И еще одно маленькое открытие – живые иногда воняют хуже мертвых. Правда, нечасто.
Питер хихикнул у меня за плечом; вампиры стояли у дверей, как пара мраморных статуй.
– Ты же не станешь… – пролепетала Розамунда.
– Да, дорогая, – говорю. – По закону ты должна присутствовать при казни. А потом тебе полагается выпить вина с мышьяком. Так?
Она зашептала «нет, нет» – и вид у нее был такой беспомощный и она была так красива, что я чуть было не отменил все, что задумал. Но встретился взглядом с Оскаром – и вспомнил.
Она – мой враг. Смертельный враг. Теперь, из-за Роджера, больше враг, чем когда-либо. И не успокоится, пока я не издохну. И ничего не изменится. Никто никого не прощает. Иногда делает вид, что прощает, но не прощает.
– Итак, – говорю, – решение. Я тебя, Роджер, в прелюбодеянии не обвиняю. Я же развратник – смешно было бы. Поэтому четвертовать, кастрировать и все такое – не стану. Противно.
У Роджера опять мелькнула надежда на морде. Ну не дурак?
– Я, – говорю, – обвиняю тебя в государственной измене. В организации заговора против короля. Справедливо? И приговариваю к повешению как предателя. Ты ведь поглядишь, Розамунда?
Он ринулся на меня, склонив голову, будто забодать хотел. Моими рогами, что ли? Его перехватили скелеты. И Розамунда упала в обморок.
Не стал я, конечно, устраивать эту грязную суету с настоящей казнью. Я даже не стал его на двор вытаскивать – незачем. Просто пережал ему горло потоком Дара. То на то и вышло.
Правда, подыхал он, кажется, дольше, чем обычно кончаются висельники. Наверное, потому, что веревка шею ломает. Но я остался не в претензии.
Нет, я не наслаждался. Думал, что в этот раз буду, но снова не вышло. Я был удовлетворен – да. Справедливо – да, поэтому правильно. Но – по-прежнему неприятно. Просто интриган, подлец и подонок, грязно подохший, как ему и положено. И все.
Розамунда пронаблюдала. И в истерике не билась. Снова стала ужасно спокойная, даже надменная. Спокойно посмотрела, как ее кобель агонизирует, а потом ее вырвало. Слабая человеческая плоть все дело испортила.
А я приказал гвардейцам отвести ее в приемную – там пол гладкий и места много.
Оскар говорит:
– Может быть, вы, мой дорогой государь, подождете до завтра? Идет уже третий час пополуночи. Конечно, нынче, на исходе лета, светает поздно, но все-таки…
– Князь, – говорю, – я все понимаю. Я даже могу отпустить ваших младших отдыхать. Но сам ждать не могу. Не терплю быть должен, особенно – Тем Самым. А то ведь они могут и сами взять, если подумают, что я выплату задерживаю.
Он не стал спорить, конечно. Только заметил:
– Я думаю, вы можете взять Рейнольда в столицу, не так ли, ваше драгоценное величество? Он не заменит Клода, конечно, он еще молод и не слишком силен… Но он будет безусловно предан вам, добрейший государь. Морис отпустит его. Все понимают – вампир не забывает таких милостей. Он может сопровождать вас вместе с Агнессой. Если, конечно, вам не будет неприятно видеть его после…
Я посмотрел на рыжего вампира – и он кинулся к моим ногам. Я ему улыбнулся через силу и подал руку.
– Возьму, – говорю. – Я люблю детей Сумерек, Князь. Мне не будет неприятно.
– Прекрасно, – ответил Оскар. – Встаньте, Рейнольд. Можете считать, что сегодня ночью вам повезло. Сопровождайте меня в гостиную.
Дал понять, что сам на ритуал смотреть не станет и другим вампирам не позволит. Молодец, правильно.
– Оскар, – говорю, – присмотрите за Питером, пожалуйста. И чтобы никто его душу не отпустил, пока я не вернусь. Мне его душа на этом свете нужна.
Оскар кивнул и сделал Питеру знак следовать за ним. Мой бродяжка попытался было протестовать, но я никаких аргументов не принимал. Приказал уйти.
Питер уже разок покормил собой Тех Самых, думаю. Довольно с него.
Так что в приемной я оказался наедине с Розамундой. Не в счет же скелеты.
Она сидела на резном кресле и смотрела, как я рисую пентаграмму на полу. С занятной смесью презрения, страха и еще чего-то – может, ожидала моей милости. Молчала. А мне и подавно говорить было не о чем. Но промолчать до конца, разумеется, не сумела.
– Дольф, – сказала странным тоном – почти капризным. – Ты не можешь меня убить. Ты должен простить меня.
– Почему? – спрашиваю. Через плечо.
– Я же твоя жена, – говорит. – Я королева. Я же королева.
– Я сегодня ночью убил, можно сказать, свою мать, – говорю. – Она тоже была королевой. И что?
Она встала, подошла.
– Не наступи, – говорю. – Знак входа в ад.
Она подобрала подол.
