О последствиях своих решительных действий, разумеется, не думал. И положа руку на сердце могу сказать: после всего случившегося со мной, после всех переживаний и несправедливых наветов, обрушившихся на меня, ничуть не жалею, что пошел в Электростали на вы» и не стал приспосабливаться к искривлявшемуся курсу перестройки…
Не могу не отметить и такое немаловажное обстоятельство. В оценке исторического прошлого в ту пору у меня и Горбачева по существу не было расхождений. Я всегда критически относился к культу личности Сталина и к злоупотреблениям, однако считал, что нельзя замыкать прошлое лишь в эти рамки. Горбачев, также резко критикуя ошибки минувшего, в то же время подчеркивал: ни один день напрасно не прожит, все поколения вложили свой труд в создание Отечества. Под этими словами я мог бы подписаться с чистой совестью. Но в этой связи хотелось бы заметить следующее. Слова Горбачева, хотя по сути своей и верные, оставались всего лишь словами, не воплощаясь в конкретные действия. То был один из тех многочисленных случаев, когда установки давались правильные, а практическая работа в соответствии с ними не велась. Тезис Горбачева о том, что ни один день в нашей истории напрасно не прожит, так и не стал ориентиром для идеологической деятельности партии, для прессы. Вот если подходить с этих позиций, то у меня с Горбачевым по вопросу об отношении к истории уже в ту пору были серьезные разногласия.
Вообще должен заметить, что Горбачев в своих выступлениях порой лишь отмечал свою позицию по тому или иному вопросу, однако наделе не боролся за ее проведение в жизнь. Более того, если продолжить разговор об очернительстве истории, то я не замечал, чтобы Генеральный секретарь проявлял негодование по поводу извращений нашего прошлого. В его позиции даже проявлялась некая двойственность. С одной стороны, он призывал к ответственному отношению к нашей истории, а с другой стороны, сам же демонстрировал противоположный подход. В частности, выступая перед прокурорами страны в 1991 году, Горбачев сказал, что якобы «в прошлом по сути дела все делалось из-под палки, человек был отчужден от земли, средств производства, власти — от всего… В регионах, областях, республиках правили „удельные князья“, невзирая ни на какие прокуратуры и законы».
Безусловно, такое огульное обвинение ответственным не назовешь. Конечно, было в нашем недавнем прошлом немало нарушений законности — об этом и я говорил, выступая в Электростали. Но когда лидер страны и КПСС называет всех руководителей «удельными князьями», это отнюдь не способствует правильной, взвешенной оценке исторического прошлого.
Кстати говоря, выступая в Киеве, Горбачев однажды произнес прекрасную речь о партии. Эта речь, казалось бы, могла стать основой активной деятельности КПСС по обновлению и очищению своих рядов. Однако Генсек больше ни разу о той речи не вспомнил: как говорится, произнес, отметился и… забыл. А когда я напомнил ему о киевском выступлении, о том, что тезисы той речи надо претворять в жизнь, Горбачев ушел от разговора на эту тему. Подобного рода случаев, повторяю, было немало. У меня сложилось впечатление, что дело тут не в случайностях, а в элементах политической тактики: провозгласить какой-то тезис ради успокоения различных социальных слоев и политических течений, а на деле проводить иную линию…
Продолжая рассказ о событиях, связанных с электростальским выступлением, хочу напомнить, что и у нас в стране, и за рубежом были силы, которые хотели вбить клин в советское руководство, разрушить былую «связку», которая показала свою высокую дееспособность в нелегких условиях «тринадцати месяцев Черненко». Что это за силы и почему они ставили перед собой такую задачу — об этом уже шла речь.
К чести Горбачева, хотя в наших отношениях и возникла трещина, он не отказался от своего намерения предоставить мне право выступить с докладом на Пленуме, посвященном проблемам народного образования. После возвращения Михаила Сергеевича из отпуска я был официально утвержден докладчиком.
Однако утверждение моего доклада на заседании Политбюро проходило непросто. Возражения вызвали, как и предполагалось, именно мысли об отношении к истории, которые я апробировал в Электростали. Но поскольку Горбачев не счел нужным делать замечания по этому поводу на Политбюро, Яковлев был вынужден полностью раскрыть свою позицию. Да, именно Яковлев был не согласен с моим призывом к взвешенному подходу в оценке исторической ретроспективы. Аргументов, конечно, он не приводил никаких, а высказаться напрямую, открыто не мог. Поэтому Александр Николаевич тянул:
— Это не по теме Пленума. Зачем тащить в доклад рассуждения об истории? Нужно ли?
