Он прихватил с собой только самого близкого помощника — старшего секретаря-референта аппарата Бориса Владимировича Лапичева, чрезвычайно способного тридцатидвухлетнего человека, который давно и прочно связал свою жизнь с делами и тайнами своего грозного шефа.
Водитель вел машину спокойно. Лапичев сидел сзади, рядом с шефом. Они работали вместе давно, почти десять лет. Плечом к плечу прошли через многие тяготы и испытания. Борис показал себя человеком не просто полезным, но действительно преданным и надежным, и Клоков часто советовался с ним по самым тонким, деликатным вопросам и ни разу не пожалел об этом. Лапичев всегда оказывался во всеоружии знаний, всегда находил нетривиальные решения, всегда был умнее и проницательнее врагов своего патрона, и его точные своевременные подсказки сыграли немалую роль в стремительном возвышении Германа Григорьевича.
— На наше счастье, — потягивая тонкую американскую сигарету, говорил Клоков, искоса поглядывая на своего собеседника, — старик мудр, но бесхитростен. Да, этакий мамонт канувших времен… — Классик! — откликнулся Борис. — С ним надо очень тонко, очень бережно… Главное — не пережать.
— Будь спокоен, Боря, или, как говорили наши учтивые предки, будьте благонадежны‑с.
На загородное шоссе спускался вечер, и машин было мало. Вот и знакомый поворот. Сколько раз приходилось Клокову проезжать здесь… За последние годы он перезнакомился едва ли не со всей академической элитой, так или иначе связанной с военно-промышленным комплексом, со всеми ведущими учеными и инженерами, работавшими на оборону.
Вот и знакомый забор и живописно-запущенная дача.
Лапичев вышел из машины, заглянул на участок через прутья забора, потом нажал кнопку звонка.
Вскоре из двери террасы вышла молодая женщина, а за ней протиснулся неуклюжий дряхлый сенбернар, вся былая мощь которого осталась лишь в устрашающем басистом лае. Оба они знали эту женщину — это была дочь вдовца-академика, незамужняя тридцатипятилетняя Наташа, неизменная помощница и хозяйка при гениальном отце.
— Здравствуйте, Борис, — быстро и холодно сказала она. — Напрасно приехали.
Отца нет, я не знаю, где он и когда будет.
— Его нет или не велено принимать? — светская улыбка тронула губы Лапичева.
Помимо быстрого, цепкого ума, природа не обидела его ни ростом, ни статью, ни благородством черт.
— Какая разница? — пожала она плечами. — В конце концов, отец просто старый, уставший человек. Наверное, он заслужил право хотя бы на личную свободу и покой.
Или что-то случилось?
— Случилось… — сказал Борис и показал глазами на автомобиль. — Я привез Германа Григорьевича. Он приехал просто поговорить. Не как член кабинета, а как старый знакомый. После того, что случилось в «Апогее», он просто не решается беспокоить старика. В общем, все в руках ваших… — Ну ладно, сейчас узнаю, — нахмурилась она и ушла, а пес остался у калитки, сердито поглядывая на пришельца.
На крыльце террасы долго никого не было, но, наконец, появился сам Черемисин. И через несколько минут «Волга» въехала на участок и остановилась, обогнув дачу по периметру. Вице-премьеру было решительно ни к чему, чтобы кто-нибудь узнал, что он здесь. А еще через несколько минут они уже сидели с Черемисиным наедине в плетеных соломенных креслах.
— Уговаривать явились… — понимающе кивнул академик.
— Дорогой Андрей Терентьевич, — сказал Клоков, — мне все надоело не меньше, чем вам. И как мне хочется повторить то, что сделали вы, — плюнуть на все и уйти.
Как мы ждали все этой правды, этой свободы. И к чему пришли?
— Вы приехали сообщить мне эти новости? — усмехнулся ученый. — Вы же по табели о рангах то ли пятая, то ли шестая фигура в стране. Так что вы плачетесь, на что сетуете? У вас же все козыри на руках. Говорят, вы имеете на него влияние. Так подсуетитесь, черт возьми, повлияйте!
— Он теперь слушает других людей, сегодня уже не восемьдесят девятый… — Вам сейчас… сколько?
— Пятьдесят два, — сказал Клоков.
— А мне семьдесят. Но такой циничной, хамской расправы над наукой не допустил бы ни Хрущев, ни Ленька, никто… А уж Сталин пустил бы вас всех за такое правление на шашлык, и был бы прав. Так что говорить мне с вами решительно не о чем.
— Так что же, — грустно улыбнулся Клоков, — аудиенция окончена, поворачивать оглобли?
— Как вам будет угодно, — сказал академик и отвернулся к окну. — Я вас не приглашал.
Клоков понял: умный иезуит Лапичев все рассчитал точно. Не прилагая усилий, что называется, и пальцем не пошевелив, дали вспыльчивому старику выпустить первый пар. Теперь можно было потихоньку приступать к делу.
— Я бы уехал, — сказал Клоков. — Но неужели вы думаете, — вдруг вскричал он и вскочил из кресла, — вы, зная меня столько лет, допускаете, что у меня душа болит меньше вашего!
— А черт вас теперь всех разберет! — с желчным презрением ответил Черемисин. — Оборотень на оборотне… Уж какие люди, казалось бы… Лишь прикоснулись к власти, лишь чуть понюхали денег — и что же? Может, назвать имена? Перечислятьвечера не хватит. Русская наука! От Ломоносова! Во что вы ее ввергли?!
— Хотите коньяку? — спросил Клоков.
— А что? За упокой отечественной научной мысли можно и выпить. Чокаться с вами, уж простите, не пощажу ваших титулов и регалий, неохота, да на поминках, знаете ли, и не чокаются. Наташа! — крикнул Черемисин.
Его дочь сидела с Лапичевым в гостиной у камина и, невольно подчиняясь бодрому напору и мужскому очарованию своего визави, слушала сплетни и байки с самого верхнего этажа российской власти, о каких нельзя было бы узнать даже в самой информированной прессе.
Она поспешила на зов отца.
— Сообрази-ка нам чего-нибудь, — пощелкал пальцами академик. — Закусончик какой-нибудь… В общем, сконструируй для знатного гостя.
— Да бросьте вы, Андрей Терентьевич! — с сердцем воскликнул Клоков. — Сегодня именитый, а завтра… — А вот завтра и поглядим… — уже явно помягче сказал академик.
Наташа Черемисина ушла готовить, и, когда она скрылась, академик сказал:
— Значит, так, Герман Григорьевич, обсуждать проблему моего возвращения считаю излишним. При нынешнем раскладе — не вернусь. И покончим с этим. Вы ведь знали, когда ехали, что другого ответа не будет. Стало быть, приехали с чем-то иным. Слушаю… — Ошибаетесь, Андрей Терентьевич. Никакого камня за пазухой у меня нет. Но если бы вы вернулись, это было бы радостью для тысяч людей. Вы лидер коллектива, его символ.
— Лидер, символ… — вновь чувствуя приближение едва стихшего гнева, покраснел Черемисин. — Что я их, этим символом, что ли, кормить буду?
— Вот это и надо бы обсудить, — сказал Клоков.
— А что тут обсуждать? Теперь же всюду коммерческая основа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114