– Дольф, – говорит. – Ты же знаешь, что сам в этом виноват. Ты… Я… я же была так несчастна с тобой… а ты все время надо мной издевался… ты же позволял себе любые мерзости, девок, мальчишек, трупы – а я просто полюбила… мужчину, который меня понимал… только однажды…
– Розамунда, – говорю, – сядь, мешаешь.
И тут мне еще больше помешали. Поскольку дверь стукнула, а гвардейцы не дернулись, я понял, что это Питер явился. Я бросил уголь.
– Я тебе что приказал? – говорю. – Я тебя выдеру.
А он смотрит на пентаграмму – зрачки широченные. И шепчет:
– Господи, вы опять Этих зовете? Я останусь с вами на всякий случай, а?
Я рявкнул:
– Пошел прочь! Не зли меня.
Кивает: «Сейчас, сейчас», но не уходит. По лицу вижу – боится за меня, слишком хорошо представляет эту часть работы. Каким-то образом догадался в прошлый раз, что мне помогает его общество. Я ему улыбнулся, но говорю:
– Нет, иди, мальчик, иди. Я справлюсь.
И тут вдруг прорезалась Розамунда:
– Питер… Ты же Питер, да? Скажи своему королю, что он не должен жестоко поступать со мной. Ты же не ненавидишь женщин, верно?
Питер зыркнул на нее зло, а она продолжила, да так любезно и жалобно:
– Питер, ну что ж ты? Ведь я не сделала тебе ничего плохого, правда? И твоему государю – просто я слабая, я несчастная, я ошиблась… ведь все ошибаются…
Я подобрал свой уголек и стал дорисовывать. Я очень хорошо помню, как думал, что закончу спокойно, пока моя шлюха пытается подлизаться к бродяге, а перед тем как открыть выход, выставлю его вон. Я не торопился. Я знал, что моего лиса ей нипочем не уболтать – он ей не простит.
Но услышал, как Питер ахнул и ругнулся за моей спиной, когда чертил последнюю линию.
Я обернулся. Питер стоял и смотрел на меня – а лицо у него было совершенно потерянное. Потерянное и беспомощное.
– Мальчик, – говорю, – в чем дело?
Он улыбнулся виновато, пробормотал: «Простите, больно что-то» – и завалился на мои руки. А меня ужас прошил насквозь, как громовой удар.
Я его встряхнул, смахнул волосы с его лица – и увидел… я часто видел это. Не ошибиться. Глаза остекленели. Но хуже того – я почувствовал.
Этот теплый толчок. Душа отошла.
Шпилька. Волосы растрепанные, ее коса держалась на одной шпильке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Питер хихикнул у меня за плечом; вампиры стояли у дверей, как пара мраморных статуй.
– Ты же не станешь… – пролепетала Розамунда.
– Да, дорогая, – говорю. – По закону ты должна присутствовать при казни. А потом тебе полагается выпить вина с мышьяком. Так?
Она зашептала «нет, нет» – и вид у нее был такой беспомощный и она была так красива, что я чуть было не отменил все, что задумал. Но встретился взглядом с Оскаром – и вспомнил.
Она – мой враг. Смертельный враг. Теперь, из-за Роджера, больше враг, чем когда-либо. И не успокоится, пока я не издохну. И ничего не изменится. Никто никого не прощает. Иногда делает вид, что прощает, но не прощает.
– Итак, – говорю, – решение. Я тебя, Роджер, в прелюбодеянии не обвиняю. Я же развратник – смешно было бы. Поэтому четвертовать, кастрировать и все такое – не стану. Противно.
У Роджера опять мелькнула надежда на морде. Ну не дурак?
– Я, – говорю, – обвиняю тебя в государственной измене. В организации заговора против короля. Справедливо? И приговариваю к повешению как предателя. Ты ведь поглядишь, Розамунда?
Он ринулся на меня, склонив голову, будто забодать хотел. Моими рогами, что ли? Его перехватили скелеты. И Розамунда упала в обморок.
Не стал я, конечно, устраивать эту грязную суету с настоящей казнью. Я даже не стал его на двор вытаскивать – незачем. Просто пережал ему горло потоком Дара. То на то и вышло.
Правда, подыхал он, кажется, дольше, чем обычно кончаются висельники. Наверное, потому, что веревка шею ломает. Но я остался не в претензии.
Нет, я не наслаждался. Думал, что в этот раз буду, но снова не вышло. Я был удовлетворен – да. Справедливо – да, поэтому правильно. Но – по-прежнему неприятно. Просто интриган, подлец и подонок, грязно подохший, как ему и положено. И все.
Розамунда пронаблюдала. И в истерике не билась. Снова стала ужасно спокойная, даже надменная. Спокойно посмотрела, как ее кобель агонизирует, а потом ее вырвало. Слабая человеческая плоть все дело испортила.
А я приказал гвардейцам отвести ее в приемную – там пол гладкий и места много.