Но я твердо стоял на своем:
— Нет, я настаиваю. Это вопрос принципиальный и имеет самое непосредственное отношение к воспитанию молодежи.
Никто, кроме Яковлева, не возражал. Поддержал меня и Горбачев. И в докладе на февральском Пленуме ЦК КПСС 1988 года предельно четко изложена моя позиция: я выступил против искажения, очернительства истории, против разрушения исторической памяти народа.
А вот с постановлением Политбюро «О темпах и масштабах перестройки», которое было принято вскоре после возвращения Горбачева из отпуска, осенью 1987 года, как я уже писал, вышло иначе. Яковлев вопреки моим протестам сумел выкинуть из проекта критику праворадикальных средств массовой информации, критику очернительства истории.'
Что же получается? А то, что в важнейшем вопросе об отношении к истории Горбачев в одном случае поддержал меня, а в другом случае поддержал Яковлева, хотя наши позиции взаимно исключали друг друга. Такое лавирование соответствовало его складу как политического деятеля.
Письмо Нины Андреевой
О событиях, разыгравшихся вокруг письма Нины Андреевой «Не могу поступаться принципами», опубликованного 13 марта 1988 года в газете «Советская Россия», известно, наверное, всем у нас в стране и многим за рубежом. Письмо было квалифицировано как «манифест антиперестроечных сил», а имя его автора — преподавательницы ленинградского вуза — превратили в синоним «врага перестройки». Но, уверен, если сегодня поинтересоваться у десяти прохожих на улице, помнят ли они, что было написано в той статье, девять ответят отрицательно. А возможно, и все десять. Однако о самой Нине Андреевой слышал каждый.
Это и есть феномен манипуляции массовым сознанием: люди не знают сути дела, но в общество внедрен устойчивый стереотип, некий опознавательный знак, при помощи которого без всяких объяснений, разъяснений и аргументов можно наклеивать ярлыки оппонентам.
И еще: многие слышали, что имя Нины Андреевой каким-то образом связано с именем Лигачева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
Не могу не отметить и такое немаловажное обстоятельство. В оценке исторического прошлого в ту пору у меня и Горбачева по существу не было расхождений. Я всегда критически относился к культу личности Сталина и к злоупотреблениям, однако считал, что нельзя замыкать прошлое лишь в эти рамки. Горбачев, также резко критикуя ошибки минувшего, в то же время подчеркивал: ни один день напрасно не прожит, все поколения вложили свой труд в создание Отечества. Под этими словами я мог бы подписаться с чистой совестью. Но в этой связи хотелось бы заметить следующее. Слова Горбачева, хотя по сути своей и верные, оставались всего лишь словами, не воплощаясь в конкретные действия. То был один из тех многочисленных случаев, когда установки давались правильные, а практическая работа в соответствии с ними не велась. Тезис Горбачева о том, что ни один день в нашей истории напрасно не прожит, так и не стал ориентиром для идеологической деятельности партии, для прессы. Вот если подходить с этих позиций, то у меня с Горбачевым по вопросу об отношении к истории уже в ту пору были серьезные разногласия.
Вообще должен заметить, что Горбачев в своих выступлениях порой лишь отмечал свою позицию по тому или иному вопросу, однако наделе не боролся за ее проведение в жизнь. Более того, если продолжить разговор об очернительстве истории, то я не замечал, чтобы Генеральный секретарь проявлял негодование по поводу извращений нашего прошлого. В его позиции даже проявлялась некая двойственность. С одной стороны, он призывал к ответственному отношению к нашей истории, а с другой стороны, сам же демонстрировал противоположный подход. В частности, выступая перед прокурорами страны в 1991 году, Горбачев сказал, что якобы «в прошлом по сути дела все делалось из-под палки, человек был отчужден от земли, средств производства, власти — от всего… В регионах, областях, республиках правили „удельные князья“, невзирая ни на какие прокуратуры и законы».
