Охранник был здоровенный двухметровый детина, почти на голову выше Толика. Но если бы пришлось драться, то еще неизвестно, кто бы взял верх. Толик обладал силой невероятной, хотя таким и не выглядел.
Сбивала с толку его улыбка, белозубая и искрящаяся, словно у космонавта, и веселые глаза. Но Петров знал, что Толик безжалостен и хладнокровен, а самое главное, расчетлив и опрометчивых действий не совершает, всегда действует по заранее подготовленному и хорошо отработанному плану. А если импровизирует, то талантливо и лишь потому, что другого выхода на данный момент нет.
Толик, держа руки в карманах брюк, вышел из арки, открыл машину, забрался в нее и взглянул на окна огромной квартиры Петрова. Тот стоял у окна, лысина поблескивала, как бильярдный шар на сукне.
— Ну и уроды. — буркнул Толик, — что бы они без меня делали? — И тут же подумал: «На моем месте был бы другой человек, а вот на месте Петрова с Короедовым никого другого быть не может».
«Джип» заревел мощным двигателем и уже секунд через пять исчез из поля зрения Петрова. Тот позвонил Короедову и сказал:
— Ну вот и все.
— Я уже слышал.
— Вот видишь! А ты волновался.
— Можно подумать, ты не волновался! Дело, так сказать, семейное, а все, что касается семьи, всегда причиняет боль, — со сдержанным холодком в голосе произнес Короедов.
И Петрову показалось, что он даже увидел, как поблескивают стекла очков на бледном лице его циника-компаньона.
* * *
Бармен небольшого уличного кафе с громким названием «Аврора» за два последних дня уже устал давать показания. Он выучил их наизусть. Разбуди его ночью, он бы выпалил все, что знал, причем, голосом бесстрастным, вкрапляя чисто милицейские термины, которых нахватался от следователей и криминалистов. Он давал показания и сотрудникам генпрокуратуры, прибывшим из Москвы, и сотрудникам ФСБ, и местным сыщикам, и даже лично полковнику Барышеву.
Его допрашивали и допрашивали, словно на десятом или двенадцатом допросе он мог рассказать что-то очень существенное. Но в конце концов сотрудники правоохранительных органов поняли, что ничего нового он не вспомнит. На всякий случай ему оставили телефон, по которому он должен звонить, если в памяти вдруг всплывет какая-нибудь деталь убийства.
Однако в голове Георгия Игнатовича Софроновского, или попросту Жорки, ничего не всплывало, да и всплыть не могло. Жорка прекрасно понимал, не дай бог всплывет что-нибудь, снова затаскают по допросам, а неровен час и бандиты наедут.
Время для работы было самое что ни на есть прибыльное, клиент повалил как никогда, словно здесь было не кровью намазано, а медом. Любопытные слетались со всего города, фотографировались на фоне крыльца, на фоне сотрудников правоохранительных органов, интересовались у Жорки, где именно лежали трупы, фотографировали даже простреленный зонтик, который стал достопримечательностью довольно затрапезного кафе.
Выручка пошла как никогда, и Жорка мечтал лишь об одном: только бы опять не притащился какой-нибудь мужчина в сером пиджаке и светлой куртке с небольшим удостоверением, поблескивающим тисненым двуглавым орлом. И тогда придется ставить на стойку пластиковую карточку с коротким английским словом «Closed».
Но, слава богу, его оставили в покое. От посетителей отбоя не было. С настороженностью Жорка поглядывал лишь на тех, кого в газетах и милицейских протоколах называли лицами кавказской национальности. Этих он побаивался.
Во-первых, такие в ФСБ не служат, в генпрокуратуре не работают. А во-вторых, по всему городу пошли слухи, что Малютина убрали именно азербы, что у них с представителем президента в северной столице имелись свои счеты, что они много раз ему угрожали, пугали по телефону, взорвали его служебную машину и в конце концов, не сломив Малютина, застрелили его. Их тоже могло заинтересовать, не вспомнил ли чего-нибудь Жорка, и они вполне могли расправиться с ним, пока он чего-нибудь не вспомнил. Меньше свидетелей — меньше проблем. Это Жорка знал прекрасно.
Поэтому он рассказывал посетителям лишь то, что те хотели услышать, то, что он мог почерпнуть из разговоров с сотрудниками правоохранительных органов, ведущих следствие. Информация, в общем, была небогатой, ее и так знали все, журналистов тут перебывало, как мух на помойке — видимо-невидимо. Самая заштатная газетенка и та считала своим долгом прислать корреспондента, напечатать фотографию и написать статейку о том, как распоясалась преступность в северной столице и что на бандитов нет никакой управы.
