Здоровенные куски свинины украшены дольками лука и маринованными огурцами, и все это, как и должно быть, подается на ложе из кислой капусты.
— Пивка бы еще к этому, — намекает шеф, отлично знающий, что на борту выдается всего по одной бутылке пива на человека, да и то лишь после потопленного корабля. Но, похоже, сегодня командир решил взять на себя роль Санта-Клауса и готов выполнить любое желание:
— Праздник на то и праздник, чтобы отметить его. Всем по полбутылки пива — то есть одна полная бутылка на двоих!
Это известие долетает до носового отсека, который встречает его восторженным ревом. Резким рывком шеф откупоривает три бутылки, доставленные в офицерскую кают-компанию, о петлю шкафчика, и раньше, чем мы успели схватить свои бокалы, толстая струя белой пены вырывается из горлышек бутылок, как из огнетушителей.
— Прозит! — командир поднимает свой бокал. — За окончание этого затянувшегося проклятого болтания в море!
Шеф залпом осушает свой бокал и, запрокинув голову, выливает себе в рот все до последней капли. Затем он слизывает пену с внутренней стороны вдоль кромки бокала и облизывает губы. В завершение он издает стон непередаваемого блаженства.
Унеся после пиршества обглоданные дочиста кости, стюард возвращается. Я не верю своим глазам. Он несет огромный торт, покрытый шоколадной глазурью.
Командир немедленно вызывает к себе кока. Тот выглядит сконфуженным, но у него уже есть наготове объяснение: надо было использовать яйца, а не то они могли испортиться.
— Сколько тортов вы испекли?
— Восемь, по три куска каждому.
— И когда вы успели?
— Этой ночью, господин каплей.
На лице Старика написано, что коку разрешается ухмыльнуться.
Разгул сменяется покоем удовлетворения. Старик скрещивает руки на груди, склоняет голову набок и дружелюбно улыбается нам.
Шеф усаживается поудобнее в своем углу дивана: это очень сложная процедура. Пытаясь устроиться как можно лучше, он крутится так же долго, как собака, которая укладывается спать. Только он успокоился, как сверху доносится: «Шефа на мостик!»
Ругаясь, он встает на ноги. Ему некого винить, кроме самого себя. Он хочет, чтобы ему сообщали обо всем интересном, что будет замечено сверху. За день до этого он здорово разозлился из-за того, что его не позвали посмотреть на трех китов, плывших на поверхности рядом с лодкой.
Я лезу вслед за ни и успеваю вовремя высунуть голову над краем люка, чтобы услышать, как он сердито спрашивает:
— Какого черта надо на этот раз?
И второй вахтенный офицер докладывает подобострастным голосом:
— Над кораблем пролетели тринадцать чаек!
Даже стоя позади них, я могу с уверенностью сказать, что наблюдатели на мостике скалят зубы.
— Они только что исчезли за горизонтом, — добавляет второй вахтенный.
— Вы у меня дождетесь! — орет шеф, после чего спускается вниз, на пост управления, по всей видимости, чтобы обдумать план мести.
На этот раз Старик облегчил ему задачу. Второй вахтенный не успел смениться с дежурства, когда была объявлена учебная тревога. Лодка нырнула прежде, чем второй вахтенный задраил люк, и его как следует окатило водой. Первое, что он увидел, спустившись на пост управления, был шеф, встречающий его радостной улыбкой. Внезапно второй вахтенный в ужасе проводит рукой по своей голове.
— Что-нибудь не так? — заботливо интересуется командир.
Второй вахтенный делает глубокий вдох. Его рот открыт, у него потерянный вид.
— Моя фуражка — осталась на мостике, — запинаясь, произносит он, наконец. — Я снял ее и повесил на прицел торпедного аппарата.
Командир спрашивает с интонацией метрдотеля, желающего угодить всеми возможными способами:
— Может, господин желает, чтобы мы всплыли, легли на обратный курс и попробовали поискать пропажу?
Совершенно раздавленный потерей, второй вахтенный опускается на стул.
Под лампой над столом для карт бесцельно мечется туда-сюда муха. Это сама по себе загадка. В конце концов, мухи — не альбатросы. В отличие от птиц они не могут пересекать Атлантику. Когда мы покидали Сен-Назер, было совсем неподходящее для мух время года — слишком поздно и слишком холодно, даже для Франции. Возможно, что она попала на борт в виде яйца, а может — в форме зародыша личинки, вместе с тысячами подобных себе, кому меньше повезло с рождением. Может, наша муха личинкой попала в торпедный аппарат. Вполне вероятно, что она выросла в трюме, постоянно гонимая закоренелой, фанатичной манией чистоты у Первого номера. Жизнь этой мухи предстает настоящим чудом, если учесть, что все на лодке наглухо задраено. Нигде не завалялось ни одной сырной крошки. Не понимаю, как она выжила.