Безусловно, такое огульное обвинение ответственным не назовешь. Конечно, было в нашем недавнем прошлом немало нарушений законности — об этом и я говорил, выступая в Электростали. Но когда лидер страны и КПСС называет всех руководителей «удельными князьями», это отнюдь не способствует правильной, взвешенной оценке исторического прошлого.
Кстати говоря, выступая в Киеве, Горбачев однажды произнес прекрасную речь о партии. Эта речь, казалось бы, могла стать основой активной деятельности КПСС по обновлению и очищению своих рядов. Однако Генсек больше ни разу о той речи не вспомнил: как говорится, произнес, отметился и… забыл. А когда я напомнил ему о киевском выступлении, о том, что тезисы той речи надо претворять в жизнь, Горбачев ушел от разговора на эту тему. Подобного рода случаев, повторяю, было немало. У меня сложилось впечатление, что дело тут не в случайностях, а в элементах политической тактики: провозгласить какой-то тезис ради успокоения различных социальных слоев и политических течений, а на деле проводить иную линию…
Продолжая рассказ о событиях, связанных с электростальским выступлением, хочу напомнить, что и у нас в стране, и за рубежом были силы, которые хотели вбить клин в советское руководство, разрушить былую «связку», которая показала свою высокую дееспособность в нелегких условиях «тринадцати месяцев Черненко». Что это за силы и почему они ставили перед собой такую задачу — об этом уже шла речь.
К чести Горбачева, хотя в наших отношениях и возникла трещина, он не отказался от своего намерения предоставить мне право выступить с докладом на Пленуме, посвященном проблемам народного образования. После возвращения Михаила Сергеевича из отпуска я был официально утвержден докладчиком.
Однако утверждение моего доклада на заседании Политбюро проходило непросто. Возражения вызвали, как и предполагалось, именно мысли об отношении к истории, которые я апробировал в Электростали. Но поскольку Горбачев не счел нужным делать замечания по этому поводу на Политбюро, Яковлев был вынужден полностью раскрыть свою позицию. Да, именно Яковлев был не согласен с моим призывом к взвешенному подходу в оценке исторической ретроспективы. Аргументов, конечно, он не приводил никаких, а высказаться напрямую, открыто не мог. Поэтому Александр Николаевич тянул:
— Это не по теме Пленума. Зачем тащить в доклад рассуждения об истории? Нужно ли?
Но я твердо стоял на своем:
— Нет, я настаиваю. Это вопрос принципиальный и имеет самое непосредственное отношение к воспитанию молодежи.
Никто, кроме Яковлева, не возражал. Поддержал меня и Горбачев. И в докладе на февральском Пленуме ЦК КПСС 1988 года предельно четко изложена моя позиция: я выступил против искажения, очернительства истории, против разрушения исторической памяти народа.
А вот с постановлением Политбюро «О темпах и масштабах перестройки», которое было принято вскоре после возвращения Горбачева из отпуска, осенью 1987 года, как я уже писал, вышло иначе. Яковлев вопреки моим протестам сумел выкинуть из проекта критику праворадикальных средств массовой информации, критику очернительства истории.'
Что же получается? А то, что в важнейшем вопросе об отношении к истории Горбачев в одном случае поддержал меня, а в другом случае поддержал Яковлева, хотя наши позиции взаимно исключали друг друга. Такое лавирование соответствовало его складу как политического деятеля.
Письмо Нины Андреевой
О событиях, разыгравшихся вокруг письма Нины Андреевой «Не могу поступаться принципами», опубликованного 13 марта 1988 года в газете «Советская Россия», известно, наверное, всем у нас в стране и многим за рубежом. Письмо было квалифицировано как «манифест антиперестроечных сил», а имя его автора — преподавательницы ленинградского вуза — превратили в синоним «врага перестройки». Но, уверен, если сегодня поинтересоваться у десяти прохожих на улице, помнят ли они, что было написано в той статье, девять ответят отрицательно. А возможно, и все десять. Однако о самой Нине Андреевой слышал каждый.
Это и есть феномен манипуляции массовым сознанием: люди не знают сути дела, но в общество внедрен устойчивый стереотип, некий опознавательный знак, при помощи которого без всяких объяснений, разъяснений и аргументов можно наклеивать ярлыки оппонентам.
И еще: многие слышали, что имя Нины Андреевой каким-то образом связано с именем Лигачева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131