Это не пройдет. Теперь, когда русский убедил себя в том, что прав, воспоминания об этом разговоре будут преследовать Неда всегда и повсюду, даже если он напишет рапорт о досрочной отставке.
Как же мало он знал о том, что может представлять интерес для КГБ. Имена, конечно. Скорее всего, в Западной Германии сеть не слишком изменилась за год после того, как Нед оттуда уехал. Это может оправдать усилия русских. Но в Англии, Нед был уверен, он не знал ничего, заслуживающего пристального внимания.
Обычное дело для разведки: часто случается, что человек знает меньше, чем подозревают другие. Все равно, что стать членом тайного общества: неслыханная секретность церемонии вступления оборачивается на деле изнурительной скукой, а то и вызывает смех. Хорошо, что каждый работник знает очень немногое. Что до его работы в Англии, то, заставив его заменить Карла Фолетта на приеме Четвертого июля, его тем самым вынудили передать свои дела другим. Одному майору разведки в Медменхэме всучили две текущие операции, другой в Манчестере контролировал третью. Но все это были второсортные дела, ничего выдающегося. Глеб просто зевал бы над ними.
Нед шел по маленьким боковым улочкам позади универмага «Питер Джонс». Многие из них назывались похоже – Кадоган-Гарденс, Кадоган-Гейт, Кадоган-сквер и Кадоган-стрит. Он понял, что делает то, чего не делал никогда раньше. Он искал дом Джейн Вейл.
Он прежде не видел его. Ее квартира была слишком мала, чтобы приглашать сослуживцев на приемы. К тому же они решили, что с его стороны было бы глупо заходить к ней. Нед помнил только, что у ее дома было странное название, не то Поссом, не то Моссон, и находился он где-то в этом районе. В офисе он посмотрел крупномасштабную карту и представлял себе, где она живет. Номер 37 на карте был крохотным треугольником из двух или трех зданий.
Сумерки все больше сгущались, надвигалась ночь, хотя небо было все еще светлым на западе, а уже скрывшееся солнце бросало оранжевые отсветы на низкую гряду облаков. В улицу Милнер-стрит, по которой он шел, врезались переулки, как бы членя ее на причудливые углы. Концы переулков уже терялись в темноте.
Глупо. Он ясно представил себе, где ее улица, используя свою профессиональную способность запоминать увиденное на карте с первого раза. Будет еще глупее, если ее не окажется дома. И почему он решил, что она обрадуется? Ладно, только на секунду, а? – конструировал он разговор с ней. На пятнадцать минут?
Он шагал по улице под названием Дейнер, извилистому продолжению Милнер-стрит, когда вдруг почувствовал – профессиональный навык! – что проскочил. Он повернул назад. Перекресток был так плохо освещен, что он не мог разглядеть Моссон, пока не увидел номер дома на стене. Вот он и у дома 37, покрашенного в бледно-розовый цвет, хотя, может, он только казался таким в обманчивом свете уличных фонарей и угасающем оранжевом сиянии с запада.
На первом этаже горел свет!
Не дом, а скорее детский рисунок дома: одно большое окно и узкая дверь на первом этаже и два окна – на втором. Но свет-то горел!
Он позвонил. Изнутри была слышна музыка. Он услышал, как громкость внезапно уменьшили. А что, если у нее гость? Нед услышал шаги, потом кто-то начал возиться с замками. Ни один сотрудник ее ранга не имел права пропускать в посольстве лекции по безопасности: на них Карл Фолетт рассказывал и о том, как открывать дверь. Нед слышал, как она накидывает цепочку. Дверь наконец открылась на три дюйма.
Тут же ее закрыли, цепочку сняли, дверь распахнулась уже широко.
– Заходи.
Джейн, стараясь избегать его взгляда, смотрела на быстро темнеющую улицу. Потом заперла замок, накинула цепочку и задвинула засов. Ее крохотная прихожая была тесна для них, так что замешкавшийся Нед мешал Джейн пройти. Он повернулся к ней, а она, обвив его руками, крепко прижалась к нему.
– Нед. О Боже! – Высокая и сильная, она обняла его так крепко, что ему стало немного больно. Он тоже крепко обнял ее. Казалось, будто они хотят прижаться друг к другу так сильно, чтобы уже ничто и никогда не могло разлучить их.
– Отлично, – сказал он. – Это ответ на первый вопрос, который я собирался тебе задать. – Он наклонил голову и поцеловал ее. Прошло много времени, прежде чем они вышли из прихожей.
– Странно, ведь ты ни разу не был здесь, – сказала она. – Виски будешь?