Каждый плохо знает своего соседа. Мы все сидим в одной лодке — в самом буквальном смысле этого слова — и все же я не имею ни малейшего представления о видении мира с точки зрения мухи. Я также ничего не знаю о эмоциональной стороне жизни обычной домашней мухи. Что касается плодовой мушки, то ее я могу хотя бы назвать по-латыни: Drosophila melanogaster. Короткокрылая и длиннокрылая Drosophila пользовались особой популярностью в те времена, когда я учился в школе. Изрядное количество особей обоих видов содержалось в пробирках с мякотью бананов. Учитель биологии отсаживал аккуратнейшим образом пересчитанные экземпляры в третью пробирку, но опыт по скрещиванию подвидов никак не давал ожидаемого эффекта потому, что мы тайком запустили несколько короткокрылых мушек в пробирку с их длиннокрылыми сородичами. На занятии преподаватель попробовал сфальсифицировать результаты подсчета насекомых, на что мы дружным хором завопили: «Надувательство!»
Глаз мухи под микроскопом — настоящее чудо природы. Мух надо ловить спереди, так как они не могут взлететь задом наперед. Проще простого. Но эту такая участь не постигнет. Она находится под моей личной защитой. Может, у нее родятся дети, у которых, в свою очередь, тоже будут дети — одно поколение корабельных мух будет сменять другое, а я буду их покровителем. Хотя нельзя сказать, что я очень люблю животных.
Стоило нам выудить нашего одноклассника Свободу из озера Бинсен, как эти жирные трупные мухи стали откладывать яйца в уголках его глаз. Трупное окоченение заставило его тело принять нелепое согнутое положение с поджатыми коленями. Тем жарким летом в Мекленбурге всеобволакивающий запах акаций был почти невыносим. К вечеру окоченелость наконец-то спала, и нам удалось распрямить его. Именно тогда я и обнаружил желтые комки мушиных яиц размером с горошины в уголках обоих глаз.
Интересно, есть ли какие-нибудь мысли у нашей корабельной мухи…
Первый вахтенный снова инструктирует унтер-офицерский состав. Сквозь стук тарелок, который стюард считает неотъемлемой частью своей работы, доносится обрывочная фраза:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174
— Пивка бы еще к этому, — намекает шеф, отлично знающий, что на борту выдается всего по одной бутылке пива на человека, да и то лишь после потопленного корабля. Но, похоже, сегодня командир решил взять на себя роль Санта-Клауса и готов выполнить любое желание:
— Праздник на то и праздник, чтобы отметить его. Всем по полбутылки пива — то есть одна полная бутылка на двоих!
Это известие долетает до носового отсека, который встречает его восторженным ревом. Резким рывком шеф откупоривает три бутылки, доставленные в офицерскую кают-компанию, о петлю шкафчика, и раньше, чем мы успели схватить свои бокалы, толстая струя белой пены вырывается из горлышек бутылок, как из огнетушителей.
— Прозит! — командир поднимает свой бокал. — За окончание этого затянувшегося проклятого болтания в море!
Шеф залпом осушает свой бокал и, запрокинув голову, выливает себе в рот все до последней капли. Затем он слизывает пену с внутренней стороны вдоль кромки бокала и облизывает губы. В завершение он издает стон непередаваемого блаженства.
Унеся после пиршества обглоданные дочиста кости, стюард возвращается. Я не верю своим глазам. Он несет огромный торт, покрытый шоколадной глазурью.
Командир немедленно вызывает к себе кока. Тот выглядит сконфуженным, но у него уже есть наготове объяснение: надо было использовать яйца, а не то они могли испортиться.
— Сколько тортов вы испекли?
— Восемь, по три куска каждому.
— И когда вы успели?
— Этой ночью, господин каплей.
На лице Старика написано, что коку разрешается ухмыльнуться.
Разгул сменяется покоем удовлетворения. Старик скрещивает руки на груди, склоняет голову набок и дружелюбно улыбается нам.
Шеф усаживается поудобнее в своем углу дивана: это очень сложная процедура. Пытаясь устроиться как можно лучше, он крутится так же долго, как собака, которая укладывается спать. Только он успокоился, как сверху доносится: «Шефа на мостик!»
Ругаясь, он встает на ноги. Ему некого винить, кроме самого себя. Он хочет, чтобы ему сообщали обо всем интересном, что будет замечено сверху. За день до этого он здорово разозлился из-за того, что его не позвали посмотреть на трех китов, плывших на поверхности рядом с лодкой.
