Допустим, скажу — полковник Иванов. Или заявлю, что друг полковника Эшли. Вы о таком слыхали?
Эшли был известным в военных кругах офицером-наемником, и Кэмпбел о нем хорошо знал.
— Откуда вам, русскому, как я понял, известен полковник Эшли?
— Мы вместе воевали. Не один против другого, а рядом, плечом к плечу.
— Хотите, чтобы я поверил в это?
Крюков усмехнулся.
— Что изменится от того, поверите вы мне или нет? Сейчас решается не моя участь.
— И все же, полковник?
— В Намибии. На стороне армии ЮАР. Вам это о чем-нибудь говорит?
— Да, полковник Эшли там был. Как наемник.
— Я тоже. И почти год мы бродили рядом…
* * *
Мишин лежал на спине, и тело его казалось необычайно худым и длинным. Лукин направил луч фонарика ему в лицо.
— Сережа, я сейчас перевяжу тебя.
Лукин заторопился, доставая из кармана разгрузочного жилета индивидуальный пакет.
— Не надо, Леша. — Голос Мишина еле слышался. — Ты, Леша… ты… руку… дай…
Лукин взял холодеющую ладонь. Ощутил, как дрогнули слабеющие пальцы Мишина. Видимо, он старался их сжать.
— Леха… с тобой… не прощаюсь… мы еще встретимся… железно…
— Конечно, Сережа, не сомневаюсь.
Обескровленные до синевы, губы Мишина дрогнули. Он пытался улыбнуться.
— Конечно… не сомневайся. Встретимся… в аду… А теперь отойди. Я хочу поговорить… с Верой…
Лукин выпустил руку приятеля, но она не упала. Ее взяла Верочка. Наклонилась к Мишину. Тот приоткрыл глаза, но взгляд его был настолько отрешенным, что казалось — он смотрит куда-то внутрь себя.
— Я здесь, Сережа.
— Вера, ты прости… Я грешен. Баб не любил. Считал, что они во всем виноваты… Все зло от них… А оно от нас… От мужиков… сволочи мы…
Он запнулся, не зная, как еще объяснить свой грех. Пробормотал нечто невнятное.
— Ты говори, Сережа, будет легче.
— Легче не будет. Меня, Вера, убили…
— Зачем ты так? — Она сжала его вялые пальцы. — Все обойдется.
— Не надо, я не боюсь. Сам убивал. Меня убили. Добро дошао… до пекао…
Верочка не сразу поняла, в чем дело, и подумала — он бредит. Потом вдруг вспомнила фанерку с кроваво-красной надписью, поздравлявшей с пришествием в ад — в зону зла.
Спазм жалости сжал горло. Она не плакала, когда хоронила мужа и сына. Она просто умерла вместе с ними — вся, без остатка. Сейчас вместе с Сергеем умирала еще какая-то часть ее души, отогревшаяся и оттаявшая в общении с Лукиным.
— Вера, — голос Мишина был просящим. — Сволочь я. Сам знаю… но ты за меня пошла бы? Скажи…
Она сжала его руку сильнее.
— Конечно, Сережа.
— Спасибо, Вера… Ты теперь иди заЛукина…
Она хотела что-то сказать, но он закрыл глаза. Рука его слабо дернулась и застыла…
Крюков стоял над телом Мишина, опустив ствол автомата к земле. Он молчал, строго поджав губы. Он не знал, что переживают остальные члены группы, собравшиеся рядом с убитым товарищем, но никогда и никому не признался бы, что не испытывал при этом никаких особых чувств.
Крюков был безразличен к случившемуся, принимал его как неизбежное зло, которое в одинаковой мере могло коснуться любого из них, в том числе и его самого. Конечно, Крюков сожалел, что произошло несчастье. Оно не только снижало боевую силу и без того небольшого подразделения, ко всему создавало неудобства, связанные с необходимостью хоронить товарища. Иных чувств полковник себе позволить не мог и не позволял. Он знал, что слова «Добро пожаловать в пекло», которые они совершенно случайно обнаружили в начале пути, очень точно отражали истину, правящую на любом полигоне смерти, именуемом полем боя.
Сказать, что Крюков был жесток к своим людям, — неверно. У военных особый склад ума и характера. Для них жизнь и смерть — явления довольно абстрактные, описываемые не в эмоциональных образах, а цифрами. Планируя боевую операцию, командиры заранее предполагают, сколько человек должны поразить бомбы, сколько — снаряды, и выбирают условия, чтобы жертв было как можно больше. Они не жестокив таком поиске. Они -рациональны. Ведь в то же самое время они подсчитывают, сколько потребуется укрытий для своих, чьи жизни необходимо сохранить и сколько надо подготовить врачей и коек в госпиталях для тех, что окажутся ранеными.
Что поделаешь, люди, чьей профессией стала война, живут не чувствами, а рассудком, холодным, безжалостным. Командир не может позволить себе привязываться к подчиненным, поскольку такая привязанность делает его слабым. А проявлять слабость Крюков не имел права: операция еще не окончена, под его рукой остались люди, которых необходимо вывести в безопасную зону, которым он не должен позволить расслабиться.