Он кивнул, оглядывая комнату. У нее была необычная форма, как и во многих других старых домах Лондона, – ни стены, ни углы, ни полы не были прямыми. Стены были покрашены в очень светлый бежевый цвет, который гармонировал с более темным паласом. Возле дальней стены был узкий камин, который делил комнату на две части, заполненные книжными полками, радиоаппаратурой и другими вещами. Наливая виски в стаканы, Джейн приглушила музыку Малера, лившуюся из огромных колонок.
– Все?.. – Она повернулась, держа по стакану в каждой руке. – У тебя все в порядке?
Он кивнул, взял стаканы и чокнулся с ней.
– Счастья этому дому. Таков всегда мой первый тост в новом доме. Отец меня этому научил.
– Удивительно, правда? В прежние времена в наши годы люди уже оставались без родителей. Твоим сколько, а? К семидесяти? Она опустилась на колени и зажгла газ в камине.
– Им примерно шестьдесят пять. Отцу пришлось уйти на пенсию в шестьдесят. Он не хотел этого. Он преподавал химию в средней школе.
– Нед, а ты мне никогда не говорил, что ты сын учителя.
– Я сегодня думал о нем. Ты помнишь старика с плакатами? Он напомнил мне... нет они просто одного возраста. Старик назвал меня «сынок». – Он виновато улыбнулся.
– Ты покраснел. Не оправдывайся.
– Молчу.
– Ты поразил меня, Френч.
Она взяла его правую руку и поцеловала в ладонь.
– Так я ошибалась? У тебя все же есть сердце... для старых дудаков и плоскогрудых библиотекарш.
– Что-то ты о плотском заговорила.
– Я столько жила головой, – сказала она, – что почти забыла про тело. Но не хочу себя обманывать. Я совсем не интеллектуалка.
Нед смотрел на мерцающие газовые «угли», которые начали краснеть.
– В университете у меня был профессор по фамилии Химниц. Он преподавал философию.
– Арон Химниц?
Он кивнул.
– Умер в прошлом году. Мы переписывались. Не часто – примерно по письму раз в полгода. Грешен, накатал ему послание из Бонна на своем собачьем немецком. – Нед смотрел на горящий газ будто загипнотизированный. – Таких, как он, осталось совсем немного. Они были не нужны. Нам нужны лекари. Политические шаманы. Они говорят нам: «Изберите меня, и вы сможете просить у меня все, что угодно». Тут и начинается ложь.
Она нахмурилась.
– Нед, почти все понимают, все это слова. Он не может дать им все, что угодно. Большинство знает это.
– Верно. Если политики были бы счастливы сделать это, значит, вполне естественно, что они чуть смещают акценты, пытаясь расположить к себе людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
Как же мало он знал о том, что может представлять интерес для КГБ. Имена, конечно. Скорее всего, в Западной Германии сеть не слишком изменилась за год после того, как Нед оттуда уехал. Это может оправдать усилия русских. Но в Англии, Нед был уверен, он не знал ничего, заслуживающего пристального внимания.
Обычное дело для разведки: часто случается, что человек знает меньше, чем подозревают другие. Все равно, что стать членом тайного общества: неслыханная секретность церемонии вступления оборачивается на деле изнурительной скукой, а то и вызывает смех. Хорошо, что каждый работник знает очень немногое. Что до его работы в Англии, то, заставив его заменить Карла Фолетта на приеме Четвертого июля, его тем самым вынудили передать свои дела другим. Одному майору разведки в Медменхэме всучили две текущие операции, другой в Манчестере контролировал третью. Но все это были второсортные дела, ничего выдающегося. Глеб просто зевал бы над ними.
Нед шел по маленьким боковым улочкам позади универмага «Питер Джонс». Многие из них назывались похоже – Кадоган-Гарденс, Кадоган-Гейт, Кадоган-сквер и Кадоган-стрит. Он понял, что делает то, чего не делал никогда раньше. Он искал дом Джейн Вейл.
Он прежде не видел его. Ее квартира была слишком мала, чтобы приглашать сослуживцев на приемы. К тому же они решили, что с его стороны было бы глупо заходить к ней. Нед помнил только, что у ее дома было странное название, не то Поссом, не то Моссон, и находился он где-то в этом районе. В офисе он посмотрел крупномасштабную карту и представлял себе, где она живет. Номер 37 на карте был крохотным треугольником из двух или трех зданий.
Сумерки все больше сгущались, надвигалась ночь, хотя небо было все еще светлым на западе, а уже скрывшееся солнце бросало оранжевые отсветы на низкую гряду облаков. В улицу Милнер-стрит, по которой он шел, врезались переулки, как бы членя ее на причудливые углы. Концы переулков уже терялись в темноте.
Глупо. Он ясно представил себе, где ее улица, используя свою профессиональную способность запоминать увиденное на карте с первого раза. Будет еще глупее, если ее не окажется дома. И почему он решил, что она обрадуется? Ладно, только на секунду, а? – конструировал он разговор с ней. На пятнадцать минут?