Я лезу вслед за ни и успеваю вовремя высунуть голову над краем люка, чтобы услышать, как он сердито спрашивает:
— Какого черта надо на этот раз?
И второй вахтенный офицер докладывает подобострастным голосом:
— Над кораблем пролетели тринадцать чаек!
Даже стоя позади них, я могу с уверенностью сказать, что наблюдатели на мостике скалят зубы.
— Они только что исчезли за горизонтом, — добавляет второй вахтенный.
— Вы у меня дождетесь! — орет шеф, после чего спускается вниз, на пост управления, по всей видимости, чтобы обдумать план мести.
На этот раз Старик облегчил ему задачу. Второй вахтенный не успел смениться с дежурства, когда была объявлена учебная тревога. Лодка нырнула прежде, чем второй вахтенный задраил люк, и его как следует окатило водой. Первое, что он увидел, спустившись на пост управления, был шеф, встречающий его радостной улыбкой. Внезапно второй вахтенный в ужасе проводит рукой по своей голове.
— Что-нибудь не так? — заботливо интересуется командир.
Второй вахтенный делает глубокий вдох. Его рот открыт, у него потерянный вид.
— Моя фуражка — осталась на мостике, — запинаясь, произносит он, наконец. — Я снял ее и повесил на прицел торпедного аппарата.
Командир спрашивает с интонацией метрдотеля, желающего угодить всеми возможными способами:
— Может, господин желает, чтобы мы всплыли, легли на обратный курс и попробовали поискать пропажу?
Совершенно раздавленный потерей, второй вахтенный опускается на стул.
Под лампой над столом для карт бесцельно мечется туда-сюда муха. Это сама по себе загадка. В конце концов, мухи — не альбатросы. В отличие от птиц они не могут пересекать Атлантику. Когда мы покидали Сен-Назер, было совсем неподходящее для мух время года — слишком поздно и слишком холодно, даже для Франции. Возможно, что она попала на борт в виде яйца, а может — в форме зародыша личинки, вместе с тысячами подобных себе, кому меньше повезло с рождением. Может, наша муха личинкой попала в торпедный аппарат. Вполне вероятно, что она выросла в трюме, постоянно гонимая закоренелой, фанатичной манией чистоты у Первого номера. Жизнь этой мухи предстает настоящим чудом, если учесть, что все на лодке наглухо задраено. Нигде не завалялось ни одной сырной крошки. Не понимаю, как она выжила.
Каждый плохо знает своего соседа. Мы все сидим в одной лодке — в самом буквальном смысле этого слова — и все же я не имею ни малейшего представления о видении мира с точки зрения мухи. Я также ничего не знаю о эмоциональной стороне жизни обычной домашней мухи. Что касается плодовой мушки, то ее я могу хотя бы назвать по-латыни: Drosophila melanogaster. Короткокрылая и длиннокрылая Drosophila пользовались особой популярностью в те времена, когда я учился в школе. Изрядное количество особей обоих видов содержалось в пробирках с мякотью бананов. Учитель биологии отсаживал аккуратнейшим образом пересчитанные экземпляры в третью пробирку, но опыт по скрещиванию подвидов никак не давал ожидаемого эффекта потому, что мы тайком запустили несколько короткокрылых мушек в пробирку с их длиннокрылыми сородичами. На занятии преподаватель попробовал сфальсифицировать результаты подсчета насекомых, на что мы дружным хором завопили: «Надувательство!»
Глаз мухи под микроскопом — настоящее чудо природы. Мух надо ловить спереди, так как они не могут взлететь задом наперед. Проще простого. Но эту такая участь не постигнет. Она находится под моей личной защитой. Может, у нее родятся дети, у которых, в свою очередь, тоже будут дети — одно поколение корабельных мух будет сменять другое, а я буду их покровителем. Хотя нельзя сказать, что я очень люблю животных.
Стоило нам выудить нашего одноклассника Свободу из озера Бинсен, как эти жирные трупные мухи стали откладывать яйца в уголках его глаз. Трупное окоченение заставило его тело принять нелепое согнутое положение с поджатыми коленями. Тем жарким летом в Мекленбурге всеобволакивающий запах акаций был почти невыносим. К вечеру окоченелость наконец-то спала, и нам удалось распрямить его. Именно тогда я и обнаружил желтые комки мушиных яиц размером с горошины в уголках обоих глаз.
Интересно, есть ли какие-нибудь мысли у нашей корабельной мухи…
Первый вахтенный снова инструктирует унтер-офицерский состав. Сквозь стук тарелок, который стюард считает неотъемлемой частью своей работы, доносится обрывочная фраза:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174