Я стал чистой силой разрушения. Я чувствовал, как смерть разливается вокруг меня все шире и шире, и не мог остановить этот огненный вал – его подхлестывали дикая боль и мучительный страх за Магдалу, за мою Магдалу без панциря, без шлема, без кольчуги, мою беззащитную Магдалу…
Я очнулся от ледяного холода – Дар вытек до дна. Я понял, что очень далеко вокруг уже нет ничего живого, – но как-то не до конца осознал смысл этого вывода. Я наконец услышал мертвую тишину. Яркий солнечный свет озарял синеватый весенний снег и пестрые тряпки с золотым шитьем на человеческих и лошадиных трупах. Меня тошнило, и бок болел режущей болью, так, что стрел в руке и бедре я почти не чувствовал. Я мог думать только о Магдале – и обернулся к ней: точно знал, что ее задеть не мог, что прикрыл ее Даром, как щитом, что ее все время держал в уме…
Она лежала на растаявшем снегу рядом со своей лошадью – соскользнув с седла. На ее лице осталось выражение вампирского ледяного покоя. Она не успела закрыть глаза. Две стрелы. Одна – чуть выше ключицы. Вторая – под левую грудь. Все.
Я хотел спрыгнуть с коня, чтобы подойти к ней, но тут мир опрокинулся и потемнел.
Первое ощущение, которое я осознал, – холод. Ужасный холод. Холоднее всего боку под панцирем – в нем будто кусок острого льда застрял. И голове холодно. И мутит.
Я открыл глаза – будто чугунные ставни поднял вместо век. И увидел черное ветреное небо с зеленой звездой и белое лицо Клода – мутно.
А, так это холодное – руки Клода, думаю… Вампирская Сила… в мое опустошенное тело. Понятно. А где Магдала?
Агнесса сбоку сказала:
– Государь, вы меня слышите? – ее голос отдался раскатом эха в моей голове, как в пустом храме. – Государь, очнитесь!
Я хотел ей сказать, что слышу, что все в порядке, но ворочать языком оказалось страшно тяжело, а еще приходилось держать глаза открытыми. Это была непосильная работа. Я устал.
Клод погладил меня по лицу ледяной ладонью – это меня чуть-чуть встряхнуло. Он вливал в меня свою Силу и говорил:
– Государь, пожалуйста, очнитесь. Надо позвать гвардейцев. Надо приказать гвардейцам продолжать нести службу – слышите? Государь, пожалуйста!
Я не смог ничего сказать, но отдал мысленный приказ. Услышал, как лязгают доспехи и лошадиная сбруя, как стучат колеса… Повозка, что ли?
Наверное, Клод меня поднял – переложил на что-то мягкое. Стало очень тошно, все поплыло, звезда в темноте перед глазами качалась, качалась… А я хотел ему сказать, чтобы он позаботился о Магдале, – вопил мысленно, но сил, наверное, совсем не было.
Агнесса сказала:
– Все будет хорошо, государь. Мертвых предадут земле. Бумаги – у Клода. Все в порядке.
Ничего не в порядке, подумал я и провалился в мягкую черноту без дна.
Вероятно, я тогда умер бы, не будь при мне вампиров.
Никто не сделал бы для меня больше, чем Агнесса с Клодом. Они вытащили меня с Той Самой Стороны – будем называть вещи своими именами.
Уже много позже я узнал, что натворил тот освобожденный поток Дара. Смерть расплескалась, широким кругом, захватив почти весь городской центр, королевский дворец, торговые ряды – на милю вокруг, не меньше. Городу еще повезло, что многие его жители разбежались при виде моей армии; но все равно, те, кто остался, – простой люд, ремесленники, купцы, женщины – все они попали под тот же топор, как это ни прискорбно. Живые люди уцелели только в предместьях, но были в таком ужасе, что никому и в голову не пришло соваться к королевскому дворцу, где происходил какой-то кошмар. Я пролежал в тающем снегу среди трупов до самых сумерек – и никто не попытался меня добить.
Понятно почему. Клод говорил, что у него и у Агнессы, спавших в заброшенном склепе на городском кладбище, в тот момент, когда я воззвал к Дару, было такое чувство, будто они горят в своих грозах. Представляю себе, что тогда ощутили живые люди.
Мертвецы, поднятые во время войны, легли в тот момент, когда я потерял сознание. Но гвардия, чары на которой были гораздо надежнее, закрепленные не только моей кровью, но и моими прикосновениями, осталась на ходу. Вампиры, перепуганные происходящим и собственными ощущениями, полетели искать меня, как только солнце скрылось за горизонтом, – и нашли в окружении гвардейцев-скелетов, замерших, как истуканы. Нашли умирающим – не столько от холода и ран, сколько от того, как я себя сжег. Рядом с остывшим телом Магдалы. У ног игрушечной лошадки. Эту лошадку они и запрягли в какой-то подвернувшийся под руки фургон, принадлежавший раньше столяру, наверное, потому что в нем лежали доски.
