– Мне казалось, что я ничего вам не говорил. Я и не знаю ничего. По вашей просьбе я опознал убитого, как человека, которого сбила машина в понедельник утром. Но вам это и без меня известно. Кроме этого, как я уже сказал, я не могу ничего сообщить.
Может, настало время, подумал Нед, спросить Паркинса о том, кто же он на самом деле. Но с другой стороны, таким щекотливым вопросом можно добиться от Паркинса немногого. Ладно, пусть все пока идет своим чередом. Из опыта своей работы с полицией разных стран Нед знал, что при расследовании убийства как самый тактичный, так и самый продажный коп рано или поздно добираются до щекотливых вопросов. Ничего удивительного, все они ждут результатов экспертизы, чтобы объявить это убийство непреднамеренным или преднамеренным.
Если оно все же окажется преднамеренным, сколько им понадобится времени, чтобы задать вопрос о том, где он был накануне вечером?
* * *
Нет, говорила себе Лаверн, так жить дальше просто невозможно.
Во время редких приступов бессонницы, лежа рядом со спящим Недом, в те минуты, когда кажется, что ничего хорошего в жизни уже не может произойти, Лаверн часто мечтала оказаться со своими дочурками и родителями в Кэмп-Либерти в Калифорнии. Сегодня ночью, или уже утром – поправила она себя, взглянув на мерцающие красные огоньки часов-радио на тумбочке у кровати, – без Неда с его вечной иронией – ситуация кажется еще более невыносимой. Они просто не имеют права продолжать так жить.
Она начала с вопроса о том, кто для него Паркинс. Один из служащих посольства, если она правильно помнила. Она спустилась вниз в полночь, услышав, что Нед вернулся, и увидела, что он снова убежал из дома: на ее записке о Паркинсе, лежащей на столе в холле, были добавлены слова: «Срочно. Извини».
Сначала она подумала, что стоит позвонить ночному дежурному по посольству, но потом решила не нарушать неписаные правила. Безопасность. Но раз в этом деле замешан Паркинс, насколько оно может быть безопасным? Лежа без сна в кровати, Лаверн подумала о том, что звонок как-то связан с воскресным приемом. Что все это значит?
Она устала быть хорошим маленьким солдатом и отброшенным лишним колесом.
Она сделала ошибку, послав девочек домой в Калифорнию. Они, без сомнения, наполняли ее жизнь. Ей надо было уехать с ними. Тогда Нед мог бы хоть каждую ночь проводить вне дома, а ей было все равно – она не лежала бы без сна. Возможно, оставь они впятером Неда одного в Лондоне, он никогда бы и не вернулся домой. Лаверн понимала, что для такого умного человека, как Нед, жизнь так же увлекательна, как возня с головоломкой для ребенка.
Между ними произошел разрыв, думала Лаверн. Он находился в своей среде – среде разведчиков, столь же коварной и лживой, как иностранцы, проникавшие в нее. Вся Европа была коварной, вся Азия – лживой.
По мнению Лаверн, любая территория, где бы они ни работали за пределами США, – была враждебной. Неважно, что гласили договоры между США, Англией, Западной Германией или еще какой-нибудь страной. Враждебность исходила не от договоров. Она была в образе мыслей.
Ты чувствуешь себя среди друзей, говорила себе Лаверн, или нет. В отличие от других жен военных или женщин-офицеров, она никогда не чувствовала теплоты к иностранцам. Те, с кем она была здесь, в Англии, были ближе других, но можно ли им доверять?
Взять, например, прием во вторник у Ройса. Ей было уютнее с Бетси Ворс, затрапезной Бетси, или Джейн Вейл, чем с какой-нибудь шикарной Джилиан Лэм или даже с этим смешным Харгрейвсом, взгляд которого откровенно раздевал ее. Джейн ей нравилась особенно, настоящая американская девушка, – но ей никак не удавалось пробудить к себе интерес Ройса.
Впрочем, это проблема Джейн. Лаверн перевела свою проблему на армейский язык: «Чрезмерная удаленность от баз поддержки».
Вся эта зарубежная работа, может, для кого-то и привлекательна, но для нее это полное дерьмо. Конечно, ей приходилось ехать туда, куда посылали Неда. Он кадровый офицер. Счастливый брак и хорошая жена имели значение для досье. Лаверн знала, как составляются такие досье. Мужчина, жена которого сбегает домой и живет с родителями и детьми, а не с ее дорогим муженьком, – пассив. Дочь генерала Криковского не желала создавать проблемы для мужа. Ни в этом мире, ни в ином.
Но жизнь за границей истощила ее терпение. Для нее эта страна, где говорят на высокопарном английском и проводят время в воспоминаниях о несуществовавшем былом величии, – как колючка под хвостом. Никто здесь не бывает искренен – нация актеров, может, и хороших, но в лучшем случае настолько, насколько это дано актеру.
Посмотрим правде в лицо, думала Лаверн, глядя бессонными глазами в потолок спальни: теперь, когда занялся рассвет, его стало лучше видно. За окном проснулся черный дрозд и начал петь серенады. Она, конечно, не самая умная в семье, размышляла Лаверн, но надо быть идиоткой, чтобы не замечать происходящего вокруг. Все маленькие фирмы проглатываются крупными. Слияния гигантов ежедневно уменьшают число соперников. Так и страны. Только там это не называется слиянием, потому что в этих сопливых странах вещи никогда не называют своими именами. Банановые республики. Мини-страны. Крохотные государства, населенные ловкими актерами.
Она стала вспоминать страны, где они с Недом работали, и, только дойдя до Москвы, в которой они пробыли восемнадцать месяцев, почувствовала, что вот эту-то землю можно по-настоящему называть страной.
Вот и все. США и две коммунистические страны – Россия и Китай. Про остальные и вспомнить нечего. А какое из этих трех настоящих государств выбрать для жизни? Она взглянула на часы – 4.06. Значит, в Калифорнии, если вычесть восемь часов... восемь вечера. Уже поужинали, а догадка обнадеживала. Девочки учат уроки. Мама смотрит телевизор или пишет письма. Папа...
Она перегнулась к телефону и набрала длинный номер – четырнадцать цифр, – чтобы позвонить родителям в Кэмп-Либерти. Надо или не надо звонить, она не знала, но испытывала необходимость поговорить с теми, кого она любила, в стране, которая много значила для нее и была достаточно велика, чтобы называться страной, и где люди были искренни, а не играли.
– Хэлло?
– Лу Энн? Это мама.
– Мама!! – Вопль с расстояния шести тысяч миль едва не оглушил ее. – Это мамочка! Эй, это мамочка! – Это походило на победоносный вопль разбойников, но лицо Лаверн смягчилось, и она почувствовала себя счастливой впервые после того, как девочки уехали из Лондона.
* * *
Первое, что ощутил Берт, была сильная боль в затылке – как раз у шеи. Ему показалось, что именно эта мучительная боль заставила его очнуться. Но, едва открыв глаза, он понял, что ошибся.
Он был привязан к стулу многожильным проводом красно-медного цвета так сильно, что провод вонзился ему в тело и нарушил кровообращение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126