Я напрягаю свой слух. Винта не слышно.
— Теперь они выполнили свой долг и могут удалиться, — молвит Старик. — Но они не могли нас заметить. Это просто невозможно.
Теперь ребята, совершавшие торжественный круг почета, утратили внимание аудитории: их не слышно, и Старик потерял к ним всякий интерес. Его мысли целиком поглощены самолетом…
— Он не мог. Даже и думать нечего — в такой темноте… и при такой облачности. Он слишком внезапно появился. Летел прямо на нас, — затем доносится что-то вроде. — …Очень плохо, что нет радиосвязи. Это чертовски важно.
Я знаю, о чем он думает. Необходимо оповестить других об очередном изобретении англичан. Уже ходили слухи, что у Томми появился новый электронный указатель цели , который настолько мал, что помещается в кабине самолета. Теперь мы можем подтвердить, что эти слухи верны. Если они могут обнаруживать нас со своих самолетов, если мы отныне не можем быть в безопасности даже ночью, то нам остается только «занайтовить руль и начать молиться».
Старик хочет предупредить другие подлодки, но у нас не самая подходящая ситуация для рассылки информационных бюллетеней.
На посту управления теперь такой аврал, что я предпочитаю перейти в кают-компанию. Но там тоже нет свободного места. Все завалено планами, чертежами и схемами. До меня доходит ужасный двойной смысл, присущий слову «схема» в немецком языке: разрыв. Разрыв в корпусе высокого давления, разрыв шпангоутов.
Шпангоуты попросту не могли выдержать этот жуткое столкновение с дном. А вдобавок перед этим еще и взрывы. Стальная обшивка может обладать какой-то эластичностью, но ребра шпангоутов собраны в форме колец, и им некуда «подаваться».
Шеф раскладывает схему электрики. Он торопливо чертит линии огрызком сломанного карандаша, постоянно бормоча что-то себе под нос, затем трясущимися руками разгибает канцелярскую скрепку и использует ее. Кусочком проволоки он чертит электрическую схему на линолеуме стола, портя нашу мебель — с которой обычно обращаются очень бережно — но этот ущерб теперь никого не волнует.
Первый вахтенный офицер сидит рядом с ним и протирает свой бинокль. Совсем спятил. Сейчас выполнение рутинных обязанностей моряка выглядит полным абсурдом — но, похоже, он еще не сообразил это. Просто сумасшествие полагать, что именно здесь и сейчас, под водой, важна четкость изображения. На его лице, обычно таком безмятежно-ровном, от ноздрей к уголкам рта протянулись две глубокие складки. Его длинная верхняя губа выгнулась дугой. На подбородке торчит светлая щетина. Это уже больше не наш франтоватый первый вахтенный.
Рядом с лампой какое-то жужжание. Муха! Она тоже выжила. Вероятно, она всех нас переживет.
Сколько все-таки сейчас времени? Обнаруживаю, что мои часы пропали. Плохая примета! Я ухитряюсь взглянуть на часы шефа. Несколько минут после полуночи.
Появляется командир и вопросительно смотрит на шефа.
— Нельзя починить имеющимися средствами, — могу расслышать я из его ответа.
Каких же материалов нам недостает? Или нам следует пригласить рабочих с верфи? Собрать специалистов, построивших лодку?
Все палубные плиты были немедленно подняты и сложены перед нашим столом и в проходе. Два человека работают внизу, в первой батарее. Им вниз с поста управления передают куски кабеля и инструменты.
— Срань господня! — слышу я голос снизу. — Ну и вонь!
Внезапно из отверстия высовывается Пилигрим. Его глаза слезятся. Тяжело кашляя, он рапортует в сторону поста управления, так как не может разглядеть шефа, сидящего в кают-компании:
— Всего вытекло двадцать четыре аккумуляторных банки!
Двадцать четыре из скольких? Эти двадцать четыре добьют нас или же это вполне допустимое количество? Шеф распрямляется и велит Пилигриму с его подручным надеть спасательное снаряжение. С центрального поста передают две коричневые сумки. Я протягиваю их вниз.
Пока те двое еще заняты облачением в аварийную экипировку, шеф лично спускается вниз через дырку перед нашим столом. Спустя несколько минут он снова протискивается наружу и, откашливаясь, поспешно достает электросхему аккумуляторов из шкафчика, расстилает ее поверх других чертежей и начинает внимательно изучать. Он зачеркивает отдельные банки — все двадцать четыре.
— В любом случае одних перемычек не хватит, — он даже не поднимает головы от схемы. Это значит, что расколовшиеся банки можно попросту взять и вышвырнуть за борт. Шеф хочет соединить несколько оставшихся неповрежденных банок перемычками и посмотреть, заработают ли они.