На доски они просто набросали тряпья, найденного на месте бойни, – попон, чьих-то плащей… Среди этих тряпок я потом нашел пару штандартов Перелесья. В моей крови – ирония судьбы.
Агнесса говорила, что трупы валялись повсюду, будто громом пораженные. В тот день в Перелесье умер король, умерли четверо членов Большого Совета, с ними – человек пятьдесят личной свиты Ричарда, его канцлер, его церемониймейстер и его егерь. Не говоря уже о гвардии, страже, челяди… Хорошо поразвлекались. А вот оба принца выжили – их не взяли с собой, они под присмотром кого-то из королевских родственников остались в столице. Но все это я тоже узнал гораздо позже.
Я возвращался с войны домой. Днем меня охраняли гвардейцы – этот жалкий фургон, который мой игрушечный конь тащил на северо-восток, карету, видите ли, короля, выигравшего войну. Ночью прилетали вампиры, поили меня вином и молоком, смешанным с кровью, целовали, пытаясь влить в мое бедное тело свою Силу… Я этого почти не помню. Не образы – только бледные призраки в холодной темноте, смутные, хотя и милые сквозь полузабытье. Я проболтался между жизнью и смертью две недели. Неумершие говорили потом, что я бредил Магдалой, называл Клода Оскаром, звал Нарцисса и просил, чтобы ко мне пустили Магдалу. И снова – о Магдале.
Тогда моему телу было совсем худо, но душе – вполне терпимо. Для души на границе миров Магдала была жива – я даже, кажется, разговаривал с ней. Невыносимо больно стало, когда я начал потихоньку приходить в себя. Когда я вспомнил.
Нам дали только три дня. Жалкая подачка судьбы, циничная усмешечка Тех Самых. Моя самая светлая надежда, самая нежная любовь, которая могла бы все перевернуть. Магдала, Магдала…
Я возвращался с войны домой – и если я не дал себе умереть тогда, то только потому, что Междугорью нужно было вернуть Винную Долину и Птичьи Заводи. И нашей короне пригодился бы серебряный рудник в Голубых Горах. Я должен был все это утвердить. Вернуть в эти земли своих подданных. Занять новые крепости своими гарнизонами. Продолжать делать свою работу, потому что мои несчастья, в сущности, всего лишь несчастья одного из людей в одном из миров…
Но как я жалел, что стрела пробила бок, а не горло… Я бы умер таким же счастливым, как она, моя освободившаяся девочка, моя королева, которую похоронили чужие, а я не смог даже поцеловать ее в последний раз, даже отрезать ее локон на вечную память… Единственное, что утешало меня в какой-то мере, – я все-таки исполнил ее просьбу или заклинание:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Я очнулся от ледяного холода – Дар вытек до дна. Я понял, что очень далеко вокруг уже нет ничего живого, – но как-то не до конца осознал смысл этого вывода. Я наконец услышал мертвую тишину. Яркий солнечный свет озарял синеватый весенний снег и пестрые тряпки с золотым шитьем на человеческих и лошадиных трупах. Меня тошнило, и бок болел режущей болью, так, что стрел в руке и бедре я почти не чувствовал. Я мог думать только о Магдале – и обернулся к ней: точно знал, что ее задеть не мог, что прикрыл ее Даром, как щитом, что ее все время держал в уме…
Она лежала на растаявшем снегу рядом со своей лошадью – соскользнув с седла. На ее лице осталось выражение вампирского ледяного покоя. Она не успела закрыть глаза. Две стрелы. Одна – чуть выше ключицы. Вторая – под левую грудь. Все.
Я хотел спрыгнуть с коня, чтобы подойти к ней, но тут мир опрокинулся и потемнел.
Первое ощущение, которое я осознал, – холод. Ужасный холод. Холоднее всего боку под панцирем – в нем будто кусок острого льда застрял. И голове холодно. И мутит.
Я открыл глаза – будто чугунные ставни поднял вместо век. И увидел черное ветреное небо с зеленой звездой и белое лицо Клода – мутно.
А, так это холодное – руки Клода, думаю… Вампирская Сила… в мое опустошенное тело. Понятно. А где Магдала?
Агнесса сбоку сказала:
– Государь, вы меня слышите? – ее голос отдался раскатом эха в моей голове, как в пустом храме. – Государь, очнитесь!
Я хотел ей сказать, что слышу, что все в порядке, но ворочать языком оказалось страшно тяжело, а еще приходилось держать глаза открытыми. Это была непосильная работа. Я устал.
Клод погладил меня по лицу ледяной ладонью – это меня чуть-чуть встряхнуло. Он вливал в меня свою Силу и говорил:
– Государь, пожалуйста, очнитесь. Надо позвать гвардейцев. Надо приказать гвардейцам продолжать нести службу – слышите? Государь, пожалуйста!
Я не смог ничего сказать, но отдал мысленный приказ. Услышал, как лязгают доспехи и лошадиная сбруя, как стучат колеса… Повозка, что ли?
