— Хорошо, вот смотри.
Илич открыл глаза и увидел в руках Зорана стодолларовую купюру.
— Это тебе, капитан.
Зоран аккуратно положил банкноту на грудь Илича.
— Соглашайся, у нас мало времени. Отсюда пора уходить. Только учти, назад пойду я один. Тебя уведут наши люди. Уведут не героя Илича, а предателя, который сдал, а затем сам перестрелял свой отряд.
— Нет…
Прогремел еще один выстрел. Зоран снова продул ствол: ему нравилось изображать лихого стрелка.
Илич молчал. Тогда Зоран вынул еще одну сотенную банкноту и положил на грудь рядом с первой. Сказал с одобрением:
— Двести. Умеешь торговаться, капитан. Это я уважаю.
Илич опять промолчал. Пронзительная боль прошивала его тело от плеча к пояснице. Тупо болел затьыок. Черные мухи, плывшие перед глазами, мешали ясно видеть окружающее.
— Не упрямься. — Зоран говорил мягко, усыпляюще. — Сейчас тебя перевяжут. Сделаем обезболивающий укол. Тебе сразу станет легче. Выпьешь ракии. Отличная сливовица. Хорошо?
Подумав, Зоран вынул еще одну сотню, но уже не положил, а бросил ее. Банкнота, сделав несколько скользящих пасов в воздухе, упала на грудь Иличу.
— Триста, каждый месяц. И жизнь.
Молчаливый душман снова воткнул палку в рану и ковырнул ею.
— Нет! — Илич закричал от боли и бессилия, но голос его сорвался, и вскрик получился похожим на визг. — Убей меня! Как их!
— Нет, капитан. Тебя будут лечить. Потом в газетах напишут, что православный Илич принял ислам. Ты будешь Мухаммедом Али. Нравится? Другого пути у тебя нет. А я возвращаюсь к вашим. Чистый как ягнече — агнец. Чтобы рассказать о подлом предателе, который загубил отряд.
Зоран прицелился в голову очередного солдата. Выстрелил…
Как порой мучительно трудно принимать решения, изменяющие собственную жизнь.
Сколько людей занимается нелюбимым, более того — постылым делом лишь потому, что боятся рискнуть и бросить его. Сколько больных, ощутив первые признаки заболевания, не идут к врачу, боясь услышать диагноз, который будет поставлен, и доводят себя до того, что болезнь становится неизлечимой.
В бою Илич действовал смело, решения принимал без долгих раздумий. Он понимал, что в промедление заложены вирусы поражения. Куда труднее ему было определиться в ситуации, о которой он никогда раньше даже не задумывался. Убей его пуля в самом начале событий — все оказалось бы простым и естественным. Уходя в бой, бывалый солдат всегда надеется на лучшее, хотя его не оставляют мысли о самом плохом. Выбор, перед которым оказался Илич, требовал такого, к чему капитан себя не готовил.
Спасительное, как ему показалось, решение пришло не сразу.
Илич лежал, открыв глаза, и видел, как мир затягивает и отделяет от него серая пелена забытья. И вдруг в угасавшем сознании возникла неожиданно ясная мысль. Он должен согласиться с предложением Зорана. Он обязан это сделать. Он не может позволить, чтобы из-за его упрямства, из-за нежелания понять неизбежность происходившего одного за другим расстреляли всех его товарищей. Он должен их спасти. Он обязан. Он прикроет их жизни своим согласием на сотрудничество с душманами.
Он…
Илич шевельнулся и прохрипел:
— Зоран, сука! Я сдаюсь… я согласен…
Теперь на «суку» Зоран не обратил внимания: главное было достигнуто — он сломал капитана. Заставил его подчиниться себе! Заставил!
— Эй, Муса! — Зоран командовал весело, возбужденно. — Перевяжи капитана. Сделай укол. Помоги человеку.
Муса — остроклювый седой коротышка со злыми глазами — нагнулся над раненым.
Зоран продолжал говорить:
— Ты правильно решил, Илич. Теперь это согласие мы оформим как надо. У нас к сделкам относятся серьезно.
— Я ничего подписывать не стану. — Новый прилив упрямства овладел Иличем.
— Господин капитан! Разве в подписи дело? Мы не формалисты. В век прогресса бумажка особой цены не имеет. Все проще. Ты повторишь согласие, мы все запишем на видео…
— Не буду.
Зоран занес ногу и ударил Илича подошвой ботинка по колену. Удар оказался сильным и злым. Должно быть, Зоран начал выходить из себя. Его бесило упрямство капитана. Столько сил и стараний положено, чтобы его убедить, и вот-те на!
— Ты дурак, Илич! Весь наш разговор давно пишется на пленку. Чтобы сдать тебя в контрразведку, достаточно слов: «Сдаюсь, согласен». Ты не забыл о них?
Илич закрыл глаза. Волны боли от раненого плеча и от удара в колено встретились гдето в области желудка, и теперь грудь давило так, словно тело сунули в пресс, формирующий тюки сена, и стали медленно сжимать.
Илич лежал, хватая воздух посиневшими губами. Ноги его мелкими лягушачьими движениями сучили по земле. Мысль туманилась, но от этого понимание безвыходности положения не утрачивалось. Да, он влетел в паутину. Это точно. И теперь, чем сильнее биться, чем упорней стараться вырваться, тем прочнее прилипнешь к тенетам. И тогда от смертельного поцелуя паука никуда не деться. Ко всему, речь шла не о собственной жизни. Он, Илич, и без того полумертв. Теперь ему стоило побороться за тех своих подчиненных, кого Зоран еще не успел застрелить.
Предательство, измена собственным убеждениям, отказ от веры, от дела, которому служил честно и преданно, — для души подчас ничем не лучше смерти. Но перед лицом вечности, оказавшись в тисках мучений и боли, даже сильные люди начинают думать о том, как сберечь себе жизнь, избавить бренное тело от страданий.
Илич даже в глубинах сознания не хотел признаваться себе, что ведет борьбу за собственную жизнь, что его забота о подчиненных, которые попали в ловушку вместе с ним, — это попытка найти надежный мотив для своего оправдания.
Зоран во второй раз занес ногу для удара.
— Не надо! — Илич выдохнул просьбу с нескрываемым ужасом в голосе. Было видно — боль достала его… Достала… — Я согласен. Черт с вами! Согласен!
— Ты дурак, Илич! — Зоран не скрывал торжества. — Так бы сразу. Скольких бы избежал мучений.
Больше ничего Илич не услышал, ничего не запомнил. Очнулся он от монотонного гула, который назойливо лез в уши.
Илич открыл глаза.
Он лежал на полу на ватном матрасе, укрытый до подбородка серым стареньким одеялом. Над головой низко нависал подкопченный, положенный на толстые балки потолок. Помещение слабо освещалось уличным светом через стекло небольшого окна.
Илич повернул голову в сторону, откуда плыл гнусавый звук, и увидел моджахеда в старенькой солдатской форме югославской армии.
Он стоял на коленях, держал перед собой ладони, развернутые книгой, и нараспев, без каких-либо интонаций тянул слова мусульманской молитвы, периодически перемежая ее словами «Алла! Алла акбар!»
Оживавшая память медленно возвращала Илича из небытия. Он тронул рукой раненое плечо. Его перетягивала плотная марлевая повязка, наложенная умелой рукой больничаpa — военного санитара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93