— Все! Собрались! Уходим!
Подталкивая Галеба стволом автомата в спину, Лукин подвел его к Крюкову:
— Вот еще один. Что с ним делать?
Крюков взглянул на Кэмпбела.
— Кто этот человек?
— Коллега. — Кэмпбел тяжело вздохнул. — Салах эт Дин.
— Говорит по-английски?
— Да, говорит.
Это ответил сам Салах эт Дин. Крюков посмотрел на него.
— Тем лучше. Нам будет проще договориться.
— Я не намерен ни с кем договариваться. — Салах эт Дин демонстрировал строптивость и дерзость.
— Поначалу выслушайте. — Крюков говорил спокойно. — Нам от вас ничего не нужно. Просто вам самим предстоит выбрать жизнь или смерть. Мы сейчас уходим. Единственное условие — вы дадите слово не стрелять нам вослед.
— Мистер Салах, я уже дал им такое согласие. — Кэмпбел говорил с усталой обреченностью. — Мы проиграли, это надо признать.
— Согласен. — Салах эт Дин мрачно кивнул Крюкову. — Ваша взяла.
Крюков повернулся к Кэмпбелу. Приложил два пальца к шлему.
— Мои лучшие пожелания вашей невесте.
— Спасибо.
Верочка мельком взглянула на англичанина, но не узнала в нем щеголя, который все время сопровождал генерала Хейга, и они часто встречались в Брюсселе. Кэмпбел, в свою очередь, не узнал в моложавом мужчине женщину, на которую не раз обращал внимание…
Демин тем временем прихватил канистру и облил стены домика комсостава бензином. Поджег бумажку, швырнул к окну. Пламя занялось сразу, с подвыванием и хрустом стало пожирать барак.
Кэмпбел стоял, прикрыв глаза ладонью, как козырьком, и смотрел на огонь. Трудно сказать, что он думал в ту минуту, но проигрыш явно не подарил ему радости.
— Удачи, майор. — Крюков сел в машину. — Встретите Эшли, передайте привет от Питера Райта. Не забудете?
— Такое не забывают… полковник Иванов.
Крюков повернулся к Верочке.
— Тронулись!
Вспыхнули фары дальнего света. Их лучи заметались по дороге, бросаясь то влево, то вправо, высвечивая ее крутые изгибы. Когда джип подъезжал к воротам базы, Крюков тронул Лукина за плечо.
— Давай отходную, Алексей!
Оранжевый клуб огня вспух над ангаром. Дымный гриб, кучерявясь и разрастаясь в размерах, поднялся к небу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Эшли был известным в военных кругах офицером-наемником, и Кэмпбел о нем хорошо знал.
— Откуда вам, русскому, как я понял, известен полковник Эшли?
— Мы вместе воевали. Не один против другого, а рядом, плечом к плечу.
— Хотите, чтобы я поверил в это?
Крюков усмехнулся.
— Что изменится от того, поверите вы мне или нет? Сейчас решается не моя участь.
— И все же, полковник?
— В Намибии. На стороне армии ЮАР. Вам это о чем-нибудь говорит?
— Да, полковник Эшли там был. Как наемник.
— Я тоже. И почти год мы бродили рядом…
* * *
Мишин лежал на спине, и тело его казалось необычайно худым и длинным. Лукин направил луч фонарика ему в лицо.
— Сережа, я сейчас перевяжу тебя.
Лукин заторопился, доставая из кармана разгрузочного жилета индивидуальный пакет.
— Не надо, Леша. — Голос Мишина еле слышался. — Ты, Леша… ты… руку… дай…
Лукин взял холодеющую ладонь. Ощутил, как дрогнули слабеющие пальцы Мишина. Видимо, он старался их сжать.
— Леха… с тобой… не прощаюсь… мы еще встретимся… железно…
— Конечно, Сережа, не сомневаюсь.
Обескровленные до синевы, губы Мишина дрогнули. Он пытался улыбнуться.
— Конечно… не сомневайся. Встретимся… в аду… А теперь отойди. Я хочу поговорить… с Верой…
Лукин выпустил руку приятеля, но она не упала. Ее взяла Верочка. Наклонилась к Мишину. Тот приоткрыл глаза, но взгляд его был настолько отрешенным, что казалось — он смотрит куда-то внутрь себя.
— Я здесь, Сережа.
— Вера, ты прости… Я грешен. Баб не любил. Считал, что они во всем виноваты… Все зло от них… А оно от нас… От мужиков… сволочи мы…
Он запнулся, не зная, как еще объяснить свой грех. Пробормотал нечто невнятное.
— Ты говори, Сережа, будет легче.
— Легче не будет. Меня, Вера, убили…
— Зачем ты так? — Она сжала его вялые пальцы. — Все обойдется.
— Не надо, я не боюсь. Сам убивал. Меня убили. Добро дошао… до пекао…
Верочка не сразу поняла, в чем дело, и подумала — он бредит. Потом вдруг вспомнила фанерку с кроваво-красной надписью, поздравлявшей с пришествием в ад — в зону зла.
