Но англичане не могут выбирать себе погоду по вкусу. Они должны прикрывать конвой в любую погоду — даже в такую.
Днем я, вырядившись как заправский морской волк, карабкаюсь вверх по трапу. Я жду момента под люком, пока не схлынет вода, открываю крышку и выбираюсь наружу. Одним движением я захлопываю крышку ногой и защелкиваю карабин страховочного пояса.
Волна, похожая на спину исполинского кита, встает чуть в стороне по ходу лодки. Она становится все больше и больше, распрямляет свой горб и превращается в отвесную стену. Затем ее поверхность становится вогнутой, и вал, переливаясь, как зеленое стекло, устремляется прямо на нас. И вот нос лодки врезается в эту стену.
— Теперь нет… — стоило второму вахтенному офицеру начать свою фразу, как волна обрушивается на боевую рубку. Лодка покачнулась.
— …никакого смысла, — договаривает предложение второй вахтенный минуту спустя.
Я знаю о случаях, когда всю палубную команду в полном составе смывало с мостика особенно мощной волной, причем никто внутри лодки не знал о случившемся. Такие смертоносные волны иногда рождаются, если один вал накатывает на другой. Удар такого великана не выдержит никакой страховочный пояс.
Что чувствуешь, оказавшись в воде, в набухшей от воды одежде, и видя, как твоя лодка удаляется — становится все меньше и меньше, скрывается на мгновение за волнами, а потом пропадает из виду навсегда? Тебе конец, fini. А какое выражение лица у человека, первым обнаружившего, что вся вахта целиком исчезла с мостика, что лодка, оказывается, вслепую бредет по морю…
Мы идем малым ходом: опасно двигаться быстрее. Лодка может нырнуть сама по себе. Случалось, что лодки, шедшие слишком быстро в бурном море, скатившись с одной крутой гигантской волны к подножию следующей, под действием собственной инерции камнем уходили под воду на тридцать метров, а то и глубже. Вахтенные на мостике запросто могли бы захлебнуться. А если через воздухозаборники дизелей внутрь залилось бы слишком много воды, то лодка просто-напросто затонула бы.
Второй вахтенный офицер поворачивает ко мне красное лицо:
— Хотел бы я знать, насколько мы смогли продвинуться!
Внезапно он орет:
— Пригнись!
Это значит: присядь и задержи дыхание.
У меня хватает времени, чтобы увидеть открытый рот второго вахтенного, зеленую гору, вырастающую впереди лодки слева по борту и огромную белую лапу, которую она нерешительно протягивает к нам. Потом с громоподобным звуком она бьет в борт носовой части лодки, которая от удара уваливает в сторону от своего курса. Спрячь голову! Шипящий вал заливает мостик, полностью скрывая его под собой. Мы больше не чувствуем палубы у себя под ногами.
Но сразу же эта самая волна вздымает лодку. Высунувшийся из воды нос некоторое время висит в воздухе, пока волна не отпускает лодку, давая ей свалиться вниз. Вода через шпигаты и кормовую часть мостика, лишенную бульверка, устремляется прочь. Вскипевшие вокруг ног водовороты пытаются свалить нас.
— Это, пожалуй, слишком, — ворчит второй вахтенный.
В тот момент, когда лодка оседлала следующую волну, он откидывает люк и сообщает вниз:
— Для командира: волны сильно ухудшают видимость. Прошу изменить курс: триста градусов.
На мгновение из открытого люка на мостик долетают звуки транслируемой внутри лодки музыки. Затем снизу раздается голос:
— Курс триста градусов разрешаю.
— Новый курс: триста градусов, — командует второй вахтенный рулевому.
Лодка медленно поворачивает, и волны начинают накатывать под углом на корму. Теперь она будет мотаться, как детская лошадь-качалка.
— Курс — триста градусов, — подтверждает рулевой снизу. Люк боевой рубки вновь закрывается.
Мое лицо горит, как будто я натер его своим рукавом. Не имею ни малейшего понятия, сколько раз по нему хлестанули плети воды. Я еще удивляюсь, что оно не распухло настолько, чтобы окончательно скрыть глаза. Нельзя ни разу моргнуть, чтобы не почувствовать боли. Кажется, мои веки стали в два раза больше, чем обычно. Боже, за что такое наказание?
Я молча киваю второму вахтенному, жду, пока крутящийся водоворот не покинет мостик, откидываю крышку и скрываюсь в люке.
Меня охватывает бездонная депрессия. Это мученичество — испытание нашей выносливости, проверяющее, доколе мы можем терпеть боль.
Радист принял позывные SOS с нескольких кораблей.