Жорка возился в кафе с утра до вечера. Хозяин же. понимая коммерческую выгоду и боясь ее упустить, прислал Жорке двух помощниц — молоденьких смазливых девчонок. Те старались изо всех сил, пока Жорка рассказывал журналистам о том, что видел и что слышал.
Профессиональные привычки всегда сидят у человека в подкорке, и Жорка не изменил им даже тогда, когда началась стрельба, когда он, сидя под стойкой, чуть не наделал в штаны от страха, выглядывая сквозь узенькую щелку между панелями на улицу. Лишь только стрельба улеглась, лишь только машина с убийцами скрылась, Жорка тут же убрал со стойки все, что могли украсть в суматохе — собственную дешевую зажигалку, которую давал прикурить посетителям, три пачки сигарет, из которых покупали поштучно, бокалы, а также прихватил яркий, блестящий глянцем журнал Кати Ершовой.
С обложки ему улыбался теннисист с ракеткой в правой руке и с кубком, похожим на шейкер, в левой. Теннисист был противно-рыжий, то ли ирландец, то ли немец: и тех, и других Жорка не любил. Журнал он бросил на самую нижнюю полку барной стойки и напрочь забыл о нем, когда на него насели следователи. , Больше всего Жорке врезалось в память то, что женщина-фотограф, о которой вспоминали все посетители, говорила по-английски. Будь Жорка филологом, он, конечно, почувствовал бы ее страшный акцент и непременно понял бы, что акцент русский. Но сам он по-английски говорил раз в пять хуже Кати, поэтому всякий, кто говорил лучше его, казался Жорке чистокровным англосаксом. Да и журнал был, во-первых, на английском языке, а во-вторых, как выяснил Жорка, полистав его вечером, издан в Лондоне.
Показания бармена и толстяка совпадали: тот тоже подтвердил, что женщина-фотограф говорила по-английски. То, что она профессионал, не вызывало сомнений.
Любители ходят теперь с видеокамерами или с простенькими фотоаппаратами-"мыльницами", а у женщины имелся профессиональный тяжелый аппарат с большим объективом, который она прятала в сумке.
Вечером, когда бар был закрыт, когда удалились следователи, когда зонтики сложили на ночь, Жорка позволил себе полистать журнал. Он уселся на низенькой скамеечке так, что его не было видно из-за высокой барной стойки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Сбивала с толку его улыбка, белозубая и искрящаяся, словно у космонавта, и веселые глаза. Но Петров знал, что Толик безжалостен и хладнокровен, а самое главное, расчетлив и опрометчивых действий не совершает, всегда действует по заранее подготовленному и хорошо отработанному плану. А если импровизирует, то талантливо и лишь потому, что другого выхода на данный момент нет.
Толик, держа руки в карманах брюк, вышел из арки, открыл машину, забрался в нее и взглянул на окна огромной квартиры Петрова. Тот стоял у окна, лысина поблескивала, как бильярдный шар на сукне.
— Ну и уроды. — буркнул Толик, — что бы они без меня делали? — И тут же подумал: «На моем месте был бы другой человек, а вот на месте Петрова с Короедовым никого другого быть не может».
«Джип» заревел мощным двигателем и уже секунд через пять исчез из поля зрения Петрова. Тот позвонил Короедову и сказал:
— Ну вот и все.
— Я уже слышал.
— Вот видишь! А ты волновался.
— Можно подумать, ты не волновался! Дело, так сказать, семейное, а все, что касается семьи, всегда причиняет боль, — со сдержанным холодком в голосе произнес Короедов.
И Петрову показалось, что он даже увидел, как поблескивают стекла очков на бледном лице его циника-компаньона.
* * *
Бармен небольшого уличного кафе с громким названием «Аврора» за два последних дня уже устал давать показания. Он выучил их наизусть. Разбуди его ночью, он бы выпалил все, что знал, причем, голосом бесстрастным, вкрапляя чисто милицейские термины, которых нахватался от следователей и криминалистов. Он давал показания и сотрудникам генпрокуратуры, прибывшим из Москвы, и сотрудникам ФСБ, и местным сыщикам, и даже лично полковнику Барышеву.
Его допрашивали и допрашивали, словно на десятом или двенадцатом допросе он мог рассказать что-то очень существенное. Но в конце концов сотрудники правоохранительных органов поняли, что ничего нового он не вспомнит. На всякий случай ему оставили телефон, по которому он должен звонить, если в памяти вдруг всплывет какая-нибудь деталь убийства.
