братьев – по совершенно непонятной мне причине он вырос парнем не слишком разумным, замкнутым и завистливым.
Я казнил его после того, как он нанял убийц для Людвига. Перед смертью он сказал мне, что одинаково ненавидит меня с моими мертвецами, Людвига – сына шлюхи и Тодда – сына девки. Судя по его поведению в последние годы жизни, это была правда. Я не мог рисковать троном.
Ангелина пережила это как-то тупо. В ней вообще было очень немного живого огня. Две ее дочери с возрастом стали очень на нее похожи – красивы телом и совершенно пусты душой. Но я уже ни от кого ничего не требовал.
Я только люблю Людвига, очень. Свет, разумеется, до сих пор болтает о том, что я испытываю к нему уж совершенно противоестественные чувства.
Молва уложила меня в постель с собственным сыном, но это – такой безумный бред, что глупо даже принимать его всерьез. Просто у Людвига неистребимая привычка в отсутствии посторонних называть меня на «ты» и «Дольф», иногда он забывается и при людях – вероятно, кто-то сделал неверные выводы. Да, Людвиг теперь стал потрясающе красив. Чем старше он становится, тем заметнее, что он – сын Розамунды, но, что забавно, иногда весьма заметно, что он – и мой сын тоже. Он похож на эльфийского рыцаря из древних баллад. У него чудная осанка, точеное лицо, он надменен и горд, его фиалковые глаза сводят с ума девиц, но он холоден и брезглив, вдобавок – занимается безнадежными поисками любви, как я когда-то. Он – мой товарищ, мы вместе тянем этот проклятый воз рутинной работы, которая называется управлением государством. Он – бесценный помощник, интриган, умеет разговаривать даже с теми, к кому я в жизни не нашел бы подхода, кроме эшафота. Он никогда не жалуется.
Я думал, что прекрасное лицо и рыцарская стать помогут ему обрести счастье, но они, похоже, только мешают. Иногда я дико жалею, что Людвиг не унаследовал Дара – так мне было бы спокойнее.
Тодд до сих пор мил. Он не так умен, как Людвиг, и далеко не так хорош внешне – в нем есть нечто плебейское, зато он весел и отважен. У него круглые глаза и яркий румянец, он мгновенно толстеет, как только Людвиг перестает таскать его по делам или на охоту, но зато он прекрасно смеется. В последнее время я отношусь к его матери лучше, чем к собственной жене… Добрая толстуха и память, память… Тодд все понимает правильно, считает себя, по-моему, правой рукой великолепного Людвига, но все-таки – не ровней ему… И это, возможно, к лучшему.
Людвиг, как и я, не способен на «святую мужскую дружбу». В его мире существуют старшие – в моем лице и в лице Оскара – и младшие – не смеющие претендовать на равенство. Я его понимаю. Кровь.
Жаль, что не проклятая…
Иногда я пытался погреться, взяв кого-нибудь к себе в постель. Чем серьезнее укрепляется королевская власть, тем больше желающих. Девицам иногда удавалось меня развлечь… правда, не более того. Некоторые придворные фантики мужского пола в надежде на привилегии, титулы и земли изображали, бывало, что ради моей любви готовы на такие вещи, которые даже чудесный Питер считал развратом. Но – меня по-прежнему тошнит от проституции. В последние годы я часто не мог заснуть по ночам и сидел в своем любимом кабинете в обществе Агнессы и Рейнольда – перебирал старые жемчужные четки, с которых совсем стерся перламутр, а сами жемчужины потрескались. И все три тени ко мне приходили в такие ночи: Нарцисс с его переменчивыми кроткими глазами, в ожерелье, завязанном узлом, Магдала – ледяной ангел в малиновом берете с соколиным пером, ухмыляющийся Питер на полу рядом с креслом, поставив локти на мои колени…
Жизнь без них иногда приобретала привкус абсолютной безнадеги. Я просто работал.
Как всегда.
Пока неделю назад я не заметил это в своем лице, когда смотрел на отражение в зеркале. То-то Дар жжет меня без видимого повода… А вечером пришел Оскар.
В последнее время мне странно на него смотреть. Я постарел, рядом со мной его безвременье еще парадоксальнее. Я помню время, когда он казался мне запредельно старым, потом – моим ровесником. Теперь Оскар кажется мне юным.
Смешно…
– Мой дорогой государь, – говорит. Какая печаль, подумайте… – Мой бесценный государь, я должен вам сообщить…
– Ну, – говорю, – что ж вы замялись, Князь? Я же не слепой и не дурак. Отметка рока?
Он взял мою голову в ладони – поток Силы прямо в душу, ах, прах побери, сколько раз я это видел: любезность уходящему. И темная капля – из угла глаза, по снежному лицу. Князь, вы плачете?
– Ты, Оскар, меня отпустишь, – говорю. – Ты, конечно. Только через несколько дней, когда я попрощаюсь с детьми и закончу дела. Я позову.
– Безумный мальчик, – говорит, – ты об этом так рассуждаешь…
– Прикажешь бояться? Может, еще каббалу на зеркале нарисовать против Приходящих В Ночи?
Он рассмеялся. Вздохнул – я ощутил лицом его дыхание, мороз, ладан.
– Государь мой великолепный, лучший в мире, не имеющий равных, – говорит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79