— Скорее всего, разбиты грузовые люки на транспортных судах, и вода заливает трюмы. К тому же, волны превратили спасательные шлюпки в щепки.
Старик перечисляет различные беды, которые шторм может доставить обычному кораблю:
— Если на какой-то из этих барж выйдет из строя рулевой механизм, или она потеряет винт, команде остается только молиться.
Рев воды, дробь водяных брызг и шипение воды в трюме составляют фоновую музыку глухим ритмичным ударам волн в носовую часть лодки.
Я могу только дивиться тому, что одичавшее море до сих пор не расплющило лодку и не разорвало ее сварные швы. Все наши потери на данный момент заключаются в нескольких разбитых тарелках и бутылках яблочного сока. Похоже, сама по себе лодка неуязвима для разбушевавшейся стихии. Но она постепенно заставляет нас встать на колени. Техника хорошо переносит шторм — в отличие от нас, простых людей, которые не слишком-то приспособлены к подобным мучениям.
По вялой активности в радиоэфире я делаю вывод о том, насколько безуспешно действуют подлодки. Требования сообщить свои координаты, обычные донесения, пробные радиосигналы — и больше ничего.
Мне на память внезапно приходит отрывок из книги Джозефа Конрада «Юнец», когда барк «Джудея», идущий с грузом угля в Бангкок, попадает в зимний атлантический шторм, который потихоньку разрушает корабль: сначала фальшборт, затем — штаги, спасательные шлюпки, вентиляционные трубы, палубную надстройку вместе с камбузом и кубриками команды! И как они все встали к помпам: от капитана до юнги, привязавшись к мачтам, работая днем и ночью до изнеможения, чтобы выжить. У меня в голове отложилась фраза: «Мы забыли, что такое — быть сухими».
Это воспоминание успокаивает меня: море не в силах нас утопить. Никакой другой корабль не превосходит наш по мореходным качествам.
Воскресенье.
Даже чтобы проделать самые обычные дела, мне приходится вынести внутреннюю борьбу с самим собой. Стоит ли мне утруждать себя — может, лучше оставить все как есть?
Больше всего нас ослабляет недосыпание. Тишина и покой приходят на лодку лишь, когда видимость равна нулю, и командир приказывает погружение. Стоит лодке выровняться на глубине, как внутри нее редко услышишь громкий голос. Валяются брошенные колоды игральных карт. Все пытаются хоть немного поспать в течение того часа-другого, что мы пробудем под водой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174
Днем я, вырядившись как заправский морской волк, карабкаюсь вверх по трапу. Я жду момента под люком, пока не схлынет вода, открываю крышку и выбираюсь наружу. Одним движением я захлопываю крышку ногой и защелкиваю карабин страховочного пояса.
Волна, похожая на спину исполинского кита, встает чуть в стороне по ходу лодки. Она становится все больше и больше, распрямляет свой горб и превращается в отвесную стену. Затем ее поверхность становится вогнутой, и вал, переливаясь, как зеленое стекло, устремляется прямо на нас. И вот нос лодки врезается в эту стену.
— Теперь нет… — стоило второму вахтенному офицеру начать свою фразу, как волна обрушивается на боевую рубку. Лодка покачнулась.
— …никакого смысла, — договаривает предложение второй вахтенный минуту спустя.
Я знаю о случаях, когда всю палубную команду в полном составе смывало с мостика особенно мощной волной, причем никто внутри лодки не знал о случившемся. Такие смертоносные волны иногда рождаются, если один вал накатывает на другой. Удар такого великана не выдержит никакой страховочный пояс.
Что чувствуешь, оказавшись в воде, в набухшей от воды одежде, и видя, как твоя лодка удаляется — становится все меньше и меньше, скрывается на мгновение за волнами, а потом пропадает из виду навсегда? Тебе конец, fini. А какое выражение лица у человека, первым обнаружившего, что вся вахта целиком исчезла с мостика, что лодка, оказывается, вслепую бредет по морю…
Мы идем малым ходом: опасно двигаться быстрее. Лодка может нырнуть сама по себе. Случалось, что лодки, шедшие слишком быстро в бурном море, скатившись с одной крутой гигантской волны к подножию следующей, под действием собственной инерции камнем уходили под воду на тридцать метров, а то и глубже. Вахтенные на мостике запросто могли бы захлебнуться. А если через воздухозаборники дизелей внутрь залилось бы слишком много воды, то лодка просто-напросто затонула бы.
Второй вахтенный офицер поворачивает ко мне красное лицо:
— Хотел бы я знать, насколько мы смогли продвинуться!
Внезапно он орет:
— Пригнись!
Это значит: присядь и задержи дыхание.