Однако в голове Георгия Игнатовича Софроновского, или попросту Жорки, ничего не всплывало, да и всплыть не могло. Жорка прекрасно понимал, не дай бог всплывет что-нибудь, снова затаскают по допросам, а неровен час и бандиты наедут.
Время для работы было самое что ни на есть прибыльное, клиент повалил как никогда, словно здесь было не кровью намазано, а медом. Любопытные слетались со всего города, фотографировались на фоне крыльца, на фоне сотрудников правоохранительных органов, интересовались у Жорки, где именно лежали трупы, фотографировали даже простреленный зонтик, который стал достопримечательностью довольно затрапезного кафе.
Выручка пошла как никогда, и Жорка мечтал лишь об одном: только бы опять не притащился какой-нибудь мужчина в сером пиджаке и светлой куртке с небольшим удостоверением, поблескивающим тисненым двуглавым орлом. И тогда придется ставить на стойку пластиковую карточку с коротким английским словом «Closed».
Но, слава богу, его оставили в покое. От посетителей отбоя не было. С настороженностью Жорка поглядывал лишь на тех, кого в газетах и милицейских протоколах называли лицами кавказской национальности. Этих он побаивался.
Во-первых, такие в ФСБ не служат, в генпрокуратуре не работают. А во-вторых, по всему городу пошли слухи, что Малютина убрали именно азербы, что у них с представителем президента в северной столице имелись свои счеты, что они много раз ему угрожали, пугали по телефону, взорвали его служебную машину и в конце концов, не сломив Малютина, застрелили его. Их тоже могло заинтересовать, не вспомнил ли чего-нибудь Жорка, и они вполне могли расправиться с ним, пока он чего-нибудь не вспомнил. Меньше свидетелей — меньше проблем. Это Жорка знал прекрасно.
Поэтому он рассказывал посетителям лишь то, что те хотели услышать, то, что он мог почерпнуть из разговоров с сотрудниками правоохранительных органов, ведущих следствие. Информация, в общем, была небогатой, ее и так знали все, журналистов тут перебывало, как мух на помойке — видимо-невидимо. Самая заштатная газетенка и та считала своим долгом прислать корреспондента, напечатать фотографию и написать статейку о том, как распоясалась преступность в северной столице и что на бандитов нет никакой управы.
Жорка возился в кафе с утра до вечера. Хозяин же. понимая коммерческую выгоду и боясь ее упустить, прислал Жорке двух помощниц — молоденьких смазливых девчонок. Те старались изо всех сил, пока Жорка рассказывал журналистам о том, что видел и что слышал.
Профессиональные привычки всегда сидят у человека в подкорке, и Жорка не изменил им даже тогда, когда началась стрельба, когда он, сидя под стойкой, чуть не наделал в штаны от страха, выглядывая сквозь узенькую щелку между панелями на улицу. Лишь только стрельба улеглась, лишь только машина с убийцами скрылась, Жорка тут же убрал со стойки все, что могли украсть в суматохе — собственную дешевую зажигалку, которую давал прикурить посетителям, три пачки сигарет, из которых покупали поштучно, бокалы, а также прихватил яркий, блестящий глянцем журнал Кати Ершовой.
С обложки ему улыбался теннисист с ракеткой в правой руке и с кубком, похожим на шейкер, в левой. Теннисист был противно-рыжий, то ли ирландец, то ли немец: и тех, и других Жорка не любил. Журнал он бросил на самую нижнюю полку барной стойки и напрочь забыл о нем, когда на него насели следователи. , Больше всего Жорке врезалось в память то, что женщина-фотограф, о которой вспоминали все посетители, говорила по-английски. Будь Жорка филологом, он, конечно, почувствовал бы ее страшный акцент и непременно понял бы, что акцент русский. Но сам он по-английски говорил раз в пять хуже Кати, поэтому всякий, кто говорил лучше его, казался Жорке чистокровным англосаксом. Да и журнал был, во-первых, на английском языке, а во-вторых, как выяснил Жорка, полистав его вечером, издан в Лондоне.
Показания бармена и толстяка совпадали: тот тоже подтвердил, что женщина-фотограф говорила по-английски. То, что она профессионал, не вызывало сомнений.
Любители ходят теперь с видеокамерами или с простенькими фотоаппаратами-"мыльницами", а у женщины имелся профессиональный тяжелый аппарат с большим объективом, который она прятала в сумке.
Вечером, когда бар был закрыт, когда удалились следователи, когда зонтики сложили на ночь, Жорка позволил себе полистать журнал. Он уселся на низенькой скамеечке так, что его не было видно из-за высокой барной стойки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87