– Ага! Для таких, как мы, по обеим сторонам пролива войны не имеют значения. К тому же запрет открытой торговли здорово взвинтил цены. За последние пять лет мы недурно поживились, но после окончания войны приходится снова соблюдать осторожность.
Роджер хорошо знал Дэна, и хотя стоял за спиной отца, едва понимал суть разговора. Он чувствовал себя ужасно – оранжерея качалась у него перед глазами, словно это был люггер Дэна в открытом море.
Адмирал нагнулся и, повалив бочонок набок, вкатил внутрь.
– Спасибо, Дэн. Приходи в любое время, когда снова здесь будешь, и я с тобой расплачусь.
– Конечно, капитан, зайду, но не раньше чем денька через два. Доброй ночи.
Когда дверь закрылась, Роджер отскочил назад, опасаясь возобновления отцовской атаки. Он оказался прав, так как адмирал произнес с бешенством:
– А теперь, сэр, я разберусь с вами!
В этот момент Роджер пошатнулся, ухватился за деревянную подставку, на которой стояло несколько цветочных горшков, и содрогнулся от приступа рвоты.
Адмирал ошеломленно уставился на сына. Едва ли следовало колотить парня в таком состоянии. Отвернувшись, чтобы запереть дверь, он сердито пробормотал:
– Ладно, ступай в постель! Утром научу тебя хорошим манерам.
Прижимая ко рту платок, Роджер поплелся в свою комнату.
Сегодня он поднялся в начале пятого утра и лег на два часа позже обычного, так что ни бурная сцена, ни плачевное физическое состояние не могли долго удержать его ото сна. Прополоскав рот и умыв лицо холодной водой, Роджер разделся и плюхнулся на кровать. Десять минут спустя он уже крепко спал.
Следуя привычке, Роджер проснулся на рассвете и, если не считать небольшой тяжести в голове, не почувствовал последствий бурно проведенного вечера. Умывшись, одевшись, расчесав волосы и подвязав их на затылке, он вышел из комнаты и стал подниматься на крышу.
В этой сравнительно новой части дома крыша имела два треугольных карниза, вокруг которых шла освинцованная дорожка с парапетом, скрывающим карнизы от взглядов из сада внизу. В солнечный день крыша была лучшим местом отдыха для тех, кому нравится одиночество, а открывающийся оттуда вид можно было созерцать до бесконечности.
К северу, вверх по склону, виднелись сады и задние стены больших домов старого города, где всегда можно было наблюдать какую-либо деятельность. К западу тянулись леса, а к востоку, за двойным рядом лип, окаймлявших подъездную дорожку к дому, находилась маленькая гавань. Но самая захватывающая перспектива открывалась к югу, где за лугами и болотами, на которых весной можно было собрать бесчисленное множество яиц чаек, река Лим сворачивала в сторону Солента. За водным пространством шириной в три мили находился остров Уайт. Иногда он был виден так четко, что казалось, его можно коснуться, протянув руку. И молы Ярмута также были различимы невооруженным глазом. В другие дни высоты острова скрывались в тумане, так что виднелась лишь его поросшая деревьями прибрежная полоса, похожая на таинственные тропические джунгли.
Этим утром легкая дымка обещала еще один прекрасный день. Роджер видел Херст-Касл на пологом мысе, но мог лишь смутно различить башню Уорсли напротив него, на острове. Солент здесь был наиболее узок, и это место тысячелетиями служило зловещим путем вторжения в Англию. Веспасиан пересек здесь пролив на галерах перед захватом Лимингтона и отправкой римских легионов в глубь Британии. Вплоть до эпохи королевы Елизаветы французы часто удерживали остров по нескольку месяцев, осуществляя отсюда набеги на прибрежные города к западу до самого Девона.
По этой причине Болдуин де Редверс, второй граф Девонский и феодальный властитель Лимингтона, счел маленький аванпост своих обширных владений слишком дорогим для защиты и в 1150 году даровал городу свободу, сделав его одним из первых вольных городов в Англии. Тем не менее последние два столетия, несмотря на частые тревожные периоды, горожане пребывали в безопасности за щитом королевского флота, и каждый день здесь напоминал о том, что могущество Британии зиждется на море. С берега часто были видны бриги и бригантины, фрегаты, шлюпы и большие трехпалубные корабли, отправляющиеся охранять британскую торговлю в дальних морях или привозящие богатства, которые служили предметом зависти всего мира.
Но сегодня Роджер даже не взглянул на барк, плывущий к берегу против легкого юго-западного ветра. Его воображение живо рисовало грядущий разговор с отцом. Он не сомневался, что напросился на жестокую порку, куда худшую, чем удары бамбуковой палкой, которых ему удалось избежать вчера вечером. Теперь, когда он повзрослел, отец наверняка возьмется за плеть и не станет жалеть ударов. С мыслью о порке он в конце концов свыкся, но что делать потом? Должен ли он отступить или продолжать настаивать на своем, рискуя подвергнуться дополнительному наказанию?
Роджер чувствовал себя безмерно одиноким и отчаянно желал обсудить с кем-нибудь свое затруднительное положение. Обращаться к матери было бесполезно, так как, несмотря на всю любовь к нему, она настолько обожала мужа, что считала правильным каждое его решение. Джек Бонд из Бакленда, лучший друг Роджера, еще не вернулся из Итона, а Дик Эдди из Пристлендса, как выяснилось вчера, слег с оспой. Конечно, Роджер знал многих других ребят, живущих по соседству, но не был с ними настолько близок, чтобы поделиться своей бедой.
Неожиданно ему на ум пришла мысль о Джорджине Тереби. Роджер ни за что на свете не обратился бы за сочувствием в критической ситуации к обычной девушке, но Джорджина ни в коей мере не являлась обычной девушкой. Тереби по весьма веской причине не имели авторитета в местном обществе, и Роджер был единственным соседом, посещавшим их дом. Впервые он повстречал Джорджину в лесу, катающуюся верхом в одиночестве, что само по себе было нетипичным для молодой девушки, но Тереби жили по собственным законам. Случайное знакомство вскоре переросло в теплую дружбу. Конечно, Роджер знал, что Джорджина – тщеславная и своевольная кокетка, но у полковника Тереби не было ни жены, ни других детей, и одинокое существование, отсутствие женского влияния привело к тому, что она обладала мальчишеской внешностью и повадками: прямотой и бесшабашной смелостью, а потому стала ему хорошим товарищем.
Роджер думал о Джорджине и все сильнее утверждался во мнении, что она поймет его и при ее-то сообразительности, возможно, даже подскажет выход из положения. Отец накануне не назначил часа беседы и вообще еще не встал с постели, следовательно, ничто не мешало Роджеру выйти, даже не сообщая слугам, куда он намерен отправиться. Поездка верхом к Тереби, по крайней мере, отсрочила бы тягостную встречу с родителями за завтраком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150