Он шагал по улице под названием Дейнер, извилистому продолжению Милнер-стрит, когда вдруг почувствовал – профессиональный навык! – что проскочил. Он повернул назад. Перекресток был так плохо освещен, что он не мог разглядеть Моссон, пока не увидел номер дома на стене. Вот он и у дома 37, покрашенного в бледно-розовый цвет, хотя, может, он только казался таким в обманчивом свете уличных фонарей и угасающем оранжевом сиянии с запада.
На первом этаже горел свет!
Не дом, а скорее детский рисунок дома: одно большое окно и узкая дверь на первом этаже и два окна – на втором. Но свет-то горел!
Он позвонил. Изнутри была слышна музыка. Он услышал, как громкость внезапно уменьшили. А что, если у нее гость? Нед услышал шаги, потом кто-то начал возиться с замками. Ни один сотрудник ее ранга не имел права пропускать в посольстве лекции по безопасности: на них Карл Фолетт рассказывал и о том, как открывать дверь. Нед слышал, как она накидывает цепочку. Дверь наконец открылась на три дюйма.
Тут же ее закрыли, цепочку сняли, дверь распахнулась уже широко.
– Заходи.
Джейн, стараясь избегать его взгляда, смотрела на быстро темнеющую улицу. Потом заперла замок, накинула цепочку и задвинула засов. Ее крохотная прихожая была тесна для них, так что замешкавшийся Нед мешал Джейн пройти. Он повернулся к ней, а она, обвив его руками, крепко прижалась к нему.
– Нед. О Боже! – Высокая и сильная, она обняла его так крепко, что ему стало немного больно. Он тоже крепко обнял ее. Казалось, будто они хотят прижаться друг к другу так сильно, чтобы уже ничто и никогда не могло разлучить их.
– Отлично, – сказал он. – Это ответ на первый вопрос, который я собирался тебе задать. – Он наклонил голову и поцеловал ее. Прошло много времени, прежде чем они вышли из прихожей.
– Странно, ведь ты ни разу не был здесь, – сказала она. – Виски будешь?
Он кивнул, оглядывая комнату. У нее была необычная форма, как и во многих других старых домах Лондона, – ни стены, ни углы, ни полы не были прямыми. Стены были покрашены в очень светлый бежевый цвет, который гармонировал с более темным паласом. Возле дальней стены был узкий камин, который делил комнату на две части, заполненные книжными полками, радиоаппаратурой и другими вещами. Наливая виски в стаканы, Джейн приглушила музыку Малера, лившуюся из огромных колонок.
– Все?.. – Она повернулась, держа по стакану в каждой руке. – У тебя все в порядке?
Он кивнул, взял стаканы и чокнулся с ней.
– Счастья этому дому. Таков всегда мой первый тост в новом доме. Отец меня этому научил.
– Удивительно, правда? В прежние времена в наши годы люди уже оставались без родителей. Твоим сколько, а? К семидесяти? Она опустилась на колени и зажгла газ в камине.
– Им примерно шестьдесят пять. Отцу пришлось уйти на пенсию в шестьдесят. Он не хотел этого. Он преподавал химию в средней школе.
– Нед, а ты мне никогда не говорил, что ты сын учителя.
– Я сегодня думал о нем. Ты помнишь старика с плакатами? Он напомнил мне... нет они просто одного возраста. Старик назвал меня «сынок». – Он виновато улыбнулся.
– Ты покраснел. Не оправдывайся.
– Молчу.
– Ты поразил меня, Френч.
Она взяла его правую руку и поцеловала в ладонь.
– Так я ошибалась? У тебя все же есть сердце... для старых дудаков и плоскогрудых библиотекарш.
– Что-то ты о плотском заговорила.
– Я столько жила головой, – сказала она, – что почти забыла про тело. Но не хочу себя обманывать. Я совсем не интеллектуалка.
Нед смотрел на мерцающие газовые «угли», которые начали краснеть.
– В университете у меня был профессор по фамилии Химниц. Он преподавал философию.
– Арон Химниц?
Он кивнул.
– Умер в прошлом году. Мы переписывались. Не часто – примерно по письму раз в полгода. Грешен, накатал ему послание из Бонна на своем собачьем немецком. – Нед смотрел на горящий газ будто загипнотизированный. – Таких, как он, осталось совсем немного. Они были не нужны. Нам нужны лекари. Политические шаманы. Они говорят нам: «Изберите меня, и вы сможете просить у меня все, что угодно». Тут и начинается ложь.
Она нахмурилась.
– Нед, почти все понимают, все это слова. Он не может дать им все, что угодно. Большинство знает это.
– Верно. Если политики были бы счастливы сделать это, значит, вполне естественно, что они чуть смещают акценты, пытаясь расположить к себе людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126