Похоже, поиск наикратчайшего пути, которым можно соединить уцелевшие аккумуляторные банки, оказался чрезвычайно сложной задачей. Шеф начинает покрываться потом, проводит линию, чтобы тут же зачеркнуть ее. При этом он поминутно шмыгает носом.
Через кают-компанию продвигается Жиголо, балансируя большим ведром известковой побелки, которая плещется во все стороны. Она должна нейтрализовать серную кислоту, которая вытекла из аккумуляторов, чтобы не допустить выделения паров хлора. Я слышу, как Жиголо открывает дверь гальюна. Там внутри есть сливное отверстие умывальника, через которое известка попадет прямиком в трюм под аккумуляторными батареями.
— Давайте, шевелитесь! Быстрее! — орет шеф. Затем он нерешительно встает. Все еще держа в руках схему, он наклоняется над лазом в аккумуляторное отделение и отдает приглушенные команды человеку внизу — Пилигриму. Я не могу расслышать, что тот отвечает. Со стороны кажется, будто шеф вещает в пустоту. Из отверстия доносятся странный сдавленный кашель и стоны.
Командир в полный голос приказывает подать белый хлеб с маслом. Может, я ослышался: белый хлеб и масло? Сейчас? Он точно не голоден. Он старается показать, что на самом деле все обстоит нормально, что у командира разыгрался аппетит. А всякий человек с хорошим аппетитом не может по настоящему быть в беде.
Стюард, проделывая на ходу акробатические пируэты, доставляет огромный ломоть белого хлеба и нож. Откуда во всей этой неразберихе он ухитрился раздобыть хлеб?
— Хотите половинку? — предлагает мне командир.
— Нет, благодарю!
Он изображает на лице что-то вроде усмешки, затем откидывается назад и демонстрирует нам, как надо жевать. Его нижняя челюсть ходит туда-сюда как у коровы, пережевывающей жвачку.
Два моряка умудряются перебраться через отверстие в палубе, перехватываясь поочередно руками вдоль трубы, и видят вкушающего командира. Это значит, что весть о его трапезе облетит всю лодку — на что он, собственно, и рассчитывает.
Крошка Зорнер, подтянувшись, вылезает из трюма и снимает с носа зажим. С его обнаженного туловища капает пот. Он видит Старика, и его рот раскрывается от изумления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174
— Теперь они выполнили свой долг и могут удалиться, — молвит Старик. — Но они не могли нас заметить. Это просто невозможно.
Теперь ребята, совершавшие торжественный круг почета, утратили внимание аудитории: их не слышно, и Старик потерял к ним всякий интерес. Его мысли целиком поглощены самолетом…
— Он не мог. Даже и думать нечего — в такой темноте… и при такой облачности. Он слишком внезапно появился. Летел прямо на нас, — затем доносится что-то вроде. — …Очень плохо, что нет радиосвязи. Это чертовски важно.
Я знаю, о чем он думает. Необходимо оповестить других об очередном изобретении англичан. Уже ходили слухи, что у Томми появился новый электронный указатель цели , который настолько мал, что помещается в кабине самолета. Теперь мы можем подтвердить, что эти слухи верны. Если они могут обнаруживать нас со своих самолетов, если мы отныне не можем быть в безопасности даже ночью, то нам остается только «занайтовить руль и начать молиться».
Старик хочет предупредить другие подлодки, но у нас не самая подходящая ситуация для рассылки информационных бюллетеней.
На посту управления теперь такой аврал, что я предпочитаю перейти в кают-компанию. Но там тоже нет свободного места. Все завалено планами, чертежами и схемами. До меня доходит ужасный двойной смысл, присущий слову «схема» в немецком языке: разрыв. Разрыв в корпусе высокого давления, разрыв шпангоутов.
Шпангоуты попросту не могли выдержать этот жуткое столкновение с дном. А вдобавок перед этим еще и взрывы. Стальная обшивка может обладать какой-то эластичностью, но ребра шпангоутов собраны в форме колец, и им некуда «подаваться».
Шеф раскладывает схему электрики. Он торопливо чертит линии огрызком сломанного карандаша, постоянно бормоча что-то себе под нос, затем трясущимися руками разгибает канцелярскую скрепку и использует ее. Кусочком проволоки он чертит электрическую схему на линолеуме стола, портя нашу мебель — с которой обычно обращаются очень бережно — но этот ущерб теперь никого не волнует.
