— Ему все известно. И про тот эшелон из Дрездена, и про кирпич для городка Двадцать третьей армии.
Спрашивается, откуда, если про то знали, как оно было, только ты да я?
— Ты что, Владлен, очумел? Мне пока еще жизнь дорога.
— Да это все мелочи, — очень тихо, раздельно, свистящим ненавидящим шепотом проговорил Курцевский. — А вот откуда ему про ноль-восемнадцатый известно? А?
— Значит, так, — справившись с волнением, отчеканил Сидорчук. — Это все какая-то полная херня. Какая-то провокация. Я же не чокнулся, чтоб о таком звонить.
— Факты есть факты, — сказал Курцевский. — Чухнин в курсе наших последних дел с «Армадой», а стало быть, всем нам конец.
— Продали, сволочи? — понимающе усмехнулся Сидорчук. — Хотите меня кинуть? Я теперь лишний?
— Мы — офицеры, — перебил его Курцевский. — Тут выход из положения один. Как говорится, иного не дано. У него все документы, железные свидетели, все есть… В этот момент на боковом приставном столике Сидорчука низко загудел телефон спецсвязи. Хозяин кабинета нервно сорвал трубку:
— Сидорчук слушает!
Курцевский ждал и молча смотрел в окно. Он знал, кто сейчас на том конце провода. Знал, потому что этот звонок он сам и организовал. То был Чухнин, главный военный прокурор, у которого появились чрезвычайно серьезные вопросы к генерал-лейтенанту Сидорчуку, вопросы, на которые требовалось немедленно дать абсолютно правдивые и недвусмысленные ответы. А это значило — и Курцевский знал это наверняка, — что Сидорчуку надлежит вытащить из памяти такие дела и такие имена, которые в любом случае обрекали его на тот единственный шаг, о котором у них был разговор минуту назад.
— Я мог бы вызвать вас официально, — сказал главный прокурор, — но не знаю, надо ли доводить это дело до крайности. Так что думайте и решайте сами. В четырнадцать за вами приедут мои люди. У вас два часа на размышление. По-моему, вполне достаточно, чтобы все взвесить, здраво рассудить и найти силы на мужской поступок… Прощайте.
Сидорчук опустил трубку. Глаза его остановились, лицо вытянулось и окаменело, словно он этот «мужской поступок» уже совершил и смотрел на все вокруг откуда-то из дальней дали, из-за той черты… — Даю совет за полцены, — тихо сказал Курцевский. — В жизни всегда есть место… несчастному случаю. Чистка оружия, патрон в стволе и-ни следствия, ни трибунала, ни конфискации. Похороны с почестями, некролог в газете, чистая репутация… Может быть… помочь?
Но помощь не потребовалась.
* * *
И вот он смотрел в это холеное красивое лицо на траурном портрете, невольно восхищаясь своей находчивостью, когда одним махом удалось ухлопать чуть ли не дюжину зайцев: убрать из цепочки самое слабое, ненадежное звено, вывести из-под удара всех остальных, спасти от разорения и позора почтенное гнездо, избавить армию и ее руководство от нового скандала и газетного визга очернителей и к тому же — создать оптимальные условия для этой встречи и совещания у всех на виду, когда никто, решительно никто не мог ни о чем догадаться.
Собственно говоря, почти все удалось обсудить еще там, в Николо-Архангельском. Осталось немногое — распределить роли и раздать конкретные задания.
Не бывает поминок без той минуты, когда удрученные мужчины встают и неспешно, опустив головы, уходят от стола — покурить. Вот и теперь, как-то само собой, семеро генералов собрались в одной из роскошно обставленных комнат.
Курцевский включил телевизор и прикрыл дверь. На экране мелькали участники одной из бесчисленных телевикторин.
Генералы закурили и тесно сошлись у телевизора.
— Ну а теперь основной вопрос, — тихо сказал Курцевский — Надо постараться, чтобы он подписал постановление правительства и лицензию на экспорт. Без его подписи вся наша затея — хренотень.
— Да, задачка, — кивнул один из генералов. — Говорят, там, в Барвихе, три стола и два сейфа бумагами завалены — ждут подписи.
— Это, конечно, скверно, — еще больше понизив голос, заметил Курцевский,такая затяжка времени. Тут главное, чтобы кто-то сумел нашу бумажку подсунуть в нужный момент. Он теперь и не такое подмахивает.
— Допустим, — кивнул третий генерал. — Только кто мог бы это сделать?
~ Я знаю кто, — сказал Курцевский. — Имена ни к чему. Но я попрошу — и он сделает.
— Когда? — спросил один из генералов. — Время не ждет.
— Думаю, в течение месяца, — уверенно тряхнул головой Владлен Иванович.Если, конечно, не приключится чего-нибудь… чрезвычайного. Бушенко, ты нашел людей, которые нам нужны?
— На них вышел Нефедов.