Оскар говорит:
– Может быть, вы, мой дорогой государь, подождете до завтра? Идет уже третий час пополуночи. Конечно, нынче, на исходе лета, светает поздно, но все-таки…
– Князь, – говорю, – я все понимаю. Я даже могу отпустить ваших младших отдыхать. Но сам ждать не могу. Не терплю быть должен, особенно – Тем Самым. А то ведь они могут и сами взять, если подумают, что я выплату задерживаю.
Он не стал спорить, конечно. Только заметил:
– Я думаю, вы можете взять Рейнольда в столицу, не так ли, ваше драгоценное величество? Он не заменит Клода, конечно, он еще молод и не слишком силен… Но он будет безусловно предан вам, добрейший государь. Морис отпустит его. Все понимают – вампир не забывает таких милостей. Он может сопровождать вас вместе с Агнессой. Если, конечно, вам не будет неприятно видеть его после…
Я посмотрел на рыжего вампира – и он кинулся к моим ногам. Я ему улыбнулся через силу и подал руку.
– Возьму, – говорю. – Я люблю детей Сумерек, Князь. Мне не будет неприятно.
– Прекрасно, – ответил Оскар. – Встаньте, Рейнольд. Можете считать, что сегодня ночью вам повезло. Сопровождайте меня в гостиную.
Дал понять, что сам на ритуал смотреть не станет и другим вампирам не позволит. Молодец, правильно.
– Оскар, – говорю, – присмотрите за Питером, пожалуйста. И чтобы никто его душу не отпустил, пока я не вернусь. Мне его душа на этом свете нужна.
Оскар кивнул и сделал Питеру знак следовать за ним. Мой бродяжка попытался было протестовать, но я никаких аргументов не принимал. Приказал уйти.
Питер уже разок покормил собой Тех Самых, думаю. Довольно с него.
Так что в приемной я оказался наедине с Розамундой. Не в счет же скелеты.
Она сидела на резном кресле и смотрела, как я рисую пентаграмму на полу. С занятной смесью презрения, страха и еще чего-то – может, ожидала моей милости. Молчала. А мне и подавно говорить было не о чем. Но промолчать до конца, разумеется, не сумела.
– Дольф, – сказала странным тоном – почти капризным. – Ты не можешь меня убить. Ты должен простить меня.
– Почему? – спрашиваю. Через плечо.
– Я же твоя жена, – говорит. – Я королева. Я же королева.
– Я сегодня ночью убил, можно сказать, свою мать, – говорю. – Она тоже была королевой. И что?
Она встала, подошла.
– Не наступи, – говорю. – Знак входа в ад.
Она подобрала подол.
– Дольф, – говорит. – Ты же знаешь, что сам в этом виноват. Ты… Я… я же была так несчастна с тобой… а ты все время надо мной издевался… ты же позволял себе любые мерзости, девок, мальчишек, трупы – а я просто полюбила… мужчину, который меня понимал… только однажды…
– Розамунда, – говорю, – сядь, мешаешь.
И тут мне еще больше помешали. Поскольку дверь стукнула, а гвардейцы не дернулись, я понял, что это Питер явился. Я бросил уголь.
– Я тебе что приказал? – говорю. – Я тебя выдеру.
А он смотрит на пентаграмму – зрачки широченные. И шепчет:
– Господи, вы опять Этих зовете? Я останусь с вами на всякий случай, а?
Я рявкнул:
– Пошел прочь! Не зли меня.
Кивает: «Сейчас, сейчас», но не уходит. По лицу вижу – боится за меня, слишком хорошо представляет эту часть работы. Каким-то образом догадался в прошлый раз, что мне помогает его общество. Я ему улыбнулся, но говорю:
– Нет, иди, мальчик, иди. Я справлюсь.
И тут вдруг прорезалась Розамунда:
– Питер… Ты же Питер, да? Скажи своему королю, что он не должен жестоко поступать со мной. Ты же не ненавидишь женщин, верно?
Питер зыркнул на нее зло, а она продолжила, да так любезно и жалобно:
– Питер, ну что ж ты? Ведь я не сделала тебе ничего плохого, правда? И твоему государю – просто я слабая, я несчастная, я ошиблась… ведь все ошибаются…
Я подобрал свой уголек и стал дорисовывать. Я очень хорошо помню, как думал, что закончу спокойно, пока моя шлюха пытается подлизаться к бродяге, а перед тем как открыть выход, выставлю его вон. Я не торопился. Я знал, что моего лиса ей нипочем не уболтать – он ей не простит.
Но услышал, как Питер ахнул и ругнулся за моей спиной, когда чертил последнюю линию.
Я обернулся. Питер стоял и смотрел на меня – а лицо у него было совершенно потерянное. Потерянное и беспомощное.
– Мальчик, – говорю, – в чем дело?
Он улыбнулся виновато, пробормотал: «Простите, больно что-то» – и завалился на мои руки. А меня ужас прошил насквозь, как громовой удар.
Я его встряхнул, смахнул волосы с его лица – и увидел… я часто видел это. Не ошибиться. Глаза остекленели. Но хуже того – я почувствовал.
Этот теплый толчок. Душа отошла.
Шпилька. Волосы растрепанные, ее коса держалась на одной шпильке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79