Первый вахтенный офицер сидит рядом с ним и протирает свой бинокль. Совсем спятил. Сейчас выполнение рутинных обязанностей моряка выглядит полным абсурдом — но, похоже, он еще не сообразил это. Просто сумасшествие полагать, что именно здесь и сейчас, под водой, важна четкость изображения. На его лице, обычно таком безмятежно-ровном, от ноздрей к уголкам рта протянулись две глубокие складки. Его длинная верхняя губа выгнулась дугой. На подбородке торчит светлая щетина. Это уже больше не наш франтоватый первый вахтенный.
Рядом с лампой какое-то жужжание. Муха! Она тоже выжила. Вероятно, она всех нас переживет.
Сколько все-таки сейчас времени? Обнаруживаю, что мои часы пропали. Плохая примета! Я ухитряюсь взглянуть на часы шефа. Несколько минут после полуночи.
Появляется командир и вопросительно смотрит на шефа.
— Нельзя починить имеющимися средствами, — могу расслышать я из его ответа.
Каких же материалов нам недостает? Или нам следует пригласить рабочих с верфи? Собрать специалистов, построивших лодку?
Все палубные плиты были немедленно подняты и сложены перед нашим столом и в проходе. Два человека работают внизу, в первой батарее. Им вниз с поста управления передают куски кабеля и инструменты.
— Срань господня! — слышу я голос снизу. — Ну и вонь!
Внезапно из отверстия высовывается Пилигрим. Его глаза слезятся. Тяжело кашляя, он рапортует в сторону поста управления, так как не может разглядеть шефа, сидящего в кают-компании:
— Всего вытекло двадцать четыре аккумуляторных банки!
Двадцать четыре из скольких? Эти двадцать четыре добьют нас или же это вполне допустимое количество? Шеф распрямляется и велит Пилигриму с его подручным надеть спасательное снаряжение. С центрального поста передают две коричневые сумки. Я протягиваю их вниз.
Пока те двое еще заняты облачением в аварийную экипировку, шеф лично спускается вниз через дырку перед нашим столом. Спустя несколько минут он снова протискивается наружу и, откашливаясь, поспешно достает электросхему аккумуляторов из шкафчика, расстилает ее поверх других чертежей и начинает внимательно изучать. Он зачеркивает отдельные банки — все двадцать четыре.
— В любом случае одних перемычек не хватит, — он даже не поднимает головы от схемы. Это значит, что расколовшиеся банки можно попросту взять и вышвырнуть за борт. Шеф хочет соединить несколько оставшихся неповрежденных банок перемычками и посмотреть, заработают ли они.
Похоже, поиск наикратчайшего пути, которым можно соединить уцелевшие аккумуляторные банки, оказался чрезвычайно сложной задачей. Шеф начинает покрываться потом, проводит линию, чтобы тут же зачеркнуть ее. При этом он поминутно шмыгает носом.
Через кают-компанию продвигается Жиголо, балансируя большим ведром известковой побелки, которая плещется во все стороны. Она должна нейтрализовать серную кислоту, которая вытекла из аккумуляторов, чтобы не допустить выделения паров хлора. Я слышу, как Жиголо открывает дверь гальюна. Там внутри есть сливное отверстие умывальника, через которое известка попадет прямиком в трюм под аккумуляторными батареями.
— Давайте, шевелитесь! Быстрее! — орет шеф. Затем он нерешительно встает. Все еще держа в руках схему, он наклоняется над лазом в аккумуляторное отделение и отдает приглушенные команды человеку внизу — Пилигриму. Я не могу расслышать, что тот отвечает. Со стороны кажется, будто шеф вещает в пустоту. Из отверстия доносятся странный сдавленный кашель и стоны.
Командир в полный голос приказывает подать белый хлеб с маслом. Может, я ослышался: белый хлеб и масло? Сейчас? Он точно не голоден. Он старается показать, что на самом деле все обстоит нормально, что у командира разыгрался аппетит. А всякий человек с хорошим аппетитом не может по настоящему быть в беде.
Стюард, проделывая на ходу акробатические пируэты, доставляет огромный ломоть белого хлеба и нож. Откуда во всей этой неразберихе он ухитрился раздобыть хлеб?
— Хотите половинку? — предлагает мне командир.
— Нет, благодарю!
Он изображает на лице что-то вроде усмешки, затем откидывается назад и демонстрирует нам, как надо жевать. Его нижняя челюсть ходит туда-сюда как у коровы, пережевывающей жвачку.
Два моряка умудряются перебраться через отверстие в палубе, перехватываясь поочередно руками вдоль трубы, и видят вкушающего командира. Это значит, что весть о его трапезе облетит всю лодку — на что он, собственно, и рассчитывает.
Крошка Зорнер, подтянувшись, вылезает из трюма и снимает с носа зажим. С его обнаженного туловища капает пот. Он видит Старика, и его рот раскрывается от изумления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174