Из каждой поездки я привозил ворох деловых бумаг. И на сей раз задача состояла в следующем: систематизировать просьбы с мест, как говорится, запустить их в работу. На этот раз предстояло все выполнить за один день.
Поэтому с утра я попросил своего секретаря ни с кем не соединять меня по телефону, сказал, что принимать не могу, и сосредоточился на осмыслении тех вопросов, которые поставили перед ЦК в Белоруссии.
Вообще говоря, будучи членом Политбюро, я принимал много людей, в приемной у меня всегда был народ. В приемной работали секретари В.Г.Агапов, А.В.Старцев, весьма опытные и порядочные товарищи. Как положено, велась предварительная запись на прием, однако, если дело срочное или же человек приехал из области, из республики, я его принимал сразу — независимо от ранга и должности. Это было известно в ЦК всем. Но когда надо было обдумать тот или иной вопрос, подготовиться к выступлению, поработать над документами, я порою переключал телефоны на приемную и просил никого ко мне не пускать. Такие случаи диктовались только исключительными обстоятельствами.
Седьмого апреля 1989 года в силу вышеизложенных причин обстоятельства складывались именно так.
Мой кабинет в ЦК числился под № 2. О том, при каких обстоятельствах я «переселился» в этот кабинет, с которым у меня были связаны воспоминания сусловского периода, я рассказывал в другой главе. Здесь же замечу только, что кабинет был просторный, на пятом этаже, угловой, светлый, окнами на Старую площадь. Помимо письменного стола, в нем, конечно, был и продолговатый стол, за ним я всегда беседовал с посетителями. Между прочим, западные корреспонденты, которые у меня бывали, некоторые из них писали в своих материалах: «Я беседую с господином Лигачевым в его мрачном кабинете, в здании ЦК напротив КГБ…» Почему в мрачном? Ведь кабинет, повторяю, был светлым. Почему напротив КГБ? Ведь здание Комитета госбезопасности находится на почтенном отдалении. Видимо, некоторые журналисты таким приемом пытались, что называется, «создать атмосферу». А ради этого, по их понятиям, можно исказить реальную обстановку. В общем, кабинет считался удобным, довольно тихим, располагавшим к сосредоточенной работе. Углубившись в дела, я не заметил, как пролетели утренние часы. Но неожиданно открылась дверь, и вошел секретарь:
— Егор Кузьмич, звонит товарищ Чебриков. Он настоятельно просит, чтобы я соединил его с вами.
Чебриков в тот период уже стал членом Политбюро, секретарем ЦК КПСС, занимался административными органами и вопросами национальной политики. Виктор Михайлович — человек сдержанный, деликатный, и я сразу понял, что без крайней необходимости он не будет проявлять настойчивости. Видимо, она продиктована какими-то чрезвычайными обстоятельствами. Вдобавок здесь следует сказать, что в тот день, седьмого апреля 1989 года, Горбачев находился с визитом в Лондоне. Правда, общий отдел уже проинформировал, что прилет Генерального секретаря намечен на вечер. Но это лишь усилило мое беспокойство в связи со звонком Чебрикова: Генсек прилетает вечером, а Виктор Михайлович настаивает на безотлагательном разговоре. Значит, дело действительно особо важное и особо срочное.
Короче говоря, я попросил соединить меня с Чебриковым.
Поздоровавшись, Виктор Михайлович сразу перешел к делу:
— Складывается сложная обстановка в Грузии… — И вдруг предложил: —Егор Кузьмич, пожалуй, я лучше сейчас к вам зайду.
Ожидая Чебрикова. я вспоминал происшедшее в Грузии в ноябре 1988 года, когда только послание Горбачева и срочное прибытие в Тбилиси Шеварднадзе позволили избежать непредсказуемого развития событий. Очевидно, ситуация снова начинает выходить из-под контроля. Предположения мои подтвердились после первых же слов Чебрикова.
— Плохо у нас дело в Тбилиси, — начал Виктор Михайлович. — Разве вас не информировали?
— Я только вчера вечером прилетел из Белоруссии, совершенно не в курсе…
— События развиваются еще более остро, чем в ноябре и феврале. Идут непрерывные митинги, раздаются угрозы расправы с коммунистами, требуют выхода Грузии из состава СССР, подготовлено обращение к ООН о вводе войск.
— Чья это информация, Виктор Михайлович?
— Патиашвили.
Я нахожусь с ним на постоянной телефонной связи. Михаил Сергеевич прилетает вечером, но Патиашвили утверждает, что обстановка накаляется с каждым часом. Надо собраться, обсудить создавшееся положение, выработать рекомендации, чтобы к прилету генерального из Англии было ясно, что делать. Прошу вас, Егор Кузьмич, созовите рабочее совещание.
Экстренные рабочие совещания членов Политбюро и секретарей ЦК по различным острым вопросам, выдвигаемым жизнью, — такова была практика работы высшего партийного руководства. Обычно такие совещания собирал сам Генсек либо тот, кому он поручал это сделать. А в отсутствие Генерального секретаря совещания проводил тот, кого «оставляют на хозяйстве». Такие совещания отличались от официальных заседаний Политбюро тем, что они не правомочны были принимать постановления, а лишь вырабатывали рекомендации, подлежащие потом утверждению.
Эта практика сложилась десятилетия назад. Но к весне 1989 года многое в этом порядке работы ЦК уже начало нарушаться. Улетая на встречу с Тэтчер, Горбачев, вопреки обыкновению, никому не оставил полномочий «заниматься хозяйством». Поэтому мне было совсем не с руки собирать и проводить совещание высшего партийного руководства в отсутствие Михаила Сергеевича, о чем я со всей откровенностью и сказал Чебрикову. Однако Виктор Михайлович настаивал:
— Я прошу вас, Егор Кузьмич. Ситуация требует немедленного обсуждения.
Я знал, что Чебриков — человек очень ответственный, опытный. Если уж он так напирает, значит, действительно надо. Но почему совещание должен проводить я? Снова хочу напомнить, что к тому времени в работе Центрального Комитета партии возникли определенные сложности, вызванные тем, что прекратились заседания Секретариата ЦК, я был отстранен Горбачевым от руководства им. Как это произошло, почему и к каким неприятным последствиям привело, рассказано в другой главе. Но дело в том, что раньше заседания Секретариата проводил я. Видимо, по традиции Чебриков и обратился ко мне с просьбой созвать рабочее совещание.
Однако, повторяю, без поручения Генерального секретаря мне этого делать не хотелось, чтобы избежать кривотолков. Существует этика служебных отношений, и я старался строго ее придерживаться, дабы не давать повода для провокационных слухов, которые муссировали «демократы», публично и широковещательно утверждавшие, будто в отсутствие Горбачева Лигачев, мол, готовит заговоры с целью переворота. В конце концов я занимался в тот период только вопросами аграрной политики, о происходящем в Тбилиси не был информирован, и у меня были веские основания отказаться от проведения совещания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131