У меня хватает времени, чтобы увидеть открытый рот второго вахтенного, зеленую гору, вырастающую впереди лодки слева по борту и огромную белую лапу, которую она нерешительно протягивает к нам. Потом с громоподобным звуком она бьет в борт носовой части лодки, которая от удара уваливает в сторону от своего курса. Спрячь голову! Шипящий вал заливает мостик, полностью скрывая его под собой. Мы больше не чувствуем палубы у себя под ногами.
Но сразу же эта самая волна вздымает лодку. Высунувшийся из воды нос некоторое время висит в воздухе, пока волна не отпускает лодку, давая ей свалиться вниз. Вода через шпигаты и кормовую часть мостика, лишенную бульверка, устремляется прочь. Вскипевшие вокруг ног водовороты пытаются свалить нас.
— Это, пожалуй, слишком, — ворчит второй вахтенный.
В тот момент, когда лодка оседлала следующую волну, он откидывает люк и сообщает вниз:
— Для командира: волны сильно ухудшают видимость. Прошу изменить курс: триста градусов.
На мгновение из открытого люка на мостик долетают звуки транслируемой внутри лодки музыки. Затем снизу раздается голос:
— Курс триста градусов разрешаю.
— Новый курс: триста градусов, — командует второй вахтенный рулевому.
Лодка медленно поворачивает, и волны начинают накатывать под углом на корму. Теперь она будет мотаться, как детская лошадь-качалка.
— Курс — триста градусов, — подтверждает рулевой снизу. Люк боевой рубки вновь закрывается.
Мое лицо горит, как будто я натер его своим рукавом. Не имею ни малейшего понятия, сколько раз по нему хлестанули плети воды. Я еще удивляюсь, что оно не распухло настолько, чтобы окончательно скрыть глаза. Нельзя ни разу моргнуть, чтобы не почувствовать боли. Кажется, мои веки стали в два раза больше, чем обычно. Боже, за что такое наказание?
Я молча киваю второму вахтенному, жду, пока крутящийся водоворот не покинет мостик, откидываю крышку и скрываюсь в люке.
Меня охватывает бездонная депрессия. Это мученичество — испытание нашей выносливости, проверяющее, доколе мы можем терпеть боль.
Радист принял позывные SOS с нескольких кораблей.
— Скорее всего, разбиты грузовые люки на транспортных судах, и вода заливает трюмы. К тому же, волны превратили спасательные шлюпки в щепки.
Старик перечисляет различные беды, которые шторм может доставить обычному кораблю:
— Если на какой-то из этих барж выйдет из строя рулевой механизм, или она потеряет винт, команде остается только молиться.
Рев воды, дробь водяных брызг и шипение воды в трюме составляют фоновую музыку глухим ритмичным ударам волн в носовую часть лодки.
Я могу только дивиться тому, что одичавшее море до сих пор не расплющило лодку и не разорвало ее сварные швы. Все наши потери на данный момент заключаются в нескольких разбитых тарелках и бутылках яблочного сока. Похоже, сама по себе лодка неуязвима для разбушевавшейся стихии. Но она постепенно заставляет нас встать на колени. Техника хорошо переносит шторм — в отличие от нас, простых людей, которые не слишком-то приспособлены к подобным мучениям.
По вялой активности в радиоэфире я делаю вывод о том, насколько безуспешно действуют подлодки. Требования сообщить свои координаты, обычные донесения, пробные радиосигналы — и больше ничего.
Мне на память внезапно приходит отрывок из книги Джозефа Конрада «Юнец», когда барк «Джудея», идущий с грузом угля в Бангкок, попадает в зимний атлантический шторм, который потихоньку разрушает корабль: сначала фальшборт, затем — штаги, спасательные шлюпки, вентиляционные трубы, палубную надстройку вместе с камбузом и кубриками команды! И как они все встали к помпам: от капитана до юнги, привязавшись к мачтам, работая днем и ночью до изнеможения, чтобы выжить. У меня в голове отложилась фраза: «Мы забыли, что такое — быть сухими».
Это воспоминание успокаивает меня: море не в силах нас утопить. Никакой другой корабль не превосходит наш по мореходным качествам.
Воскресенье.
Даже чтобы проделать самые обычные дела, мне приходится вынести внутреннюю борьбу с самим собой. Стоит ли мне утруждать себя — может, лучше оставить все как есть?
Больше всего нас ослабляет недосыпание. Тишина и покой приходят на лодку лишь, когда видимость равна нулю, и командир приказывает погружение. Стоит лодке выровняться на глубине, как внутри нее редко услышишь громкий голос. Валяются брошенные колоды игральных карт. Все пытаются хоть немного поспать в течение того часа-другого, что мы пробудем под водой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174