— Что это за кадры? Сколько их?
— Шестеро. Бывший спецназ. Головорезы.
— Проверить всех, каждого, глубокий рентген! Чтобы за ними все было чисто и в случае чего на нас никто не вышел. Головой отвечаешь… — понизил голос Курцевский, и генералу Бушенко стало не по себе под его взглядом. — Приглядывать.
На проверку — два месяца. Все должно оборваться на них. И с концами.
Посовещавшись еще несколько минут, они, вернув лицам прежнее выражение, возвратились к столу, и снова зазвучали скорбные речи и воспоминания о безвременно ушедшем товарище. Они были уверены, что теперь можно быть совершенно спокойными. Возможно, именно потому ни Владлен Иванович Курцевский, ни его коллеги-сослуживцы так и не заметили особого выражения в глазах Евгения Сидорчука и его быстрых взглядов, которые тот время от времени бросал на них.
Генералы не могли знать того, что знал этот ладный майор.
А знал он вот что.
* * *
Примерно за месяц до случившегося воскресным январским утром Сидорчук-старший растолкал сына и заставил ни свет ни заря вылезти из теплой постели.
— Одевайся, — приказал он. — Пойдем выгуляем нашего зверя.
И было в голосе отца нечто такое, что заставило Евгения безмолвно повиноваться.
Надев теплые куртки и спортивные шапочки, с огромной кавказской овчаркой на поводке они вышли из своего дома и медленно пошли по чистому снегу, по пустынному еще переулку.
— Значит, так, сынок, — после долгого молчания наконец выговорил генерал.Поверь мне: я бы хотел, чтобы этого разговора между нами никогда не было. Однако он неизбежен.
— Ты о чем, папа? — Евгений обратил к нему свое румяное, свежее лицо.
— Слушай внимательно и не перебивай. Чтобы объяснить все, потребовалось бы слишком много времени. Его у меня уже нет.
— Ты что, папа… заболел?
— Сказано — не перебивай. Не заболел. Хуже, гораздо хуже… Ты же знаешь, что говорят, что шепчут обо мне все эти профурсетки… Ты знаешь, как мы живем, понимаешь, почему так… И пожалуйста, никаких вопросов.
— Но-о… — снова не выдержал Евгений. — По-моему, так, как мы, живут все люди нашего круга.
И он назвал несколько фамилий известных военачальников, чьи имена последние несколько лет взяли за правило трепать разные газетенки, что в этом самом «их кругу» принято было называть «шельмованием армии».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
Спрашивается, откуда, если про то знали, как оно было, только ты да я?
— Ты что, Владлен, очумел? Мне пока еще жизнь дорога.
— Да это все мелочи, — очень тихо, раздельно, свистящим ненавидящим шепотом проговорил Курцевский. — А вот откуда ему про ноль-восемнадцатый известно? А?
— Значит, так, — справившись с волнением, отчеканил Сидорчук. — Это все какая-то полная херня. Какая-то провокация. Я же не чокнулся, чтоб о таком звонить.
— Факты есть факты, — сказал Курцевский. — Чухнин в курсе наших последних дел с «Армадой», а стало быть, всем нам конец.
— Продали, сволочи? — понимающе усмехнулся Сидорчук. — Хотите меня кинуть? Я теперь лишний?
— Мы — офицеры, — перебил его Курцевский. — Тут выход из положения один. Как говорится, иного не дано. У него все документы, железные свидетели, все есть… В этот момент на боковом приставном столике Сидорчука низко загудел телефон спецсвязи. Хозяин кабинета нервно сорвал трубку:
— Сидорчук слушает!
Курцевский ждал и молча смотрел в окно. Он знал, кто сейчас на том конце провода. Знал, потому что этот звонок он сам и организовал. То был Чухнин, главный военный прокурор, у которого появились чрезвычайно серьезные вопросы к генерал-лейтенанту Сидорчуку, вопросы, на которые требовалось немедленно дать абсолютно правдивые и недвусмысленные ответы. А это значило — и Курцевский знал это наверняка, — что Сидорчуку надлежит вытащить из памяти такие дела и такие имена, которые в любом случае обрекали его на тот единственный шаг, о котором у них был разговор минуту назад.
— Я мог бы вызвать вас официально, — сказал главный прокурор, — но не знаю, надо ли доводить это дело до крайности. Так что думайте и решайте сами. В четырнадцать за вами приедут мои люди. У вас два часа на размышление. По-моему, вполне достаточно, чтобы все взвесить, здраво рассудить и найти силы на мужской поступок… Прощайте.
Сидорчук опустил трубку. Глаза его остановились, лицо вытянулось и окаменело, словно он этот «мужской поступок» уже совершил и смотрел на все вокруг откуда-то из дальней дали, из-за той черты… — Даю совет за полцены, — тихо сказал Курцевский. — В жизни всегда есть место… несчастному случаю. Чистка оружия, патрон в стволе и-ни следствия, ни трибунала, ни конфискации. Похороны с почестями, некролог в газете, чистая репутация… Может быть… помочь?