Наверное, Клод меня поднял – переложил на что-то мягкое. Стало очень тошно, все поплыло, звезда в темноте перед глазами качалась, качалась… А я хотел ему сказать, чтобы он позаботился о Магдале, – вопил мысленно, но сил, наверное, совсем не было.
Агнесса сказала:
– Все будет хорошо, государь. Мертвых предадут земле. Бумаги – у Клода. Все в порядке.
Ничего не в порядке, подумал я и провалился в мягкую черноту без дна.
Вероятно, я тогда умер бы, не будь при мне вампиров.
Никто не сделал бы для меня больше, чем Агнесса с Клодом. Они вытащили меня с Той Самой Стороны – будем называть вещи своими именами.
Уже много позже я узнал, что натворил тот освобожденный поток Дара. Смерть расплескалась, широким кругом, захватив почти весь городской центр, королевский дворец, торговые ряды – на милю вокруг, не меньше. Городу еще повезло, что многие его жители разбежались при виде моей армии; но все равно, те, кто остался, – простой люд, ремесленники, купцы, женщины – все они попали под тот же топор, как это ни прискорбно. Живые люди уцелели только в предместьях, но были в таком ужасе, что никому и в голову не пришло соваться к королевскому дворцу, где происходил какой-то кошмар. Я пролежал в тающем снегу среди трупов до самых сумерек – и никто не попытался меня добить.
Понятно почему. Клод говорил, что у него и у Агнессы, спавших в заброшенном склепе на городском кладбище, в тот момент, когда я воззвал к Дару, было такое чувство, будто они горят в своих грозах. Представляю себе, что тогда ощутили живые люди.
Мертвецы, поднятые во время войны, легли в тот момент, когда я потерял сознание. Но гвардия, чары на которой были гораздо надежнее, закрепленные не только моей кровью, но и моими прикосновениями, осталась на ходу. Вампиры, перепуганные происходящим и собственными ощущениями, полетели искать меня, как только солнце скрылось за горизонтом, – и нашли в окружении гвардейцев-скелетов, замерших, как истуканы. Нашли умирающим – не столько от холода и ран, сколько от того, как я себя сжег. Рядом с остывшим телом Магдалы. У ног игрушечной лошадки. Эту лошадку они и запрягли в какой-то подвернувшийся под руки фургон, принадлежавший раньше столяру, наверное, потому что в нем лежали доски.
На доски они просто набросали тряпья, найденного на месте бойни, – попон, чьих-то плащей… Среди этих тряпок я потом нашел пару штандартов Перелесья. В моей крови – ирония судьбы.
Агнесса говорила, что трупы валялись повсюду, будто громом пораженные. В тот день в Перелесье умер король, умерли четверо членов Большого Совета, с ними – человек пятьдесят личной свиты Ричарда, его канцлер, его церемониймейстер и его егерь. Не говоря уже о гвардии, страже, челяди… Хорошо поразвлекались. А вот оба принца выжили – их не взяли с собой, они под присмотром кого-то из королевских родственников остались в столице. Но все это я тоже узнал гораздо позже.
Я возвращался с войны домой. Днем меня охраняли гвардейцы – этот жалкий фургон, который мой игрушечный конь тащил на северо-восток, карету, видите ли, короля, выигравшего войну. Ночью прилетали вампиры, поили меня вином и молоком, смешанным с кровью, целовали, пытаясь влить в мое бедное тело свою Силу… Я этого почти не помню. Не образы – только бледные призраки в холодной темноте, смутные, хотя и милые сквозь полузабытье. Я проболтался между жизнью и смертью две недели. Неумершие говорили потом, что я бредил Магдалой, называл Клода Оскаром, звал Нарцисса и просил, чтобы ко мне пустили Магдалу. И снова – о Магдале.
Тогда моему телу было совсем худо, но душе – вполне терпимо. Для души на границе миров Магдала была жива – я даже, кажется, разговаривал с ней. Невыносимо больно стало, когда я начал потихоньку приходить в себя. Когда я вспомнил.
Нам дали только три дня. Жалкая подачка судьбы, циничная усмешечка Тех Самых. Моя самая светлая надежда, самая нежная любовь, которая могла бы все перевернуть. Магдала, Магдала…
Я возвращался с войны домой – и если я не дал себе умереть тогда, то только потому, что Междугорью нужно было вернуть Винную Долину и Птичьи Заводи. И нашей короне пригодился бы серебряный рудник в Голубых Горах. Я должен был все это утвердить. Вернуть в эти земли своих подданных. Занять новые крепости своими гарнизонами. Продолжать делать свою работу, потому что мои несчастья, в сущности, всего лишь несчастья одного из людей в одном из миров…
Но как я жалел, что стрела пробила бок, а не горло… Я бы умер таким же счастливым, как она, моя освободившаяся девочка, моя королева, которую похоронили чужие, а я не смог даже поцеловать ее в последний раз, даже отрезать ее локон на вечную память… Единственное, что утешало меня в какой-то мере, – я все-таки исполнил ее просьбу или заклинание:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79