Спазм жалости сжал горло. Она не плакала, когда хоронила мужа и сына. Она просто умерла вместе с ними — вся, без остатка. Сейчас вместе с Сергеем умирала еще какая-то часть ее души, отогревшаяся и оттаявшая в общении с Лукиным.
— Вера, — голос Мишина был просящим. — Сволочь я. Сам знаю… но ты за меня пошла бы? Скажи…
Она сжала его руку сильнее.
— Конечно, Сережа.
— Спасибо, Вера… Ты теперь иди заЛукина…
Она хотела что-то сказать, но он закрыл глаза. Рука его слабо дернулась и застыла…
Крюков стоял над телом Мишина, опустив ствол автомата к земле. Он молчал, строго поджав губы. Он не знал, что переживают остальные члены группы, собравшиеся рядом с убитым товарищем, но никогда и никому не признался бы, что не испытывал при этом никаких особых чувств.
Крюков был безразличен к случившемуся, принимал его как неизбежное зло, которое в одинаковой мере могло коснуться любого из них, в том числе и его самого. Конечно, Крюков сожалел, что произошло несчастье. Оно не только снижало боевую силу и без того небольшого подразделения, ко всему создавало неудобства, связанные с необходимостью хоронить товарища. Иных чувств полковник себе позволить не мог и не позволял. Он знал, что слова «Добро пожаловать в пекло», которые они совершенно случайно обнаружили в начале пути, очень точно отражали истину, правящую на любом полигоне смерти, именуемом полем боя.
Сказать, что Крюков был жесток к своим людям, — неверно. У военных особый склад ума и характера. Для них жизнь и смерть — явления довольно абстрактные, описываемые не в эмоциональных образах, а цифрами. Планируя боевую операцию, командиры заранее предполагают, сколько человек должны поразить бомбы, сколько — снаряды, и выбирают условия, чтобы жертв было как можно больше. Они не жестокив таком поиске. Они -рациональны. Ведь в то же самое время они подсчитывают, сколько потребуется укрытий для своих, чьи жизни необходимо сохранить и сколько надо подготовить врачей и коек в госпиталях для тех, что окажутся ранеными.
Что поделаешь, люди, чьей профессией стала война, живут не чувствами, а рассудком, холодным, безжалостным. Командир не может позволить себе привязываться к подчиненным, поскольку такая привязанность делает его слабым. А проявлять слабость Крюков не имел права: операция еще не окончена, под его рукой остались люди, которых необходимо вывести в безопасную зону, которым он не должен позволить расслабиться.
— Все! Собрались! Уходим!
Подталкивая Галеба стволом автомата в спину, Лукин подвел его к Крюкову:
— Вот еще один. Что с ним делать?
Крюков взглянул на Кэмпбела.
— Кто этот человек?
— Коллега. — Кэмпбел тяжело вздохнул. — Салах эт Дин.
— Говорит по-английски?
— Да, говорит.
Это ответил сам Салах эт Дин. Крюков посмотрел на него.
— Тем лучше. Нам будет проще договориться.
— Я не намерен ни с кем договариваться. — Салах эт Дин демонстрировал строптивость и дерзость.
— Поначалу выслушайте. — Крюков говорил спокойно. — Нам от вас ничего не нужно. Просто вам самим предстоит выбрать жизнь или смерть. Мы сейчас уходим. Единственное условие — вы дадите слово не стрелять нам вослед.
— Мистер Салах, я уже дал им такое согласие. — Кэмпбел говорил с усталой обреченностью. — Мы проиграли, это надо признать.
— Согласен. — Салах эт Дин мрачно кивнул Крюкову. — Ваша взяла.
Крюков повернулся к Кэмпбелу. Приложил два пальца к шлему.
— Мои лучшие пожелания вашей невесте.
— Спасибо.
Верочка мельком взглянула на англичанина, но не узнала в нем щеголя, который все время сопровождал генерала Хейга, и они часто встречались в Брюсселе. Кэмпбел, в свою очередь, не узнал в моложавом мужчине женщину, на которую не раз обращал внимание…
Демин тем временем прихватил канистру и облил стены домика комсостава бензином. Поджег бумажку, швырнул к окну. Пламя занялось сразу, с подвыванием и хрустом стало пожирать барак.
Кэмпбел стоял, прикрыв глаза ладонью, как козырьком, и смотрел на огонь. Трудно сказать, что он думал в ту минуту, но проигрыш явно не подарил ему радости.
— Удачи, майор. — Крюков сел в машину. — Встретите Эшли, передайте привет от Питера Райта. Не забудете?
— Такое не забывают… полковник Иванов.
Крюков повернулся к Верочке.
— Тронулись!
Вспыхнули фары дальнего света. Их лучи заметались по дороге, бросаясь то влево, то вправо, высвечивая ее крутые изгибы. Когда джип подъезжал к воротам базы, Крюков тронул Лукина за плечо.
— Давай отходную, Алексей!
Оранжевый клуб огня вспух над ангаром. Дымный гриб, кучерявясь и разрастаясь в размерах, поднялся к небу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93