Но помощь не потребовалась.
* * *
И вот он смотрел в это холеное красивое лицо на траурном портрете, невольно восхищаясь своей находчивостью, когда одним махом удалось ухлопать чуть ли не дюжину зайцев: убрать из цепочки самое слабое, ненадежное звено, вывести из-под удара всех остальных, спасти от разорения и позора почтенное гнездо, избавить армию и ее руководство от нового скандала и газетного визга очернителей и к тому же — создать оптимальные условия для этой встречи и совещания у всех на виду, когда никто, решительно никто не мог ни о чем догадаться.
Собственно говоря, почти все удалось обсудить еще там, в Николо-Архангельском. Осталось немногое — распределить роли и раздать конкретные задания.
Не бывает поминок без той минуты, когда удрученные мужчины встают и неспешно, опустив головы, уходят от стола — покурить. Вот и теперь, как-то само собой, семеро генералов собрались в одной из роскошно обставленных комнат.
Курцевский включил телевизор и прикрыл дверь. На экране мелькали участники одной из бесчисленных телевикторин.
Генералы закурили и тесно сошлись у телевизора.
— Ну а теперь основной вопрос, — тихо сказал Курцевский — Надо постараться, чтобы он подписал постановление правительства и лицензию на экспорт. Без его подписи вся наша затея — хренотень.
— Да, задачка, — кивнул один из генералов. — Говорят, там, в Барвихе, три стола и два сейфа бумагами завалены — ждут подписи.
— Это, конечно, скверно, — еще больше понизив голос, заметил Курцевский,такая затяжка времени. Тут главное, чтобы кто-то сумел нашу бумажку подсунуть в нужный момент. Он теперь и не такое подмахивает.
— Допустим, — кивнул третий генерал. — Только кто мог бы это сделать?
~ Я знаю кто, — сказал Курцевский. — Имена ни к чему. Но я попрошу — и он сделает.
— Когда? — спросил один из генералов. — Время не ждет.
— Думаю, в течение месяца, — уверенно тряхнул головой Владлен Иванович.Если, конечно, не приключится чего-нибудь… чрезвычайного. Бушенко, ты нашел людей, которые нам нужны?
— На них вышел Нефедов.
— Что это за кадры? Сколько их?
— Шестеро. Бывший спецназ. Головорезы.
— Проверить всех, каждого, глубокий рентген! Чтобы за ними все было чисто и в случае чего на нас никто не вышел. Головой отвечаешь… — понизил голос Курцевский, и генералу Бушенко стало не по себе под его взглядом. — Приглядывать.
На проверку — два месяца. Все должно оборваться на них. И с концами.
Посовещавшись еще несколько минут, они, вернув лицам прежнее выражение, возвратились к столу, и снова зазвучали скорбные речи и воспоминания о безвременно ушедшем товарище. Они были уверены, что теперь можно быть совершенно спокойными. Возможно, именно потому ни Владлен Иванович Курцевский, ни его коллеги-сослуживцы так и не заметили особого выражения в глазах Евгения Сидорчука и его быстрых взглядов, которые тот время от времени бросал на них.
Генералы не могли знать того, что знал этот ладный майор.
А знал он вот что.
* * *
Примерно за месяц до случившегося воскресным январским утром Сидорчук-старший растолкал сына и заставил ни свет ни заря вылезти из теплой постели.
— Одевайся, — приказал он. — Пойдем выгуляем нашего зверя.
И было в голосе отца нечто такое, что заставило Евгения безмолвно повиноваться.
Надев теплые куртки и спортивные шапочки, с огромной кавказской овчаркой на поводке они вышли из своего дома и медленно пошли по чистому снегу, по пустынному еще переулку.
— Значит, так, сынок, — после долгого молчания наконец выговорил генерал.Поверь мне: я бы хотел, чтобы этого разговора между нами никогда не было. Однако он неизбежен.
— Ты о чем, папа? — Евгений обратил к нему свое румяное, свежее лицо.
— Слушай внимательно и не перебивай. Чтобы объяснить все, потребовалось бы слишком много времени. Его у меня уже нет.
— Ты что, папа… заболел?
— Сказано — не перебивай. Не заболел. Хуже, гораздо хуже… Ты же знаешь, что говорят, что шепчут обо мне все эти профурсетки… Ты знаешь, как мы живем, понимаешь, почему так… И пожалуйста, никаких вопросов.
— Но-о… — снова не выдержал Евгений. — По-моему, так, как мы, живут все люди нашего круга.
И он назвал несколько фамилий известных военачальников, чьи имена последние несколько лет взяли за правило трепать разные газетенки, что в этом самом «их кругу» принято было называть «шельмованием армии».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114